Он такой в Москве один.
С барабаном в руках и в оранжевой тоге, которую не снимает вот уже пятнадцать лет.
Спецкор “МК” встретился с единственным в столице русским буддийским монахом и расспросил его о том, как в эпоху кризиса просить милостыню и почему если долго жить хорошо, то это — плохо.
— Когда тебя увольняют, оставляя без средств к существованию, или когда над тобой издеваются и бьют по почкам, как смириться с тем, что наша жизнь — это всего лишь сон? — ни за что не верю я своему собеседнику.
— Поверь, едва ты поймешь, что жизнь — это сон, тебе будет абсолютно все равно — увольняют ли тебя или бьют по почкам! Он в Москве такой один. Обычный русский парень, бывший сотрудник журнала “Крокодил”, ставший в октябре 1993 года буддийским монахом, проповедником идей ненасилия и добра. Слово “монах” в буддизме переводится как “ушедший из дома”. Но в Москве нет буддийских монастырей. Некуда уйти. Поэтому 37-летний монах живет в своей квартире на Третьем кольце, в районе Савеловского вокзала, вместе с… женой и сыном. Он женился раньше, чем, как сам объясняет, познал истину.
— Кате Деевой передай привет. Мы с ней вместе в МГУ на журфаке учились, — сказал буддийский монах при нашей первой случайной встрече.
— Екатерина Леонидовна теперь заместитель главного редактора, — информирую его я.
— А… Ну, бывает.
Монахи отрекаются от всего земного. Монахи не завидуют, не стремятся к благам для себя и не получают их. Счастливые они люди, монахи. Рядом с его домом ювелирный магазин и ночной клуб с рестораном. Он этого не замечает. “Наму-ме-хо-рен-гэ-ке”, — часто-часто произносит Феликс Шведовский слова своей единственной молитвы. Бьет в барабан, а его неизменная ярко-оранжевая ряса-тога развевается на мартовском ветру. “Кришнаит”, — не удивляются прохожие. Москва — удивительно неудивляющийся город. Всем все равно. Бесполезно объяснять, что звуки барабана, по учению, уничтожают полчища зла, которые накопились в сердцах каждого. Зато побил в барабан — и порядок. Это как лекарство.
Кстати, имя Феликс — от папы. Папа, говорит, Дзержинского уважал.
Богатый нищий
— Сейчас настоящих рыночков в Москве почти уже не осталось, везде супермаркеты. А раньше я ходил просить подаяние на Тишинский, который был еще жив, на Даниловский… Это называлось уличная практика, — вспоминает он.
— А как реагировала жена на то, что ваша семья милостыней живет?
— Она говорила, что я мог бы ходить на рынки и почаще, — усмехается Феликс. Интересно, он такой умиротворенный от рождения или это наносное? “Да нет, я всегда был таким”.
На базаре возмущались: “Молодой и не хочет работать, вот балбес”. После его обычно тащили в кутузку — за попрошайничество.
— Люди не понимали, что я делаю это не для себя, а для них, для их спасения. В буддизме подразумевается, что монах должен быть нищим и просить деньги на жизнь. Мои собратья ходили на практику раз в неделю, а я — через день. Мы не работаем в офисах, путешествуем по миру и живем на милостыню — за всех тех, кто не может этого делать сам. Было стыдно немного, что я так часто хожу на рынок. Но я кормил семью. Дома на столе для ребенка стояли свежие фрукты. Торговцы обычно подавали продуктами.
От олигарха до бомжа
В спокойные времена люди верят самим себе. В трудные ищут помощи свыше.
Осенью 1993-го Феликс Шведовский работал в экологической газете и жил на Маяковке. Из окна его комнаты было хорошо видно, как пылает Дом правительства.
— Возвращаясь с работы, я прятался, чтобы не попасть под обстрел, — говорит монах. — Казалось, этот кошмар может только сниться.
Наставали времена, располагающие к выбору путей. Феликс мог стать кем угодно — от олигарха до покойника. Феликс выбрал наиболее экзотическую из всех возможностей — ушел в монахи. Причем самой невероятной для этой страны конфессии. Ненасилие в России?
— Я буддистов и до этого немного знал, — объясняет Феликс. — На первом курсе универа позвонил по “09” и выяснил адрес Управления по делам буддистов. Тогда все эти организации были в зачаточном состоянии. А я был парень грамотный и, так сказать, без тормозов... Все хотел знать. В школе в десятом классе со скандалом вышел из комсомола, про меня писал “МК” и целую передачу по телеку показали — “До шестнадцати и старше”. Моей личности не хватало гармонии. Я искал себя. И однажды я позвонил знакомому буддисту и спросил, кто может стать моим учителем.
