Словесности русской светоч,
картежник и ловелас…
Ах, Александр Сергеич,
как же мне горько за вас.
Конечно, из нынешней дали
все видится вовсе не так,
как вы в те года видали,
когда решались на брак —
время женитьбы приспело…
Ваш век не корежил, как бунт,
наш стеб — мол, благое дело
браком не назовут…
Остепениться все чаяли,
на прошлом поставить крест…
И вот вам Москва вручает
лучшую из невест.
Но было знаменье свыше,
что шаг опрометчив ваш,
и странным казусом вышло,
вполне омрачив марьяж,
когда ваша свеча венчальная
случайно погасла вдруг,
когда кольцо обручальное
выскользнуло из рук,
как будто противиться стало
тому, что вам предстояло…
Кольцо кто-то из друзей,
не растерявшись нимало,
подняв, как проворный лакей,
вернул, как ни в чем не бывало,
вам верности символ сей.
Когда шли вокруг аналоя
с невестою,
вы рукой
задели его невольно…
Из-за оплошки такой
на пол разом упали
евангелие и крест,
что вызвало сбой в ритуале
и оторопь всех окрест.
Вы побледнели сразу
от промаха чересчур,
шепнув вмиг кому-то фразу:
«Tous les mauvais augurs»*.
Державший венец венчальный
над вашею головой
шафер —
то был гениальный
авантюрист граф Толстой,
по прозвищу «американец»,
красавец, жуир и бретер,
вчерашний по свету скиталец,
осевший с недавних пор
в первопрестольной столице.
Он был с вами тесно знаком
и дружен, как говорится,
надежен всегда и во всем.
Сей баловень светских салонов,
кому милостью своей
Бог даровал благосклонно
прекрасных трех дочерей,
везунчик безумства дуэлей,
чей выстрел не оплошал
ни разу, стреляя по цели —
троих уложил наповал,
он будет жестоко наказан,
и дочек любимых всех,
одну за другой, раз за разом
возьмет Бог за папенькин грех.
Отец же, разбитый кручиной,
безумием горя томим,
их смерти без явной причины
возмездьем сочтет своим
за тех троих, им убитых,
за раннюю скорбь похорон…
И часто в бессонницы пытках
Бога молить будет он:
«Я все принимаю, Отче,
покоя мне впредь не найти…
Теперь мы с тобой в расчете…
Прости же меня, прости…»
Вот кто над головой поэта
венчальный держал венец,
Было что-то недоброе в этом,
зловещее, как свинец…
Как будто рука бретера,
носившая смерти флаг,
бросала тень скорбного флера
на предстоящий брак.
Еще незадача случилась:
Толстого, когда он устал,
сменил кто-то, сделал милость.
Но словно все вновь неспроста…
Шафера смена в то время
считалась предвестьем дурным,
такое царило поверье,
и свет не гнушался им.
Поэт, выходя из храма,
узнав это, стал понур
и вновь повторял упрямо:
«Tous les mauvais augurs» *.
«Все это плохие знаки».
Как будто чрез них сам Бог
вам обещал передряги
и жизни досрочный итог.
Ах, кабы заранее знать бы…
Но знанья б не помогли —
вы шли на все ради свадьбы
с блистательной Натали.
Желали свою обитель
картиной только одной
украсить и быть вечно зритель
этой картины святой,
чтобы с холста, как икона,
взирала бы, как с облаков,
юная ваша Мадонна —
настигшая вас любовь.
Исполнилось ваше желанье,
и ниспослал вам Творец
чудеснейшее созданье,
чистейшей прелести образец.
Отринуто вами было
одно упущенье, увы…
Мадонна вас не любила,
когда к ней сватались вы.
Вам было сперва отказано…
За вами шел некий слушок
сомнительных толка разного
проделок, короче, грешок…
Но через год отдали
вам в жены красотку Москвы…
Любила ли вас Наталья?..
Да знать не желали вы
об этом в ночах обладанья
прелестнейшею из жен,
когда, утоляя желанья,
шальным страстям в унисон
она делила ваш пламень,
вами научена,
и в неге, разлитой телами,
как в волнах, плыла она.
Вы — первый ее мужчина,
для женщин сей факт иногда —
привязанности причина,
окрашивающая года
доверчивостью душевной,
искренностью теплоты,
раскованностью отношений,
безбрежности доброты.
