Тамара Семина: “Народ мне до сих пор шлет телеграммы!”
Завтра народная артистка РСФСР празднует юбилей
Поделиться
“Я целовалась с Михалковым, любовь к Никите не тая./Спала с красавцем Куравлевым, Бернесу изменяла я./На пляже с Дуровым лежала, пила с Матвеевым вино./А от Никулина рожала… Как жаль, что это все — в кино!”
Вот такие забавные стихи однажды декламировала со сцены народная артистка РСФСР Тамара Семина. Надо сказать, этот список “любимых мужчин” далеко не полон: талантливая, обаятельная, ироничная, стремительно ворвавшаяся в кинематограф с легендарной ролью Катюши Масловой в картине Михаила Швейцера “Воскресение”, Тамара Петровна имела многомиллионную армию поклонников.
В свои 23 Семина — лучшая актриса года. В 60-х ее портреты на открытках расходятся как горячие пирожки.
Ну а в этом году у актрисы двойной юбилей: 50 лет со дня выхода первого фильма с ее участием — “Два Федора” (режиссер Марлен Хуциев) и юбилей, который она отметит завтра.
“Все звезды я знала по именам”
— Тамара Петровна, а правда, что вы могли бы стать не актрисой, а учительницей? Вы ведь поступали в пединститут.
— Да, в Калужский педагогический меня приняли без экзаменов. Так получилось, что после 8-го я ушла из школы — в то время последние классы были платные, а нас в семье было четверо, я старшая, и дома сказали: “Нечего дурака валять, надо идти работать”. А я была, наверное, странная девочка, потому что хотела закончить 10-й класс и поступить в институт. В вечернюю школу брали только работающих, и я умолила директора взять меня, обещая, что обязательно куда-нибудь устроюсь. Директор предложил место библиотекаря: “Я тебе буду и зарплату настоящую платить, 425 рублей”. Для меня это была космическая сумма. Я была так благодарна ему! И очень старалась: и классы подметала, и подснежники ставила на стол учителям, была и завхозом, и секретарем одновременно. Вечером после школы шла домой и изучала на небе звезды. Представляешь, все звезды я знала по именам!
— Наверное, это был знак свыше — будущая звезда экрана изучала звезды на небе.
— В то время все хотели быть геологами, врачами, летчиками. Жалко, в космонавты тогда еще не набирали. Кстати, много лет спустя директор вечерней школы прислал мне письмо с вложенным листочком: “Узнаешь почерк?” А я чувствую, что почерк до боли знакомый, где-то я его видела. Читаю и вдруг понимаю, что это мое заявление о приеме в летную школу! “Как оно у вас оказалось, Василий Филиппыч?” — “А ты помнишь, как я тебя отговаривал?” А ведь он и правда говорил, что девочек туда не берут.
— Я так представляю, что вы бы и полететь могли!
— И полетела бы! (Смеется.) Сколько раз я летала с деревьев да с качелей — вся в синяках ходила.
— Небось с мальчишками больше бегали?
— Да, знаешь, мне с ними как-то легко было. С девочками тоже дружила, но намного меньше. А с мальчишками веселее: лыжи, коньки, даже в футбол с ними играла — стояла на воротах.
— Так в вас же 40 килограммов в девичестве было — вас мячом снести могло!
— А я была юркая и, между прочим, сильная!
“Окуджава меня любил на расстоянии”
— А правда, что в вечерней школе вам преподавал Окуджава и даже, говорят, ухаживал?
— Ну, я расскажу сейчас, что это за история. Такое признание Окуджава сделал в Доме кино спустя много лет. Кажется, Петр Ефимыч Тодоровский спросил его, был ли он в Томку влюблен. Булат Шалвович ответил: “Кто ж в нее не влюблялся?! Но мне как учителю неудобно было, поэтому я так, любил на расстоянии”. Уже потом он подарил несколько своих повестей, посвященных мне. А еще у нас была смешная встреча в Питере. Мы там были с премьерой “Воскресения”, сидели в гостях у режиссера Владимира Венгерова. Я не знала, что Окуджава дружил с Венгеровым. Звонок в дверь, я кричу, что открою. Распахиваю дверь, а там — Булат Шалвович. Я испугалась, а он улыбается: “Том, ты что? Я же тебя к доске не вызываю! Ты ж теперь артистка. Вон какая стала!”
— Песни он не пел на уроках?
— Да нет, он даже и не очень-то разговаривал тогда. Он же был изгнанный за 101-й километр, уже хлебнувший жизни. Даже на общую выпускную фотографию не стал сниматься, дабы не оставлять следов. Был научен советской властью…
На своих уроках Окуджава закрывал класс и говорил: “Сегодня у нас по программе то-то и то-то, а давайте-ка мы поговорим просто о жизни”. А ученики у него — чумазые, только что от токарного станка, с синяками под глазами от недосыпа, с бутербродами в газете. И вот он начинал про жизнь, а потом от жизни незаметно поворачивал к Достоевскому, Грибоедову и рассказывал про них так, как будто они его приятели. Его бранили за то, что он не по программе ведет, но ученики его очень любили. Вообще учителя у нас все были просто от Бога. По химии у нас была смешная учительница: она прибаутками объясняла нам формулы, запоминать ничего не надо было.
— И все-таки: как же вы из педагогического попали в кино?
— Подружка однажды пригласила в драмкружок. Я пришла, как-то там покривлялась, и руководительница сказала, что “тебе надо попробоваться в артистки”. Я серьезно отнеслась к ее словам, забрала документы из института, наврала там с три короба, что семья переезжает. Мне ответили, что документы отдадут, но обратно уже не примут — место будет занято. Взяла с собой 100 рублей и отправилась из Калуги в Москву. По дороге читала “Молодую гвардию” и учила диалог из первого свидания Любки Шевцовой и Тюленина.