Учителя звали Терасавой-Сенсей. Этот японец смотрел на мир глазами ребенка, не знающего, что есть смерть. Он был главой ордена Лотосовой сутры, объездил весь свет вместе с учениками. И запнулся на тревожной Москве.
— Но почему буддизм? И почему монах, а не просто обычный, я не знаю, сторонник религиозного течения?
— Буддизм самая последовательная ахимса — учение о ненасилии (инд. — Авт.). В России ему следуют в Калмыкии, Бурятии, Тыве, там таких, как я, много, — объясняет Феликс. — Монах… Пожалуй, только одно событие равно постригу по своей значимости и красоте — свадьба. Да и то лишь для женщин с их особым отношением к подвенечному наряду.
В монахи одновременно посвящали человек пятнадцать москвичей. Им выдали барабаны и одежду. Парни ассортимент взяли, но больше у учителя не появились. Вещи заныкали. Может, валяются у кого-то до сих пор на антресолях оранжевые балахоны и барабаны, этого Феликс не знает. Из постриженных тогда в “ушедшие из дома” в Москве на сегодняшний день остался он один.
Войне — мир!
— Родные переживали, когда я уволился с работы в никуда. Но я их убедил, надеюсь, говорил, что начну путешествовать с учителем, постигать мудрость, увижу свет. Тогда — в начале 90-х — сама эта возможность казалась чудом.
Непал, Индия, Япония и Китай были потом. А сначала была Чечня. В знаменитом Марше мира солдатских матерей и проповедников. Он начался 8 марта 1995 года от Могилы Неизвестного Солдата. Толпа безоружных людей пошла по стране с барабанами.
— Мы молились за мир. Мы по правде намеревались либо умереть, встав между воюющими сторонами, либо прекратить кровопролитие.
На границе Кабардино-Балкарии в электричку, следующую в сторону Ингушетии, вошли десять милиционеров с автоматами. Они сказали, что остановят поезд, если монахи его не покинут и не пересядут на официальный автобус, который довезет их до Назрани.
— ГАИ доставила нас в Моздок, где бросила на произвол судьбы. Дорога лежала через фронт. Водители отказывались туда везти. Мы останавливались на ночевку в местных селениях, спрашивая у жителей: “А где линия фронта?”. “А ее нет, — отвечали нам. — Все вперемешку, как в слоеном пироге, русские, чеченцы”.
Чеченский слой пирога начинался с Ачхой-Мартана. Путь в Ачхой-Мартан лежал через Самашки. Монахов опять задержали на КПП. У Феликса отняли его блокноты с записями, диктофон и пустую кассету. Вместо кассеты потом вернули как компенсацию две новые батарейки, чтобы не подумал, что это мародерство.
— Нас допрашивали, как это мы прошли через огневые позиции обеих сторон — и ведь никто не стрелял. Мы братались одновременно с боевиками и федералами. Война пока что не стала бизнесом. Это были первые ее месяцы, когда чеченцы, увидев солдатских матерей, еще отдавали им назад их плененных мальчиков.
Вернувшись в Москву, Феликс, как обычно, пошел за подаянием на один из знакомых рынков. Здесь его уже хорошо знали и сразу потащили в милицейский обезьянник. Тамошний капитан обычно долго рассуждал на тему нравственности и морали у молодежи. Он встретил Феликса .
— Монах? Это ты, что ли, в Чечне был? — репортажи о Марше мира шли тогда по всем каналам.
— Ну я.
— Молодец парень, — и…отпустил.
Один, но не дома
Из дневника буддийского монаха.
Япония
“Путешествуя с сенсеем, я наконец понял, в чем причина развращенности молодежи “мидл-класса” из семей с достатком. В отсутствии благодарности к пище. Люди с детства получают без усилий многое из того, что им нравится, и, естественно, перестают ценить то, что дано. Только жизнь на подаянии, когда не знаешь, что ты будешь есть сегодня и будешь ли есть вообще, воспитывает в человеке благодарность к другим, основу нравственности. Это было хорошим предостережением и мне. В Японии, в гостях у сенсея, я вдруг почувствовал себя как дома и зажил возле холодильника”.
Индия—Непал
“Я — монах и отправился в дорогу без денег, на Великой Колеснице собственных стремлений, на электричках добирался из Москвы до Бишкека, чтобы оттуда на самом дешевом чартерном авиарейсе долететь до Нью-Дели.
Кандагач — глухой полустанок неподалеку от Актюбинска. Пассажирские поезда останавливаются здесь не более чем на пять минут. Подвозить бесплатно никто не хотел. Один проводник сжалился и, когда поезд на Алма-Ату уже тронулся, крикнул: “Прыгай!”.
