В светской тусовке у него до сих пор по инерции репутация хулигана и скандалиста. Хотя он давно уже совмещает кинорежиссуру и сан священника в одном из столичных приходов. Он строгий, но справедливый глава немаленькой семьи и при этом, по собственным словам, боится управдомов.
Ему по плечу роли и Григория Распутина, и Василия Блаженного. Он — Иван Охлобыстин — сегодняшний собеседник “МК”.
“Охлобыстины — значит Забиякины”
— Иван, ты вообще в курсе, откуда происходит фамилия Охлобыстин?
— Кажется, происходит она от глагола “хлобыстнуть”, распространенного в Тверской области. Ведь семья моя из города Кашина, что под Тверью. Хлобыстнуть — значит ударить. Это связано каким-то образом с заводилами-драчунами. Охлобыстины то же самое, что Забиякины.
— Ты был поздним ребенком для своего отца. Повлияло ли это на взаимоотношения “отцы и дети” в вашей семье?
— Мой отец, для которого брак с моей матушкой был пятым по счету, предоставлял нам, своим детям, полную свободу действий и мыслей. Не знаю, связано ли это это с тем, что папа был уже в годах, когда я родился. Меня воспитывали в основном бабушка и прабабушка. До пятого класса жил у них в деревне. Потом меня мама забрала в Москву, где я сначала мечтал стать летчиком, а потом захотел стать волшебником. Поскольку централизованно тогда на волшебников не учили и подобных вакансий не было, решил остановиться либо на летчике-испытателе, либо на священнике. А в восьмом классе я понял, что ближе всего к волшебнику режиссер.
— Каковы были первые ощущения деревенского пацана, приехавшего в столичный мегаполис?
— Мне понравилось. Жалко было лишь оставленную в деревне дивную компанию своих друзей. В Москве мы сначала жили на Каширке. Хорошая школа, хороший класс. Нет еще рефлексии переходного возраста. Это было романтическое время. Потом был переезд на Войковскую, и начался период потяжелее. Я — подросток, чужой класс, в котором я был одиночкой до окончания средней школы. Затем меня за неуспеваемость перевели в школу, куда после восьмого класса собирали всех троечников. И вот там у меня снова образовалась адекватная компания. Мы вместе, например, обманывая родителей, садились в поезд и отправлялись в путешествие по России. Говорили папам-мамам, что остаемся на выходные у кого-то из нашей компании, у кого родителей не было дома, типа готовиться к экзаменам. А сами ехали в Питер или в Эстонию на день-два.
“Идти в рясе в ресторан — глупо”
— После того как ты понял, что ближе к волшебнику режиссер, и стал им, как случилось возвращение к вере?
— Где-то там наверху так все сложилось, что в Средней Азии я познакомился с архиереем Владимиром Икимом, который сказал мне, что я просто обязан быть священником, поскольку у меня есть редкое сочетание качеств, которые дают мне на это право. Я честно предупредил отца Владимира о своем очень противоречивом реноме в тот период. Но он сказал, что главное — мое умение переводить понятийное, мистическое в конкретику, объяснять на первый взгляд необъяснимое.
— С точки зрения светского человека, религия и режиссура, актерство — малосочетаемые понятия. Для тебя как человека воцерковленного не встает ли вопрос: кого в тебе на сегодняшний день больше — священника или кинематографиста?
— Во мне больше всего меня самого. Все остальное — приставное. Профессии всегда прикладываются к чему-то. И это что-то есть основное в человеке. Я — противоречивый человек. Отдаю себе в этом отчет. И мне это не слишком нравится. Постоянно нахожусь в процессе самосовершенствования. Довожу порой этот процесс до уровня глупости. Теперь об отторжении церковью актерства. Оно базируется на статье Иоанна Златоуста о театре. Но ведь Иоанн жил во времена упадка Римской империи. Театр в то время представлял собой такое действо, когда на сцене, чтобы “порадовать” зрителя, могли и изнасиловать, и зарезать. Драматическое искусство сейчас, это прямое продолжение рождественских площадных постановок. Это то, чем занимался Вильям Шекспир в свободное от написания “Гамлета” и “Макбета” время. Все его великие трагедии написаны, пока их театральная кибитка ехала из города в город. А деньги он зарабатывал, как сейчас бы сказали, “елками”. Это были весьма богоугодные вертепы с изображением рождения Иисуса Христа. На сегодняшний день театр и кино гораздо более нравственны, нежели то же телевидение. Театральные и киноактеры и режиссеры — одна из несущих опор культуры как таковой. В наш технотронный век сознание определяется видовыми искусствами. И не контролировать этот рынок, не иметь на нем влияния — считаю легкомысленно для церкви.
— Что для тебя в нынешнем православии по-человечески правило, а что догма, которой можно пренебречь?
