Шел дождь и бушевал ветер в ту ночь, когда родился никому не нужный человек.
Родителям он был не нужен: они собирались разойтись и даже подумывали отказаться от своего нежеланного чада и оставить его на попечение государства. Но потом матери стало жаль вопящего сморщенного младенца, и она решила сохранить его при себе.
Конечно, он ей мешал и обременял — и повседневно, требуя есть и пить, и, так сказать, в широком смысле — устройстве личной жизни и вторичного выхода замуж. Поэтому частенько получал подзатыльники и зуботычины от нее самой и от ее недолговременных ухажеров. Однажды она исколотила его так, что пришлось прибегнуть к помощи докторов.
Ребенок рос хилым, тщедушным, золотушным. В детском саду его лупили, в школе унижали и приводили в пример: таким не надо быть. Учился неважнецки. К тому же стал подворовывать, отбирать деньги у малышни, курил в туалете. Мать не могла с ним справиться и просила биологического отца воздействовать на распоясавшегося подростка. Отец приезжал несколько раз и охаживал ремнем, это был, по его мнению, самый оптимальный метод воспитания. В результате подросток замкнулся, стал еще и выпивать, а отца возненавидел. Мать он жалел, видя, как тяжело ей приходится. Именно желая ее утешить, записался в секцию классической борьбы. Где стал делать большие успехи. Нагулял мышцы, бросил курить, потому что никотин плохо влиял на дыхалку.
Мать внезапно заболела. Промыкавшись по клиникам и пройдя хирургическое вмешательство, обезножела. Он купил инвалидное кресло и возил ее в ближайший парк. На соревнованиях занял почетное третье место.
Его призвали в армию — невзирая на очевидные к тому препятствия и доводы: кто-то ведь должен был ухаживать за неспособной передвигаться и обслуживать себя калекой. Пришлось положиться на милость сердобольных соседок.
В армии возмужал. Набрался наглости и спеси, понукал новобранцами и слабаками, а то и офицерами, которые побаивались его мускулатуры и яростного нрава. Он не скрывал, что ненавидит их за то, что разлучили его с матерью.
Во время одного из выходных, в увольнении, познакомился с симпатичной девушкой, стал с ней встречаться. Потом, сорвавшись в самоволку, узнал: в другие часы она встречается с другим — чубатым матросиком, у которого свободное время не совпадало с сухопутными вояками. Именно тогда впервые вползла в душу холодная, как змея, догадка о собственной ненужности и о ненужности всех — всем и каждого — каждому. То есть, конечно, с потребительской точки зрения необходимы все: школе нужно отчитываться, что она работает, обучает, воспитывает; милиции — демонстрировать, что ловит неблагополучных и перековывает их; армия исчезнет без пушечного мяса… Но без него конкретно эти и любые другие учреждения, инстанции, организации могли легко обойтись.
Бессонными ночами он пытался себя разубедить: ну, хорошо, допустим, государству он безразличен (иначе не оторвало бы его от нуждавшейся в уходе мамаши), но ведь нуждается же в нем, по-человечески, искренне нуждается мать. И он нуждается в ее существовании, без нее останется на белом свете совсем один… Вспоминались, конечно, ее затрещины, упреки, приходила догадка: если бы не ее хворь, нужда в нем, пожалуй, отпала бы. Поразмыслив, пришел к выводу: случись с ней что, и он тоже не станет слишком горевать. Обойдется. Справится.
Он сказал себе: черствость, огрубелость души — единственный и наилучший способ управляться с жизнью.
Когда пришло известие, что мать скончалась, он, к удивлению воинского братства, не поехал на похороны, предоставив заботу о погребении (а вернее, свалив печальные хлопоты) на все тех же соседок. С офицерами стал запанибрата, они вздохнули с облегчением, видя: он принял правила субординационной игры и полностью подчинился.
Он же думал: «Офицерам на меня плевать, а мне — на них. Так зачем ломать копья?»
Подошел к концу срок срочной службы. Он остался в рядах сверхсрочников. Один из демобилизовавшихся соседей по казарме позвал в коммерческое предприятие. Что ж, организовал свою контору на базе хищений вооружения с военных складов. В функции Лоботряса (такую кликуху получил наш герой после того, как вломил двум пытавшимся накрыть его с поличным оперативникам, и оба с разбитыми головами угодили в реанимацию) входило развозить стволы и снаряды в горячие точки, постоянно тлеющие в породившей подобный бизнес стране. Справлялся с порученным делом, разжился деньгами, женился на девчонке, которую держал в страхе и изредка (для профилактики) поколачивал, грозя при этом, что отвинтит ей башку, если заметит хотя бы слабую попытку ему перечить. Дал промашку на очередном задании, с трудом откупился от схвативших его (тех самых, оглушенных им и мстивших ему) слуг закона, улизнул в другой город, бросив беременную сожительницу на произвол судьбы. Там поступил охранником в солидную фирму и о прошлом старался не вспоминать. Все та же мысль глодала его: никому я не нужен, ни бизнесмену-ефрейтору — великолепно он обходится без меня, ни беременной сучке, которая даже рада, что вырвалась из-под моего ига. И в вонючей фирме, где сейчас служу, тоже легко найдут мне замену.
Так оно и случилось: когда напился и учинил дебош, его вышвырнули на улицу, не заплатив положенного выходного пособия.
«Что надо сделать, чтобы стать нужным? — принялся размышлять он. — Как себя вести, какие идеи и принципы исповедовать, в какую религию обратиться?»