Оказавшись внутри вагона, я прихожу в ужас от одной мысли очутиться опять снаружи. Холодный степной ветер подорвал мою веру в бескорыстную помощь. Я понимаю, что надеяться можно только на себя. Из тамбура, приютившего меня, потихоньку перебираюсь в вагон-ресторан, усаживаюсь за столик, словно я — полноправный пассажир.
Моя монашеская одежда вызывает у казахов, обедающих в ресторане, глубокое уважение. Они подносят мне обед из трех блюд. И тут входит тот проводник. Увидев меня, он вскипает. Мне ужасно стыдно, я молчу. Пришедший начальник поезда спокойно, но строго отчитывает меня: “Монах не должен обманывать. Почему не попросил?” Видя искреннее раскаяние, начальник соглашается оставить меня до Алма-Аты. В благодарность я соединяю ладони и склоняюсь перед ним в слезах”.
“Со мной в одном самолете оказались последователи учения Кришны, индуисты, с которыми меня часто путают в Москве. Всю дорогу они пели свои мантры и повторяли, что земля Индии священна. Ни мяса, ни того, что содержит яйца, они не едят, поэтому почти весь завтрак отдали мне, включая кексы и даже чай, к счастью, тоже вредный — по их мнению”.
“Во всех крупных городах Индии, чтобы не задохнуться от загазованности, приходится обвязывать нос и рот платком, который к концу дня становится черным. Итак, поезд. Билетов достать не удалось. Зато я занесен в так называемый список ожидания, представляющий собой бесконечную ленту, перекинутую через стенд. На вокзале выяснилось, что на тринадцать человек нашей группы есть один билет — и нам всем предлагается занять место под номером 72”.
Китай
“Утром вышел на уличную практику мимо огромной статуи Мао. Закончив практику, сел в кузов авторикши. Обнаруживаю, что он везет меня не в гостиницу, а в милицейский участок. Прямо как дома! Два плюгавеньких стукача, в кепке и круглых очечках, собственноручно проводили меня до дверей и написали на меня заявление. Милиционер, держа в руках книжечку законов, объяснил, что в Китае запрещена религиозная пропаганда, молиться можно только в храмах”.
“Присоединился к англоязычной экскурсионной группе, еду в пещерный монастырь Кезир. В первой же пещере все ужасно… На стертом облике Будды — какие-то иероглифы. Иностранцам их переводят как наставление медитировать. Я иду к истокам. Место заросло травой, звенят маленькие водопады. Передо мной — высоченная стена. Прохладная, мягкая, нежная вода. Я прижимаюсь к этой сочащейся стене, произнося тихо молитву: “Наму-ме-Хо-рэн-Гэ-Ке”, — говорю я слова благодарности духу этого места, и мне хорошо”.
Отказ — это к лучшему
— С милым рай и в шалаше — так ведь говорят? Это одно и то же что жить с монахом. Даже у самого Будды были жена и сын, хотя, если честно, так не очень принято. Человек выбирает свой путь добровольно, но близкие-то вынуждены влачить вместе с ним нищенское существование. Тем более что из дома я не ушел, просто изменил себя, — говорит Феликс и предлагает мне пельмени. Пельмени и буддизм как-то не совпадают. Для внутреннего непротиворечия формы с содержанием мы пьем зеленый чай.
— Все-таки вам уже 37, сын совсем взрослый, сверстники карьеру сделали...
— Главная трудность для меня заключается в другом, в том, чтобы понять, в чем лично моя вина. Монах отличается от любого человека тем, что постоянно чувствует вину за любое зло, которое совершается в любой точке вселенной. Это называется отказом от эго. В тех же тибетских монастырях проще — там все ощущают мир одинаково. Иногда ритуалы длятся часами, днями. Это не утомляет. А в Москве такая практика выглядит несколько странной.
— Нельзя же так глобально себя во всем обвинять. Вот этот монастырь XVI века не вы разрушили, нет? — пытаюсь пошутить я.
Феликс улыбается краешком губ.
— С недавних пор, вот уже почти восемь лет, я остался совсем один. Учителю за его выступления в Чечне и братания с боевиками запретили въезжать в Россию. Тяжело одному. Времена в отношении милосердия наступили другие, строгие, пришлось даже поступиться собой и устроиться на обычную работу. Недавно кандидатскую по буддизму защитил… Иногда встречаемся с учителем на Украине, на нейтральной территории. А здесь у меня появился товарищ, он недавно стал монахом, это тувинец Аяс, молоденький мальчик. Ходим с ним изредка вдвоем на уличные практики, спасаем людей от зла и чтобы не разучиться просить милостыню.