— Догматом пренебрегать нельзя. Он следит в первую очередь за совершением церковного обряда. Это очень важно. Лишь людям несведущим происходящее может показаться театрализованным представлением. На самом деле это строгий ритуал, позволяющий выстроить свою психику таким образом, что она станет наиболее восприимчивой к чему-то, чему в светском языке названия нет, а на церковном это называется благодатью. Благодать — ясность. 80-летняя старушка может забыть дорогу домой, но при этом помнить, что плохого она кому сделала, по ее мнению, неделю назад. И исповедуется в этом. В то время как 30-летний здоровый мужик, притом что пользуется GPS-навигатором, не помнит, что хорошего он сделал вчера. И кто из них живет дольше? Старушка.
— В каких случаях сегодня ты считаешь обязательным появиться в миру в рясе, в полном церковном облачении, а когда этим можно пренебречь?
— В идеале, если бы у нас была Калифорния, я все время ходил бы в рясе. Это очень удобная одежда, но для юга. Из-за постоянной смены погоды, из-за того, что грязь, рясу постоянно приходится стирать. Мне жалко жену мою, которая этим занимается. Но есть случаи, когда появляться в рясе как в одежде статус-класса необходимо. Это случаи посещения правительственных чиновников, важные встречи на официальном уровне, записи на телевидении. На рынке, в фитнес-клубе и во время похода в ресторан с супругой появляться в рясе необязательно. И даже глупо. Ношение рясы не должно превращаться в быт. Но я отношусь с глубочайшим пиететом к тем священникам, которые ходят в рясе все время.
“В основе исповеди лежит самоанализ”
— Ты священник храма на Софийской набережной, среди прихожан которого немало известных людей: актриса Екатерина Васильева, президент Дмитрий Медведев. Как по-человечески строятся ваши отношения с ними или все заканчивается на уровне: священник—прихожанин?
— Я лишь рядовой священник. С vip-прихожанами общается отец Владимир (Волгин). Он — их духовник. Я не знаю, какие у них отношения. Обычно между исповедующимся и священнослужителем налаживаются отношения чуть больше, чем дружеские. Чтобы человек был искренен, просто дружбы мало, нужна определенная степень родства. Душевного.
— Ты часто исповедуешь друзей? Как после исповеди друга, если он честен, остаться друзьями? Сам перед друзьями часто исповедуешься?
— Друзей исповедую. Остаться при этом друзьями очень просто. Для этого всего лишь нужно соблюдать принципы христианства в их сути. Возлюбить ближнего своего — это готовность к жертвенности. Жертвенность — принимать людей такими, какие они есть: рябыми, косыми, хромыми, алчными, противоречивыми. Принимать как родного: ну вот такой вот он есть, и ничего с ним не поделаешь. Отношения в этом случае могут измениться только в лучшую сторону, ведь между нами больше доверия. В общении с другом возникает ситуация, постольку-поскольку ты доверяешь этому человеку, при которой я сам становлюсь объектом самоанализа. А ведь именно самоанализ и лежит в основе любой исповеди.
— Есть ли у тебя друзья вне энтертеймента? По какому принципу отбираешь свой “ближний круг”?
— Принципов отбора нет никаких. Друзей у меня очень много, и разных. Среди них есть и богатые, и бедные — от дворника до олигарха, от высокопоставленных чиновников и рок-музыкантов до постовых милиционеров и среднестатистических хулиганов. У меня очень смешанная компания. Мои друзья давно уже перезнакомились между собой. Бывает наоборот: сначала мой знакомый дантист и Гарик Сукачев подружились между собой и только потом узнали, что у них есть один общий друг — я.
“Я и послал его подальше…”
— Сегодня в школах нередки случаи, когда старшеклассники пересказывают “Идиота” Достоевского не по первоисточнику, а по твоему “Даун-хаусу”.
— Нынешние подростки в принципе ничего не читают. Так хоть по нашему фильму приблизительно будут знать сюжет. Из-за “Даун-хауса” я уже несколько лет как вызван на дуэль подругой моей мамы. Она работает в школе и однажды, проверяя сочинения старшеклассников, посмотревших фильм и не читавших роман Достоевского, пришла в ужас, когда в 60 процентах работ по “Идиоту” обнаружила при пересказе сюжета фразу о том, что Парфен Рогожин убил и съел Настасью Филипповну.
— Вгиковские старожилы до сих пор с умилением вспоминают шоу, которое устроил приемной комиссии абитуриент Охлобыстин. Что это было?
— Да ничего особенного. Просто когда я поступал, один из членов приемной комиссии заявил: “Удиви меня”. Ну я его и послал подальше. Потому что я во ВГИК не удивлять пришел, а покорять мир. Он сначала ругался на меня с красным лицом, а потом смеялся. Ведь задачу его я все-таки выполнил — он удивился.