Все это в житейских буднях
наполнило новый ваш кров
взаимной любовью как будто,
но только не та любовь
душой Натали владела,
когда рассудок — долой,
и нету страстям предела,
и сердца стук сам не свой…
Такого, увы, у Натальи
не было с вами, нет…
И в этом, возможно, тайна
причины грядущих бед.
Вы в ней разбудили женщину,
дремавшую до поры,
которой словно завещано
быть жертвою чувств игры.
Вы в ней разожгли пламень страсти,
не думая вовсе о том,
что страсть может вне нашей власти
затягиваться узлом
гордиевым.
Близкие други
судачили меж собой,
что вам от вашей супруги —
одна головная боль,
что зря вы женились, право,
вы, кто свой каждый роман
вносил в некий список славный,
как истинный Дон Жуан,
где под номером 113,
средь прочих, кого смогли
увлечь вы в любовь,
оказаться
честь выпала и Натали.
Наверное, ваша Мадонна,
по отзывам света о ней,
прекрасно вела дела дома,
воспитывала детей,
вычитывала корректуру
журнальных полос,
а в те дни
была сия процедура
труду трубочиста сродни…
И беленькие перчатки
уже, может, через час
чернели, как отпечатки
усилий, месивших грязь.
Но Натали не роптала,
и эти мужьи дела
(конечно, не вместо бала)
легко и усердно вела.
И все же суть жизни поэта
была от нее далека,
и нравами высшего света
задвинута в тень слегка.
Не знаю, какая другая
могла бы быть вашей женой,
но, может быть, не такая,
которой вы в час ночной
пытались прочесть то, что вышло
из-под пера у вас,
в ответ же вам еле слышно
звучало: «Который час?»
— Утро почти…
«В самом деле?
Вы что — с ума, что ль, сошли…»
И зарывалась в постели
рассерженная Натали.
Однажды средь светских бредней
решились развлечь салон
стихом, сочиненным намедни,
прервал резкий женушкин тон:
«Ах, Пушкин, ты со стихами
всем надоел давно…»
Поэт лишь развел руками —
прочесть, мол, не суждено.
Можно, живя бок о бок,
не знать, кого дал в мужья Бог…
В этом таился морок,
запутавший будней клубок,
понять не дающий путно,
чья рядом с твоей рука…
Великое почему-то
видим лишь издалека…
Мадонна вас ревновала…
Когда во дворце царя
вы с кем-то во время бала
заигрывали почем зря,
вернувшись домой,
с ходу
звонкую
влепила пощечину вам…
Про тяжелую ручку женкину
потом вы писали друзьям.
…Свой выезд, наряды Мадонны,
присутствие с ней на балах —
все то, к чему вы не склонны,
приветствовал щеголь-монарх…
Все эти безумные траты,
и вечные ваши долги,
и творческих дней невозвраты —
как замкнутые круги.
Вам раутов светских картина
постыла…
Не слезть на ходу
с кареты судьбы, что катила
в финал — Черной речки беду.
Ах, Александр Сергеич,
могли ли представить вы,
поэтов король-королевич,
что вам не сносить головы
из-за интриги Мадонны,
к забавам двора благосклонно
приближенной первым лицом
и ставшей богоугодно
вашим терновым венцом…
Из всех дам высшего света,
знать, не нашлось ни одной,
чтоб спутницей стать поэта,
достойной вашей женой.
Сама женитьба, возможно,
излишней была для вас,
ошибкой неосторожной,
как каверзный мезальянс,
ошибкой, не видящей сложной,
бунтарской натуры каданс.
Простят меня пусть пушкинисты,
строгой науки мужи,
за доводы неказистые,
сомнительные, как миражи.
Не то, чтоб обет безбрачья
принять бы ему в аккурат,
но просто пошло все б иначе,
когда бы он не был женат.
Быть же супругой гения
мало кому дано.
Гений всегда вне времени,
так уж заведено.
Аналогов скучен перечень,
а исключенья — не в счет…
Ах, Александр Сергеич,
пожить бы вам, право, еще…
Да вот не случилось, к несчастью…
Приблизил же ваш конец
невольным своим соучастьем
чистейшей прелести образец…
