Ирина Понаровская: “Если бы стояла перед выбором: пойти в “Ты — суперстар” или продать последнее кольцо — я продала бы кольцо”
Поделиться
Женщина-эпатаж, женщина-скандал. Шик и шок — одновременно. Сегодня шикарной и шокирующей Ирине Понаровской исполняется 55 лет.
Почему-то считается: если не мелькает артист в телевизоре, то его и нет вовсе.
Но Понаровская есть, ее не может не быть. Нарисовалась — не сотрешь. Стильная, экстравагантная, провокационная. Та звезда, от блеска которой рябило в глазах…
Нет, она нисколько не померкла. Просто светит теперь лишь избранным. И тогда, когда сама того пожелает.
Эта звезда не часто появляется на орбите. Почти не дает интервью: не распространяется о перипетиях судьбы, о своей бурной личной жизни. Однако накануне 55-летия Ирина Понаровская позволила приблизиться к себе. И обожгла своей откровенностью.
— Ирина, давненько вас не видно по телевизору, поэтому давайте сразу опровергнем возможные слухи…
— А я хочу задать вам встречный вопрос: а где, в какой программе мне сниматься?
— Ну, “Две звезды”, к примеру, подойдут?
— Может быть. Хотя, честно вам скажу, я не большая поклонница перепева старых песен.
— Многочисленные сборные концерты, которые у нас разве что на “день граненого стакана” не устраивают?
— А вот тут скажу достаточно откровенно: у меня впечатление, что меня перекрыли просто...
— Кто же ваши враги?
— Понятия не имею. Наверное, есть недоброжелатели, люди, которым я не нравлюсь, — дело не в этом. Я никогда в жизни ни у кого ничего не просила. И просить не собираюсь. Я не считаю, что певице моего ранга, класса и уровня нужно делать себе какой-то промоушн. И потом, я же вижу, что на эстраде тесно. А я не привыкла жить в коммуналке.
— Может, просто времена изменились, а вы не хотите меняться?
— А почему я должна что-то менять? Допустим, мой репертуар сейчас немножко неактуален. Значит, из этой ниши надо выйти: постоять тут, потоптаться там, попробовать то, попробовать это. А мне уже поздно пробовать! И свадебным генералом быть я не хочу — просто мелькнуть в каком-то шоу, чтобы в конце эфира сказали: так и быть, пускай споет. Вообще, я не тот человек, который умрет на сцене, и не большая поклонница того, что до старости люди терзают своей уже не очень совершенной внешностью экран. Немножко смешно, когда взрослые люди, которым под 60, начинают заигрывать с молодежью, какие-то дуэты петь. Я пою, пока это в кайф мне и моим поклонникам. Когда начинается какое-то напряжение, надо уступать место молодым.
— Кто поверит артистке, которая говорит, что ее время ушло? Извиняюсь, некоторых артистов можно выпроводить с эстрады разве что ногами вперед.
— Я не тщеславный человек. За те 37 лет, что я на сцене, я периодически пропадала, это было связано с какими-то спадами творческими, с какими-то болячками. А сейчас я живу той жизнью, которая мне красиво предложена. Знаете, как говорят: надо уметь красиво уйти, надо уметь красиво стареть. Хотя это не совсем про меня...
— Вот именно!
— Но все равно я понимаю, что большая часть жизни уже прожита. И я не хочу, чтобы кто-то имел возможность сказать: да-а, сдала… Пусть это еще не так, и то, что меня не показывают по ТВ, еще не значит, что я сдала и что я не имею работы. Я работаю столько, сколько хочу.
* * *
— Кстати, вас не приглашали в шоу “Ты — суперстар”?
— Боже сохрани! Это еще зачем?
— Но там оказались ваши “коллеги по несчастью”, вычеркнутые какой-то вражеской рукой из телеэфиров.
— Я вам хочу сказать, что те люди, которые участвовали в “Суперстар”, каждый по своей причине, оказывались беспомощными в своем творчестве. Чего я не могу сказать о себе. Наверное, кто-то будет говорить: она сделала не все, что могла. Но лучше так, чем: боже мой, она же этого не может, зачем она это делает?..
— Глядя на Зарубину, на Легкоступову, на Вески, какие чувства испытывали?
