Солидный вроде человек. Актер, режиссер, учредитель собственного кинофестиваля даже. А говорить начнет — хоть стой, хоть падай.
Толик из села Большие Обсеры, который в “Черной розе…” “клал на всех с прибором”, пьяненький майор ВВС Бабакин из “Ассы”, кот Бегемот из “Мастера и Маргариты”. То ли Баширов набрался от своих чудиков, то ли чудики от него. Шутит с каменным лицом, рассуждает о глубоких вещах — нервно подхихикивая.
Такой вот уличный философ-маргинал. Серьезно — лишь то, что выстрадано наедине с собой...
— Саш, сколько вы наснимались в прошлом году? Такое впечатление, что были везде.
— У меня нет такого впечатления. Дело не фильмах и не в их количестве. В каждой картине я, может быть, полторы-две минуты существую — это все эпизоды, больших ролей нет.
— В общем, успеваете только приехать на съемочную площадку и задать сакраментальный вопрос: что снимаем?
— Кого играю, да? Кхе-кхе… Ну, бывает и такое. Вообще, по правде сказать, я не имею таких уж больших актерских амбиций. Да и актером себя по большому счету не считаю.
— Вам, Александр, кокетство не к лицу.
— Нет, ну правда. Актер — это все-таки серьезная судьба, люди в театрах работают. А я и представить себе не могу, чтобы пойти работать в театр…
— Коллектив угнетает? Или сцена?
— Да просто не вижу смысла особого. Театр для меня анахронизм. Не то что вымирающее нечто — просто достаточно снобистское искусство. Немного пугающее даже. Элемент машинерии какой-то, бюрократии. Совершенно, как мне кажется, неактуально. Ну что такое театр? Наш каждый день — театр…
— Каков же был ваш наполеоновский план?
— Перевернуть мир, новым Фассбиндером стать — чего-то такого хотелось во ВГИКе. Четыре-пять фильмов в год, куча спектаклей, радиопьес, сценариев — безумная жизнь… Да не, на самом деле к большому успеху я не стремился. Даже не мечтал об этом. Не планировал, чтобы меня узнавали на улицах и в барах… И в вендиспансерах. Кхе-кхе…
“Идешь по улице, тебя хватают, суют в машину...”
— В свое время вы год прожили в Штатах, учились там актерскому мастерству. Были мысли остаться?
— Это невозможно, бессмысленно, даже не думал об этом. Может, кому-то нужно — дойти свою жизнь до половины и начать ее по новой: сменить фамилию, страну, гражданство…
— Но если жена американка, это меняет суть дела.
— Ну да, была студенческая любовь, прекрасная юность. Знаете, наверное, — во время беззаботного времяпрепровождения студенты влюбляются друг в друга, история известная. Мы с Вэнди попытались сначала жить здесь, потом попыталась жить там. А потом все это развалилось. Ну, то есть как: в принципе мы каждый год видимся, и сын ко мне часто приезжает, чуть ли не весь прошлый год жил в Питере. То есть ничего не начинается, ничего не заканчивается…
— А что Вэнди в вас нашла, как думаете? Американка в начале 90-х — это же девушка с другой планеты.
— Ну как — первый парень на деревне, это очевидно. Чего тут далеко ходить — выбор один.
— Если бы остались в Америке, чего бы смогли добиться?
— Не знаю. Вообще, все, что я знаю об Америке, — это… “Мальборо”, Микки-Маус, “Макдоналдс”…
— Уже немало.
— Это если брать букву “М”… Милуоки, братья Макс… Нет, ну а зачем? Смерть какая-то.
— А если бы не было в жизни Соловьева?
— Ну как: не было бы Соловьева — не было бы Соловьева.
— А вы были бы?
— Конечно. Это потом уже меня могло не стать. Когда начался какой-то кризис. Обычный, кстати, для ВГИКа. Когда разочаровываешься в собственных возможностях. К созиданию и вообще к существованию в художественном пространстве. Совсем не хотелось учиться. Да и потом, время еще такое было. Перестроечное. Время ларьков, рэкетиров… Кооператоров.
— Говорят, у вас были связи с криминальным миром?
