Провел своеобразную “ночь в музее”. Точнее, в театре. В Большом. Но, учитывая, что шел туда со скепсисом определенным, а вышел просто пораженный и окрыленный, можно сказать, что провел Большую ночь в Большом театре.
Театр после реконструкции, длившейся шесть лет, откроется в конце октября. Так что приглашение заранее все это посмотреть проигнорировать было нельзя. Жаль, фотографировать не разрешили: идут репетиции, декорации только монтируются.
До сей поры я искренне полагал, что любая наша современная реконструкция — это сплошь новодел с окончательно добиваемой акустикой. Оказалось, что иногда деньги могут тратиться грамотно. Я уже и не верил, что мы так умеем. Уж слишком печален накопленный негативный опыт.
Про уродливое здание Московского международного дома музыки не написал в свое время разве что ленивый. Но там и обсуждать нечего: проект Ледового дворца Ирины Родниной, ставший в процессе возведения музыкальным залом, — это вообще за гранью добра и зла. Бились полгода над звуком, не понимали, почему все законы физики соблюдены, а звука нет. Потом случайно обнаружили, что под сценой зашили тонны стекловаты. Лень, да и некогда было вывозить — вот и спрятали. Весь звук там и “тонул”, не улетая в глубь зала. Вывезли стекловату — зал хоть как-то зазвучал.
В Большом такое, похоже, невозможно. Впрочем, современные технологии сюда шагнули, но как тактично, как осторожно, как органично! Все корпуса соединены надземными или подземными переходами. Ты переходишь с этажа на этаж (или переезжаешь на суперсовременных лифтах — а их в здании аж 17) и неожиданно для себя обнаруживаешь, что оказался уже в новом Бетховенском зале, который на самом деле — подземный, даже не под самим театром, а под Театральной площадью. Сложная система модификаций — и зал опускается или поднимается на семь метров за три минуты. Все зависит от того, камерный здесь случится концерт или симфонический, с хором.
Зал традиционно поражает своей роскошью. Но тут важна начинка.
— Мы убрали весь гипс, минимизировали бетон. Даже скульптуры атлантов у нас теперь не из гипса, а из папье-маше, — рассказывает Михаил Сидоров, представитель генподрядчика проекта реконструкции и реставрации. — Везде резонирующая ель. Большой театр сто лет назад был залом с лучшим звуком в мире, а в конце прошлого века уже был в мировых рейтингах только 55-м. Теперь будем подниматься обратно. Раньше под оркестровой ямой были барабаны, при Сталине всё залили бетоном. Сейчас там вновь вместо бетона — чуть ли не настоящий деревянный корабль.
Этот человек готов рассказывать о том, что и как делается, не часами — нет, сутками!
— Посмотрите, сколько сусального золота! И какие люди работали с ним. Работающий с золотом, находящийся рядом с таким количеством золота выглядит моложе лет на десять. Я с одной молоденькой девушкой, работающей у нас по золоту, начал разговоры разговаривать, — тут лицо Сидорова от волнения румянится, — думал, ей лет 25, а она мне: да я уже 14 лет работаю…
В общем, будете часто ходить в Большой театр — станете моложе.
Под самой крышей, туда, куда никогда не доберется зритель, — репетиционный зал. Войдя, сначала не понимаешь, где именно оказался. Гигантская сцена, гигантская оркестровая яма, а зрительного зала почти нет — два ряда стульчиков. Оказывается, удалось реализовать давнишнюю мечту всех “жителей” Большого: сцена один к одному повторяет главную, оркестровая яма — на ту же сотню с лишним музыкантов. То есть репетиционный процесс ничем не отличается. Даже наклон сцены тот же.
Новодела нет нигде. Причем под новоделом реставраторы понимают даже то, что обывателю и в голову не придет таковым считать:
— Видите этот дверной замок? Ставить вместо него другой, современный — нарушать гармонию. Мы его осторожно вынули, отреставрировали в Туле у редкого специалиста и вставили обратно.
Ну ведь впечатляет!
Еще одна тема, на которой надо успеть остановиться, — буфет. Я же как герои Зощенко. Мне ж главное, какой буфет. Хорошо побывал в антракте в буфете — значит, в театре мне понравилось, спектакль был хороший. Подкачал буфет — остался от спектакля осадочек.
Буфет Большого всегда поражал своей роскошью, но и теснотой с очередями. В итоге на второй акт я очень часто не ходил. Так в буфете и оставался.
Теперь буфетов реально много. Они реально просторные. Это единственная точка в театре, где видны окна одновременно обеих торцевых стен. И овальные барные стойки не смотрятся неуместным хайтеком внутри помпезных помещений конца XVIII века.