— Мне было их жалко. И Муромова тоже... Мне жалко, что невообразимо популярный, безумно дорогой артист Сердючка тоже каким-то боком попал в это шоу. Немножко после “Евровидения” его урезали — и все, и отчаяние, и надо идти в “Ты — суперстар”, где забытые люди, которые 20 лет жили в эмиграции. Или Азиза, бедная, которая потеряла тоже почти 20 лет из-за несправедливости, которая с ней случилась, она не виновата ни в чем…
— Эти люди соблюдают правила игры, которую приняли много лет назад. И это, вы считаете, унижение?
— Не знаю. У нас вообще любят вспоминать. Наша страна — единственная, по-моему, которая до сих пор принимает “Бони-М”, с ума сходит от “АББА”. Они, конечно, великие, но всему свое время. Сейчас, я думаю, имеет смысл полюбить молодых. А постоянно листать старый альбом, жить прошлым — это скучно. Вот почему я бы не пошла, если бы меня пригласили?.. Меня приглашали, кстати. Но я сразу сказала: знаете, вы обратились не по адресу, я никуда не пропадала. Я живу в естественном процессе взросления, старения — как каждый нормальный человек.
— Что должно было в жизни случиться, чтобы вы дали согласие на этот проект?
— Я бы не дала согласия ни при каком раскладе.
— Даже если бы, предположим, не на что было купить кусок хлеба?
— Поверьте мне, я — человек, столкнувшийся с очень многими трудностями, и я понимаю цену жизни. Но если, не дай бог, у меня не будет хлеба и мне нужно будет сделать выбор: пойти в эту программу или продать последнее кольцо — я продам кольцо. Я своего достоинства не уроню.
* * *
— Для актрисы самое страшное, если не звонит телефон. А для вас?
— Да господи боже мой! У меня столько всего, что еще в жизни интересует. Чего я не смогла сделать, не успела, не было возможности — именно потому, что была безумная занятость. Поверьте, я на протяжении очень многих лет не знала продыха. Я и сейчас могу сделать так, что у меня будет непродых. Вы думаете, сегодня я свободна? О чем вы говорите! У меня есть работа, мои десять концертов в месяц. Да, это клубы, да, какие-то корпоративы...
— Это уровень Абрамовича или скромнее?
— Всякие бывают. И частные самолеты бывают, где я одна в белых кожаных креслах сижу, и нефтяные компании меня приглашают. А бывает, и просто день рождения у какого-то человека, который может себе это позволить.
— А вы дорогая певица?
— Достаточно. И я знаю, что моя цена до конца будет такой, вне зависимости от количества меня на экране. Либо я уйду совсем — если мне перестанут давать такие деньги. И уйду безболезненно... Знаете, моя мама, которой 82 года, недавно только сказала: “Да-а, я даже не знала, какая ты”. Раньше я приходила домой и молчала. Потому что это единственный был момент, перед сном, когда я могла побыть наедине с собой. А сейчас у меня появилось время не только думать, но и поделиться своими мыслями, действительно показать, какая я. У меня появилось время для книг, для фильмов, для бесед...
— И вы не променяете такую жизнь на телеэфиры и непрекращающиеся гастроли?
— Нет-нет! Когда открываю свои старые еженедельники и вижу график занятости, я просто ужасаюсь. Недавно нашла график какого-то зимнего месяца: по Дальнему Востоку за 28 дней — 110 концертов. Тогда я даже не думала о том, что это какая-то степень безумной востребованности. В принципе могла ведь сказать: да вы чего, с ума сошли — как это физически можно отработать?! Но даже представить себе не могла, мне и в голову не приходило, что я могу отказаться. А сейчас я не понимаю: как вообще можно было это выдержать? И главное — зачем?.. Мне ведь очень немного надо для того, чтобы жить. Ем я мало. Вилла в Монте-Карло мне не нужна, это очень накладно. Знаете, у меня в жизни были провалы такие, когда в кармане оставалось 30 рублей — только чтобы заправить машину и доехать на концерт. Потому что деньги я никогда не откладывала — я деньги трачу. Трачу на жизнь: на поездки, на шубы, на драгоценности...
* * *
— А много времени и денег вы тратите сейчас на внешность?