— Какие могут быть связи с криминальным миром? Были какие-то знакомства — как у всех. Ну как: идешь по улице, тебя хватают, суют в машину, привозят в притон и говорят: Саша, давай выпьем, посидим, ты же такой классный. Я еще думаю: Господи, Чикаго какое-то. Это что, связи? Конечно, если б это были 30—40-е годы, я бы тогда развернулся…
— Верю-верю — типаж послевоенного урки.
— Нет, типаж такой чолдонский, я бы сказал, сибирский.
— Абсолютно пофигистский, в общем.
— А это уже национальный характер наш. Все ведь от климатических особенностей идет. У нас лето короткое, зима длинная — всегда было рискованно земледелием заниматься. Будет урожай — не будет? А еще татары придут, немцы — да кто угодно. Поэтому русский мужик думал: “А ну его на... Авось пронесет”.
— Так это русский мужик, а вы наполовину татарин.
— Нет, я считаю себя русским… Ну и татарином, когда мне удобно.
— Это когда же?
— Да в Прибалтике, например. Когда они начинают слишком давить на то, что оккупант, мол, я говорю: да все равно эта земля наша. “Как ваша?” — удивляются. “Наша, — говорю, — татарская!”
“Китч на китче сидит и китчем погоняет”
— Вам 52 года, а ни за что не догадаешься. Есть еще один такой человек без возраста — Сухоруков, вы даже чем-то похожи. Вам легко с ним общаться?
— С актерами на самом деле мне тяжелее…
— Чем с режиссерами? Их больше уважаете?
— Не, мне больше операторы нравятся. С ними хоть про кино можно поговорить.
— С актерами разговаривать не о чем?
— С актерами? Не знаю — актеры больше спрашивают: сколько я получаю?
— Они чужие для вас?
— Нет, они для меня как дети, что ли.
— Сукины дети?
— Ну, не сукины. Но актера нужно одеть, обуть, по головке погладить. Поругать иногда. Но лучше, конечно, любить. А это легко. Взять хоть Сеню Фурмана. Для кого-то — вредный персонаж. А для меня — лапочка просто.
— Он питерский. Питерские актеры отличаются от московских? Боярский, например, говорит: что для Москвы на “пятерку”, для Питера — на “троячок”.
— Я особо не залезал в эту разницу своеобразия, я мало знаю на самом деле, мало тусуюсь. Но вот чем питерский юмор отличается от московского? Питерский — парадоксальный, жесткий. А московский… Пошлый, да? То есть Москва не является формулоуловимой, что ли. Вся пышность эта, она привлекательна по-своему, но… В общем, китч на китче и китчем погоняет, да?
— Вот все вы, питерские, Москве завидуете.
— Ну я сказал же, что в этом есть свое обаяние. Я не ругаю Москву, просто забавно. Да бог с ним, главное только, чтобы в горшок не ложили, да? Или — не клали? Как в Москве говорят?..
“Люди жаждут одного — наесться”
— Политикой интересуетесь? Или тоже — клали с прибором?
— Не, далек от нее. Я пытался заниматься политикой, снял фильм о Югославии, когда там агрессия была. Фильм никуда не пошел, ну я и разочаровался. Кино оказалось инструментом безвредным, если его использовать в политических целях. “Железная пята олигархии”, другой мой фильм, — это сатира такая: социальная, политическая, да? Некоторым образом открыла людям глаза на происходящее. Так что надо, надо, как говорится, пером и словом жечь сердца. Естественно, я имею свою позицию. Она не оригинальна. За самобытность, за уникальность. Против унификации. Но вообще сейчас период конформизма. Люди жаждут только одного — наесться.
— Не ваш период? Или тоже приходится быть конформистом?
— В какой-то степени. Но я пытаюсь: через свой фестиваль, через какие-то эксцессы творческие — поддержать состояние нонконформизма.
— Ваш кинофестиваль “Дебошир” — это протест против чего?
— Я бы не сказал, что это протест. Это исследование и преодоление себя, что ли. И поиск, и открытие чего-то неизведанного. Переход границы, что ли, жизненной. Маргинальное существование для того, чтобы расширить время и пространство. Художественное и человеческое…
— Сами дебоширить давно перестали?
— Почему, дебоширю. Но хотелось, чтобы это было массово. И кинематографично.
— А если вспомнить времена, когда водили дружбу с питерскими рокерами?
— О, это была вечная весна! Есть рубль в кармане, значит, жизнь продолжается. Можно купить портвейн. И “Примы”. Очень здорово было...