Находясь в бедственном положении, примкнул к политической партии, собиравшей под свои знамена недовольных и обиженных. Именно таким себя ощущал и хотел непременно получить с рассчитавшей его фирмы причитающийся денежный долг. Стал активным участником демонстраций, крикуном и горлопаном, носил, подчеркивая свою физическую мощь, оскорбительные для власти транспаранты, звал раскулачивать богатых и делить награбленное, разоблачал высокопоставленных коррупционеров.
Его заметили, он впервые ощутил, что стал нужен — товарищам по партии, которые прятались за его широкую спину, а еще тем, кто демонстрации разгонял. Эти, вторые, вспомнили о его грехах, раскопали факты хищения и возбудили (казалось, давно забытое) уголовное дело о торговле боеприпасами, швырнули нарушителя в тюрьму. Первые месяцы он клокотал восторгом, ощущал себя героем, ниспровергателем, светочем, лидером бессистемных масс, ему в камеру приносили съестные передачи от единомышленников, уголовники взирали с уважением: «политический», «страдалец», потом приношения иссякли, потянулась рутинная тягомотина: допросы, где дознаватели вяло фиксировали его ответы, притеснение со стороны разочаровавшихся в нем (говорить складно он не умел) зэков. Друзья по партии (слово-то какое дивное, волшебное: «друзья»!) забыли о нем и выдвинули из своей среды нового крикуна.
Он со злобы наклепал на них, их забрали и посадили, а его выпустили. Опять он стал никому не нужен, опять никчемен. Из-за чего болезненно переживал. Хоть бы кто-нибудь и куда-нибудь пригласил, позвал, поманил: на работу, на сходку, хоть бы даже в осведомители. Нет, вокруг расстилался равнодушный, безразличный мир. Никому не было дела ни до кого. Каждый прибегал к помощи и услугам другого лишь в минуты необходимости, а потом забывал о временном партнере, продолжая одинокое странствие по волнам житейских передряг — до новой возникшей нужды, до очередной подпирающей и припирающей безвыходной ситуации, когда без сообщника, компаньона, собутыльника, раба, повелителя не обойтись.
Искал себе применение в бандитской среде, но его изгнали как ненадежного и способного предать, пытался пойти в тренеры по самбо, но бездушный ученик играючи переломил ему нос. Задумал стать сутенером, но проститутки легко обводили его вокруг пальца — он ведь не был наделен их смекалкой и опытом разводить клиентов. Подался в нищие и сидел на паперти, возле церкви, надеясь втайне, что настоятель храма или хотя бы староста общины заинтересуются его нелегкой судьбой, обратят внимание на сломанный нос и раннюю седину, но оба проходили мимо, не покосившись в его сторону.
Логичным представлялось свести счеты с жизнью. И он пытался сделать это. Сперва хотел повеситься, да сорвался с крюка. Потом принял яд — таблетки оказались поддельными. Наконец, чтоб привлечь внимание и взбудоражить общество, облился бензином и запалил одежду, вернее, рубище, закрывавшее тело. Равнодушные люди собрались вокруг и равнодушно взирали, как он пылает, мечется, катается по асфальту, а приехавшая равнодушная пожарная бригада пенной струей равнодушно и нерасторопно сбила пламя. Равнодушные лекари, прибывшие лишь через час, небрежно, да что там — грубо погрузили его в карету «скорой помощи». В клинике равнодушные врачи без надрыва и демонстрации горячего сочувствия долго и терпеливо его исцеляли.
Он вышел из больницы обновленный и воодушевленный, говоря себе: «Так и вершится жизнь — без надрыва, нарочитости, излишних эмоций. Да и нужны ли эти проявления? Каждый сам по себе. Каждый рождается и умирает в одиночку, а меж отправной и конечной точкой несет свой крест, рассчитывая лишь на свои силы. Иногда кому-то улыбается везение и удается разделить тяжесть ноши с временными попутчиками, но главный груз все равно ложится на твои плечи, напрасная мечта и иллюзия, что кто-то потащит его вместо тебя. Нужна помощь — проси, умоляй, унижайся, может, откликнутся. Но не рассчитывай, что кто-то сам устремится и вызволит из беды. Если такое происходит, то это — исключение из правила. Огромная редкость. Не будь гордецом, не переживай, не вставай в позу, не будь в претензии, не чувствуй себя изгоем, не возмущайся (негодование — вредная и скверная привычка), а если видишь, что способен обойтись и справиться с трудностями сам, гордись, что можешь выстоять без посторонней подпруги, единолично. Таких несгибаемых индивидов на планете раз, два и обчелся».
Плечи его от таких прозрений распрямились, грудь выгнулась, он уверенно смотрел в завтрашний день. Впереди ждала полная мудрости и понимания малейших нюансов (и всепрощения!) прекрасная действительность. Он воспарил и уже не обращал внимания на огорчавшие и приводившие его прежде в безысходное отчаяние мелочи. Да, смотрел вперед. Смело. Лихо. Уверенно. И не смотрел по сторонам. Не до подобных пустяков ему теперь было. Потому и не заметил красного сигнала светофора. И пружинисто шагнул на мостовую.
Равнодушный водитель мог хотя бы понизить скорость, нажать на тормоза. Но равнодушно решил: «Ничего мне не будет, он нарушитель, а не я».
Равнодушный металл машины равнодушно разорвал беззащитную первозданную трепещущую человеческую плоть.
Равнодушно шумели на ветру деревья. Как в ту самую ночь, когда родился никому не нужный, никчемный, бесталанный, бессмысленный человек.
А потом пошел дождь.