— Что происходит сейчас с экранизацией романа “Тайны двух океанов”, ты же писал по нему сценарий? Увидят ли зрители наконец ваш с Гариком Сукачевым совместный кинопроект “Дом восходящего солнца”?
— Сценарий “Тайны двух океанов” написан. “Дом восходящего солнца” тоже готов. В следующем году мы его покажем.
— В новом киноальмахе Егора Кончаловского “Москва, я люблю тебя” Иван Охлобыстин значится режиссером одной из новелл, автором сценария еще трех, плюс в одной ты снялся как актер. Твоя гиперактивность в этом проекте означает, что ты больше других его участников любишь Москву?
— Это означает только то, что я больше других люблю деньги. Шутка. Просто так получилось, что написанные мной небольшие сюжеты о любимом городе пришлись ко двору в этом проекте. Мне работать в коротком метре нравится. Это мобилизует и захватывает, и устать не успеваешь.
— В новом фильме “Заговор” ты сыграл Григория Распутина. Твой предшественник в этой роли, Алексей Петренко, чуть с ума не сошел, играя Гришку в “Агонии”. С тобой ничего мистического не случалось?
— Случалось. И на съемочной площадке, когда во время сцены съемок убийства моего героя несколько дублей заклинивало бутафорский пистолет. И после съемок, когда я однажды, переходя трамвайные пути, не увидел несущегося на меня из-за угла трамвая. В этот момент меня будто окликнул по имени чей-то голос. Я обернулся, отступил назад. И трамвай промчался прямо перед моим носом. Словно сам Гришка Распутин меня от смерти спасал.
— А что стало с тем крючком, который подцепил тебя в случае с фильмом Павла Лунгина “Иван Грозный и митрополит Филипп”?
— В первую очередь имя режиссера, возможность поработать с Павлом Семеновичем. На “Острове” у нас сотрудничества не получилось. Лунгин тогда предлагал мне роль, которую в итоге сыграл Дима Дюжев. Но я не решился. Потом узнал, что и на главную роль был приглашен сначала Сергей Гармаш. Сыграй в “Острове” мы с Сергеем, это был бы другой фильм. Если бы вообще был…
“Часы Путина плохо идут”
— То, что твоя супруга Оксана ушла из большого кино, — твоя инициатива? Не жалеешь, что жена не снимается?
— Она самостоятельно и сознательно сделала этот выбор, чтобы заниматься домом и детьми. Я не настаивал и не приказывал. Мне очень жаль, что Оксана так решила. Но и отговаривать ее не хочу.
— Четыре дочки и два сына — ваш предел? Хватает ли им всем ваших любви и внимания? Педагогические принципы от Ивана Охлобыстина — какие они?
— Стараюсь, чтобы внимания хватало. Что касается педагогических принципов, то дети знают главное: есть несколько главных грехов, за которые они будут наказаны. Брать папин мобильный телефон, которых, кстати, у меня несколько, ломать компьютер, перекладывать важные бумажки на столе и есть витамины в непропорциональных их организмам количестве — табу.
— За что Путин наградил тебя золотыми именными часами?
— Точно не уверен, но думаю, что за Югославию. Точнее, за Сербию. Наша съемочная группа снимала пасхальное богослужение, когда бомбили Белград. Мы вышли из храма за 20 минут до того, как туда попала ракета НАТО. Часы, на минуточку, так себе. Красивые, конечно, но идут плохо.
— У вас по-прежнему 48 квадратных метров полезной жилплощади на 8 человек?
— Возможно, в это трудно поверить, но ситуация не изменилась. Мы стоим в очереди, но когда она подойдет, не знает никто. Купить квартиру в Москве при сегодняшних ценах практически нереально, если ты не олигарх. Мой друг Саша Гордон тоже живет на съемной квартире. Когда он уезжал в Америку, он свою квартиру сдал. Потом произошла какая-то нехорошая история, в результате жилплощадь ему не вернули.
— Как у тебя вообще дела с основными заповедями? Собственные грехи часто приходится замаливать?
— В основном дела ничего обстоят, но я многое нарушаю. Иногда могу забыть про постный день. Могу выругаться в случае нештатной, аварийной ситуации, хотя вообще сквернословлю редко. По поводу красть, я скорее могу опять же забыть и что-нибудь не отдать. В троллейбусе всегда покупаю билет.
— Ты и в троллейбусе ездишь?
— По нынешним московским пробкам достаточно часто.
— Когда узнают, спасаешься бегством?
— Нет, общаюсь. Люблю общаться. Понимаю же, раз человек узнал, подошел, переломил себя и попытался заговорить, негоже “включать звезду”.