— Сейчас эти люди вам интересны? Кинчев тот же?
— Я вообще редко общаюсь. С кем бы то ни было. Так, пересекаемся иногда, и очень довольны…
— А с бывшими однокурсниками? С Литвиновой, Бондарчуком, Кеосаяном, Худойназаровым?
— Только по делу появляются такие возможности. Ну, с Бахтиком недавно виделись на съемке в Калмыкии. Года три назад встречались с Тиграном на “Кинотавре”. С Федей — на “9 роте”. С Ренатой я должен был несколько месяцев назад передачу записать. И не получалось. Один раз сильно простудился. А второй раз срочно надо было вылетать на съемку. И дико неудобно, неприятно, что я не продемонстрировал роскошь своего обаяния у нее в программе.
— Они все такие буржуазные, лощеные. С ними есть о чем разговаривать?
— Да не, всегда есть что вспомнить. Ту же картошку…
“Мистики вообще мало”
— В мистику не верите? После “Мастера и Маргариты” даже цепочку такую проследили: Лавров, Абдулов…
— Значит, я в очереди стою?.. Да не, не притягивайте за хвост, не вижу в этом какой-то мистики. Мистики вообще мало, а в кинопроизводстве тем более. Есть только мистика в разгильдяйстве, в нарушении техники безопасности, в отсутствии кинопрофсоюза. Вот это действительно мистика... Там мало чего получилось на самом деле. Все быстро как-то было…
— Вы недовольны своей работой или кино в целом?
— Своей, конечно. Я не очень размахнулся, что ли, чего-то мне там не хватило. Может быть, времени чисто физически — сериал все-таки. Но у меня ощущение, что можно было лучше сделать. Вот всегда у меня эти засученные режиссерские рукава, все самому хочется сделать.
— А что насчет роли в “Грузе-200”?
— А что — думаю, там сделано все в пределах жанра…
— Не было сомнений: сниматься или не сниматься?
— Нет. Тем более, я присутствовал, когда Леша писал сценарий, мы с ним обсуждали какие-то вещи, и в принципе я знал, в какую сторону он двигает. Ну да, кто-то отказывался. Я в то время как раз снимался с Женей Мироновым в фильме “Апостол”: он играл советского разведчика, а я немецкого — в школе абвера обучал предателей Родины искусству шифрования. Так вот, он мне сказал: “Мне неинтересны роли, в которых нет позитива”. Но мне кажется: назвался груздем, полезай в кузов, да?..
— А что бы вы не сыграли никогда в жизни?
— А что невозможно играть? Каннибала можно сыграть? Энтони Хопкинс сыграл. А что, нельзя играть Нерона? Это же все не морально-этические проблемы, это проблемы художественные, да? Проблемы странных вещей: характера, сверхзадачи, зерна образа. Или разве Джонни Депп с Дель Торо не сыграли “Ситуацию в Лас-Вегасе”? Помните этот фильм, да? Где два наркомана с ума сходят?..
— Но у вас в жизни есть табу?
— У меня? Да ничего такого особенного нет. Ну, может быть, не кусаться публично. Хотя если это хэппенинг и я собака, то почему нет?
“Внутри я скорее льняной”
— А вопрос: пить или не пить — для вас уже решенный?
— Это как у Гамлета, да? Пить или не пить?.. Отвечаю: не вопрос. Да нет, тоже ханжество такое. Если хорошее настроение, почему не выпить?
— Я читал, вроде вы сказали, что два года уже в завязке.
— Такого я сказать не мог. Может, сказал: два месяца? Да нет, я не завязываю, потому что и не пью особо. То есть пью, но не запойно, а так: день попью — неделю лежу больной.
— Так если водка мешает работе…
— Ну, бывает иногда. Когда банкет какой-нибудь или день рождения. И потом с утра голова болит. Вот такой редкий, малоизвестный нашему населению синдром.
— Я-то думал, свое море вы уже выпили.
— Не знаю, я не хлещу как лошадь, на мой взгляд. Тут некое недопонимание — это я персонажей таких играю: мне делают специальный грим, растительность на голове такая, одежда, я меняю пластику, взгляд мутнеет…
— А вы внутри — белый и пушистый?
— Ну не совсем белый и совсем не пушистый. Может, скорее… льняной.
