Андрей Яхонтов
Публикаций: 1101
Лев Николаевич Толстой был отлучен от церкви, поэтому логично предположить: угодил в преисподнюю, где, возможно, состоялся нижеприведенный пригрезившийся (а может, и подслушанный) диалог.
Кончается одна эпоха, накатывает девятым валом следующая, прежним воззрениям, привычкам, правилам, канонам — кранты, нет места и пощады, возглашены новые правила, наползают свежеиспеченные удушающие условия: не примкнуть, не притерпеться, не приспособиться, не приноровиться...
Любовь до гроба Первый: — Какая у него жизнь? Прямо в угнанных машинах и отсыпается. Ложится на заднее сиденье и кемарит. Потому что дома поспать не удается. Дома под подушкой пистолет. Жене говорит: на случай, если менты нагрянут. А сам не смыкает глаз, потому что боится: она его прирежет. И у нее под подушкой нож. Она говорит: на всякий пожарный, вдруг кто из дружков нагрянет. И тоже не спит, потому что его боится.
Здравомыслящий индивид вряд ли брякнет в лицо супостату-завоевателю: «Нельзя молиться за царя-ирода!», промолчит из боязни лишиться головы. А юродивому позволено. Что взять с блаженного? Провидцы-писатели — всегда юродивые.
Молча, стиснув зубы, он пережил семейную драму — ссору дочери с перспективным молодым человеком, который виделся будущим зятем. Разверзлось из-за глупости, пустяка: ее укусил комар, щеку раздуло. Дочь, не желая предстать в невыигрышном, неприглядном ракурсе, отменила свидание. И покатилось. Конечно, липовый жених нарочно придрался. Но формально — не подкопаешься. Скотина! Улучил, гад, момент.
Почему не женат? Потому что вовремя побывал на свадьбе приятеля. В районном загсе, живо напомнившем аскетично-голым казенным оформлением ритуальный холодный зал комбината обжига упокоенных душ.
В те годы, когда мы познакомились, а случилось это полвека назад, Михаил Чичельницкий (он же Аргун, он же для близких друзей просто Назарыч) уже значился легендарной, мифологической фигурой, во многом определявшей лик столичной богемы. Возглавляемая им бильярдная Центрального дома литераторов была предметом завистливых и восторженных обсуждений, вожделений, слухов, гремела, звенела (а у бильярдных шаров особый музыкальный перезвон) на всю Москву.
Пьяницей меня не назвать — при том что выпиваю с удовольствием. Я не бабник, но в этом амплуа преуспел. Не осведомитель. Не соглядатай. А слух: напропалую сотрудничаю с госбезопасностью. Само складывается, репутацию не переупрямишь, откручиваться бессмысленно.
Хоть тыщу раз, хоть две тыщи раз уйди, не попрощавшись, англичанином не станешь.
Чем старше он становился, тем изумленнее взирал вокруг. То, что видел, смущало, озадачивало, вгоняло в оторопь. Закрадывалось подозрение: жизнь совсем не такая, какой тщится предстать. Ее стремление выглядеть иной, чем в реальности, необходимо было перепроверить, объяснить, разгадать, привести к логическому истолкованию.
Дурак делает по-своему, кто бы что ему ни втолковывал и ни советовал. Узколобому балбесу невдомек: к рекомендациям желательно (пусть критически), но прислушиваться, а опыт (в том числе предыдущих поколений) что-нибудь да значит.
— Навестишь? Вот радость-то! — по-детски, звонко восклицал склеротичный родственник, к счастью, не близкий, а дальний-предальний (и в смысле помутненной задвинутости сознания на периферию здравости, и в плане территориальной окраинности района, где, овдовев, обитал). — Обязательно, непременно, — заверял он, прекрасно зная: не поедет к бедняге, не обязан проведывать и заботиться. Не испытывал угрызений. Тот забывал сказанное мгновенно. Почему не пообещать, если не требует исполнения?
Я брожу дворами своего детства, и сердце переполняют воспоминания. Вдоль респектабельной ныне Плющихи стояли деревянные развалюхи, в многоквартирных домах преобладали коммуналки, не переоборудованные в персональные хоромы, в прилегающих переулках лишь отдаленно намечались кубической архитектуры посольства Непала и Таиланда, не сиял зеркальными стеклами мидовский офис.
Для творца нет ценнее подсмотренного в жизни или приснившегося, счастливо озарившего, неожиданной стороной повернувшегося сюжета! Такой не украдут, не скопируют (без риска быть разоблаченными), не перелицуют, нагло дополнив или разбавив, расширив или сократив, ужав пространственно...