— Чаще всего у меня либо густо, либо пусто. Либо за 35 тысяч долларов платье, либо за три тысячи рублей. И недорогое платье, поверьте, на мне смотрится не хуже. Ну а времени на внешность я вообще никогда не тратила. Наверное, генетика: у меня мама очень красивая, папа...
— А как же голодания и изнурительные упражнения в спортзале?
— Я ничем себя не изнуряю — это мой образ жизни. К которому я привыкла и который меня не тяготит. Как раз не далее как вчера мы с мамой обсуждали, не имеет ли смысла поголодать мне дней 25. А если вдруг захочется расслабиться, то и это я позволяю себе совершенно спокойно. Просто в виде, который сочту для себя недостойным, я не покажусь перед зрителями. Лучше откажусь от съемки, если увижу, что опухшие глаза.
— Одежда, украшения, диеты… Вы так любите себя?
— А что в этом плохого? Могу сказать, что у меня так же ухожен, обихожен и облелеян мой сын. Мама моя. Только вчера мне позвонили: в Кремле выступал хор Турецкого — я по какой-то причине отказалась. И набрала номер мамы: “Мам, пойдешь? Только через час надо выйти”. “Конечно”, — говорит. Собралась, тут же накрутила себе пару бигудей каких-то, оделась красиво и пошла. И получила огромное удовольствие. 82 года ей, на минуточку!
— А к своему возрасту вы как относитесь?
— Да никак! Я не понимаю. Никаких комплексов, во всяком случае по поводу возраста, у меня нет.
— Значит, вас не обидит мой вопрос. Приходилось слышать, что в 55 так, как вы, выглядеть не-воз-мож-но?
— А что я могу сделать? У меня есть объяснение, оно может показаться странным. Я участвовала в одной программе, там был разговор о клинической смерти, об остановке сердца. И говорили, что люди, которые перенесли клиническую смерть, как бы рождаются заново. А я могу вам сказать, что в 79-м году у меня их было две...
— Получается, вам нет еще и тридцати?
— Ну, сами считайте. 28 — это, конечно, с натягом. А 38 — вполне! Но я знаю только одно: моей заслуги здесь нет.
— И в этом, кстати, многие с вами согласятся: уверены же, что молодость ваша — результат серии пластических операций.
— Бог с вами! Да что вы говорите, какие операции?! Я вам могу сказать: операцию я сделала себе одну. И только на глазах. Да, несколько раз я лежала в косметологической клинике. Был период в моей жизни, когда я сильно болела, перенесла 6 операций на почках. К сожалению, хирурги, которые спасают жизнь, не думают о том, какие рубцы они оставляют на теле женщины. Это неэстетично, неприятно. И несколько лет назад я сделала две операции по высеканию этих ужасных рубцов. А то, что делала глаза, — вы первый, кому я об этом сказала. Это было в Америке, лет десять назад. Сделала скорее профилактически, хотя, конечно, показания уже намечались — потому что грим, свет, телеэфиры...
— Говорят, лицо меняется после таких операций. Изюминка у женщины пропадает.
— А что они мне поменяли? Они мне ничего не поменяли! Я с детства раскосая — меня папа Косулей звал. В Америку для образца я повезла свои фотографии 10-го класса... Ведь что с возрастом происходит? Опадает край губ — но я слишком улыбчивая, чтобы у меня были опавшие губы. И опадают глазки. Так они просто вернули мне мои глазки — те, которые у меня были в 17 лет... А лицо — ну да, оно изменилось. Похудело. Конечно, я уже не та налитая и вкусная девочка, которая была 20 лет назад.
* * *
— Ирина, вы сейчас замужем?
— Уже давно не замужем, уже лет десять как.
— Для вас это естественно или противоестественно?
— Все в моей жизни состоялось в такой красоте, что я не понимаю, чего желать еще. До 50 лет у меня очень все было активно и насыщенно. Я понимаю, что вряд ли уже смогу иметь то, что имела раньше. А другое мне и не нужно.
— У вас было три брака. Это можно назвать сложившейся и удачной личной жизнью?
— Обычная человеческая история. Ведь расходятся и меняют мужей не только артистки. Наверное, со мной трудно жить. Всякий раз я предполагала, что мужчины понимают, на ком они женятся. Я пыталась мужчину сделать главой семьи, главой дома, распорядителем денег. Но всякий раз это заканчивалось очень печально.
— Был ли брак, о котором вы жалели, что он закончился?
— Наверное, все. Развенчиваются какие-то иллюзии, какие-то мечты. Разве я выходила замуж из-за чего-то помимо любви? Нет, все три раза только по любви. Просто любовь рушилась, лодка разбивалась о быт.
— Говорят, артистка выбирает всегда что-то одно: либо личную жизнь, либо карьеру.
— Ничего я не выбирала. Жизнь диктовала свои условия, и я с большим удовольствием шла на это. И потом, почему только личная жизнь и карьера? Разве этим все ограничивается?
— Разве личная жизнь для женщины не главное?
— Не скажу, что любовь к детям и к природе заменяет любовь к мужчине. Но у меня были очень яркие вспышки, мне есть что вспомнить.
— С мужьями сейчас общаетесь?
— Как-то не получается. Да и ни к чему. Жизнь идет, какие-то пристрастия новые появляются. И у них тоже. Что же буду влезать в их жизнь?
— Есть общее, которое не проходит. Сын, например.
— Так получилось, что наш папа не особенно общается с сыном. Оказалось, ему не так нужен был ребенок, как я.
— Его отец, Вейланд, сейчас в России?
— Понятия не имею. Слишком много дел, чтобы занимать голову еще и этим. Все прошло. Вчерашняя страница. И этот лист в моем блокноте заклеен на суперклей.
* * *
— Но сын — страница сегодняшняя. Чем он занимается?
— Заканчивает институт дизайна.
— Энтони больше радует или огорчает?
— В целом больше радует, бывают и огорчения. Конечно, нервы тратишь, но с каким ребенком происходит иначе? А вообще, так же, как отдаю себе отчет, что на сцене нужно уступать дорогу молодым, так я и понимаю, что проблема отцов и детей — это абсолютно надуманные вещи. Ничего нельзя навязывать — у каждого поколения свои приоритеты и принципы.
— Если эта проблема надуманная, то проблема расизма, как ни крути, существует.
— Все было: и избивали… Но с другой стороны — какой мужчина без мордобоя?
— Энтони не хотел уехать из этой страны?
— Никогда. Я предлагала ему ехать учиться в Англию, когда это явление у нас было повальным. Предложила ему, понимая, что если, не дай бог, он согласится, то это будет катастрофой для меня. Но он сказал: “Мама, ты что, я через два часа умру без тебя”. На что я ответила: “Ну, ты через два часа, а я — через десять минут”.
— Вы хорошая мать, как думаете?
— Думаю, что да…
— По поводу Антоники, вашей приемной дочери, хочу тогда спросить. Говорят, вы ее выставили за дверь...
— Это очень тонкое дело. И я не хочу оправдываться, потому что ни в чем не виновата. Каждый может трактовать ситуацию по-своему. Но правду знаю я одна. То, что произошло, — со мной, с моим домом, с моим воспитанием, с моим существованием несовместимо. Кражу и воровство я имею в виду... В моем доме никто ничего не прячет, все лежит на видных местах. Деньги, бриллианты могут просто валяться. Иногда под кроватью даже. И что бы кто-нибудь когда-нибудь — мама даже или Энтони — передвинул хоть что-то с места на место… Чтобы кто-нибудь рубль железный взял без спроса!.. Я к маме прихожу, могу заглянуть в холодильник. Но при этом всегда спрошу: “Мамочка, можно?” Не потому, что мама должна мне дать разрешение, а потому что я не могу, не спросив, взять. И когда в моем доме происходит то, что вообще здесь не рождалось, никогда не заходило даже в мой дом… И такой лавиной — сразу с каратного бриллианта на палец. А потом еще обнаруживается, что этого нет, этого, этого... Понимаете, я — как Жеглов в этом отношении: вор должен сидеть в тюрьме!
— А прощать вы умеете?
— Конечно. Сердцем отпускать и прощать. Не держать зла. Но! Я даже в церкви спрашивала у священника: если люди, которых я простила, навязывают мне свое общение, могу ли я, имею ли право отказать им? По-божески ли это? Мне сказали: да, ты имеешь полное право дистанцироваться и не общаться с этими людьми. Главное, чтобы ты простил душой своей и жил без осуждения, без злобы. Так и поступаю. А если кто-то хочет стоять на моей дороге, он все равно не устоит, все равно свернет в переулок…