Бегство На фонарном столбе объявление: «Пропал кот — красивый, кастрированный...» Разыскивающие беднягу хозяева хотят, чтобы он — после такого с ним обращения, после того, что вытворили с ним, — не сбежал и вернулся?
Моя заветная мечта: стать люлечником! Отец насмехается: валяй, распишись в собственной глупости, влепят «кол» или «пару», заданное на лето сочинение — необязательная формальность и не преследует цель выявить реальные планы учащихся, чтоб помочь в профориентации, наверняка уловка, обманный маневр ради обнаружения криминальных склонностей.
Занятия в школе завершились, наступили летние каникулы, родители повезли Диму на дачу, он сразу засобирался к дедушке.
Некоторым гражданам буквально неймется, не хватает, что ли, адреналина, соблазняются сомнительными авантюрами, ищут приключений на свербящее сами знаете какое интимное место. Так и хочется сказать «дурная голова ногам покоя не дает»!
Чацкий, Молчалин, Скалозуб, Фамусов, Раскольников, Свидригайлов — не только типические характеры и не просто литературные персонажи, а запечатленные, воплощенные в человеческих образах слепки общественных явлений — непреходящих актуальных идей, воззрений, озарений и заблуждений, торжествовавших в далеком и недавнем прошлом, присущих (вот и наблюдаем не исчезающие, вечные приметы) сегодняшней эпохе.
Таких глаз я не видел ни у кого. Бархатно-черные, магически завораживающие. Я не мог долго смотреть в эти зрачки. Это было не зеркало души (зеркало — всегда поверхность), а бездонность, уходящая в глубь веков. Казалось, он знает о людях и жизни всё. Да так и было.
Такого еще не было! Убил родного брата Авеля! Такого еще не было! Этот Эдип прикончил отца, вожделел мать! Такого еще не было! Сделал коня сенатором! А мамашу траванул! Такого еще не было! Повесил декабристов!
Мужчины в баре: Первый и Второй за стойкой, Третий за столиком. Первый. У моей дочери толстые ляжки. Второй. Хорошо! Полненькие симпатичнее анорексичных. Первый. Что творит с нами технический прогресс! Второй. Ты о ляжках завел. Первый. Прихожу домой. Жена не в духе. Командует: «Запускай брюки в стиральную машину!» Запустил, сел смотреть футбол.
Оставалось недолго терпеть — максимум месяц. От силы — два. И восторжествует новизна!
Мы не могли жить вместе, это было ясно. И разойтись не могли. Сам он бы ни за что не ушел. Я приняла решение. Он уехал на охоту. На полтора месяца. Я чувствовала, знала: ему не хочется возвращаться. И мне не хотелось, чтобы он приезжал. Когда появился, сказала: «Есть разговор, накопилось много проблем. Сколько тебе нужно времени на сборы?» Он сказал: «Три дня». Эти три дня мы говорили. Как же мы говорили! Никогда столько и так горячо не говорили. Я даже подумала: может, не расходиться?
С бравого промысловика-природолюба Рашкина сняли судимость. Кто бы сомневался! Проступок-то пустяшный. Страна богатая, лесные просторы необозримые, одной лосихой меньше, двумя депутатами-звероловами больше — не обеднеем. Полноценно вернувшийся в строй непотопляемый политик сообщил, что продал ружье и займется мирной коммунистической координацией деятельности профсоюзов, будет защищать от произвола недобросовестных работодателей несправедливо уволенных пролетариев.
В городскую больницу доставили юношу с травмой ноги. Он прижимал к груди кубической формы вместительный короб и не хотел с ним расстаться, даже когда его отправили на рентген.
Завтрак съешь сам, обед подели с другом? В обеденное время у меня нет друзей!
Ох, и бедна событиями наша культурная повестка, истощена эстетическая претензия, коль локальным маловразумительным эпизодам, творящимся на сценах, подиумах и детских утренниках, придаем статус бала Воланда. Не устаем обсасывать мизерабельные курьезы, раздуваем муху до слоновьих думских габаритов. Нечем больше заняться?
Загадочные субстанции — литература, музыка, живопись, кино, театр — эфемерны, параллельны зоологически-физиологической действительности, но нет более осязаемого, прочного, вещественного материала, чем тот, из которого сотканы романы, сериалы, пьесы, пейзажи, симфонии — лучшие из них куда долговечнее человеческой плоти, потратившей себя на сотворение шедевра. Можно сказать: созидательное воображение — это самая наиреальнейшая реальность.
Бумажник был ему не нужен вследствие хронического отсутствия средств, но он его со значением извлекал, многообещающе открывал, деловито заглядывал внутрь, то ли стремясь убедить окружающих в материальном благополучии, то ли проверяя: не завелись ли деньжата сами собой.