— Наверное, в Москву выбрали лучшие свои наряды?
— Да какой там был выбор! У меня и было-то одно платье да одни босоножки. Уж не буду длинно рассказывать, как подавала документы, а у меня сразу не приняли, общежитие не дали, и в итоге я провела ночь на улице, под грибочком на детской площадке. Длинные волосы, платье шифоновое, туфельки — и я сижу...
“В 19 лет было не до Хуциева”
— Тамара Петровна, расскажите про ваш первый фильм, “Два Федора”. Там ведь и у Василия Шукшина был дебют.
— Шукшин долго отказывался сниматься, говорил, что он режиссер, а не актер. А меня Хуциев нашел случайно: мы со студентами снимали очередную дипломную работу, и ночью в красном уголке нас заметил Марлен Мартынович. Он поинтересовался, кто я такая, пришел во ВГИК и стал отпрашивать меня у Ольги Ивановны Пыжовой. Та долго не соглашалась: съемки студентов не приветствовались, считалось, что сначала нужно научиться ходить и говорить. В конце концов она отпустила меня сниматься, но только на каникулярное время. Съемки проходили в Одессе, Керчи и Харькове. Я была впервые на Черном море. Какие там в 19 лет съемки и Хуциев?! Мне только бы покупаться, рекорды поставить, за буйки заплыть!
Помню, как боролась за один кадр: я там так красиво стояла! Я умоляла Марлена Мартыновича, чтобы он не вырезал его, а он ругался: “Ну что это за поза?” К сожалению, картину ему все равно испортили, искромсали. Фильм же сначала назывался “Два Федора... и Наташа”. А ему говорят: “У вас же не комедия, а драма. Так называть нельзя”. А там было так все трогательно...
— Именно после “Двух Федоров” вас Швейцер заметил и позвал играть Катюшу Маслову?
— Он меня не замечал. Это Соня (Софья Милькина, второй режиссер и жена Швейцера. — М.К.) нашла меня на 4-м курсе ВГИКа и позвала на пробы. Я надела каблуки высоченные, посмотрела на себя в зеркало — и так себе понравилась! Михаил Абрамыч, увидев меня, стал браниться: “Сонь, смотри, какая худая! Девочка, ты книжку хоть читала? Перечитай, там на 13-й странице написано...” А Софья Абрамовна отвела меня в сторонку и сказала: “Детка, ты, главное, ему сейчас на глаза не попадайся”.
— Но надежду не теряли?
— Я понимала, что шансов у меня никаких, и поэтому была спокойна. Мне сделали грим “старой Катюши” — так мы называли ее между собой. Она же в фильме в двух периодах жизни: в молодости и на каторге. Всего Катюш было человек восемь, и я любовалась ими, понимая, что кто-то из них будет играть эту роль. И вдруг Швейцер говорит: “А это кто такая?” “Да вот пришла одна странненькая какая-то, — отвечает Софья Абрамовна. — Раскричалась тут, чтобы и ее загримировали. Мы согласились, чтобы она только не скандалила”. “А в ней что-то есть”, — заметил Швейцер. Потом Соня подбежала: “Детка, мы победили!”
— Получается, вы рано ощутили на себе завистливые взгляды конкуренток.
— А как же! Чувствовала их всю жизнь. На съемочной площадке артистки говорили между собой: “Девочка неопытная, тяжело ей. Надо было взять кого-то постарше. Ну понятно, она ж со Швейцером живет!” А я как раз настраивалась на серьезную сцену и вдруг услышала такое! У меня была истерика, побежала к Швейцеру, кричу ему: “Я живу с вами! Вы должны это знать!”...
“Только бы не похудеть!”
— Я помню каждую секундочку каждого дня этих съемок. Очень переживала перерыв между съемками — кажется, он был вызван финансовыми проблемами. Получилось так, что сначала показали первую серию, а потом уже начали снимать вторую. С первой серией я ездила в Аргентину и Бразилию, в Италии познакомилась с Джульеттой Мазиной.
Она говорила, что всегда мечтала сыграть Катюшу Маслову, но теперь поняла, что так сыграть не сможет. Говорила, что она мне очень завидует. Я кокетничала: “Ну что вы, что вы!” А Феллини тогда же подарил мне пластинку с музыкой из его “Восемь с половиной”.
— Что было самым сложным на съемках?
— Для роли Катюши Масловой мне надо было поправиться, а я весила всего 46 кг. Так что мой девиз во время съемок был: “Только бы не похудеть!”. Меня спасало то, что полнеть я начинаю всегда со щек. Подкармливали меня все пять этажей общежития — стипендия крошечная, а мне нужно было как-то поддерживать свои восемь накопленных килограммов. Время от времени Софья Абрамовна брала меня за руку и вела кормить. Кажется, я ела постоянно и уже ничего не соображала: могла съесть табуретку, не почувствовав ни вкуса, ни удовольствия.
— Курить начали на съемочной площадке?
— Перед началом съемок Швейцер спросил: “Ты хоть курить-то умеешь?” — “Ну конечно!” — выдохнула я. Накупила “Дуката”, объявила своим девчонкам в общежитии, что мне надо учиться курить. И не получается ничего! Девчонки подначивают: “Никакая ты не актриса, даже курить не можешь!” На съемках Швейцер говорит: “У тебя что, пальцы не гнутся?” А я очень боялась, что сигарета выпадет, но отвечаю: “А это я смотрю, как для кадра лучше будет”. — “А-а, ну молодец-молодец, пробуй”.
— С тех пор так и “пробуете”? В смысле курите?
— Нет, курить по-настоящему начала позже, только когда появились такие красивые коричневые сигаретки с золотым ободком да бокал вина к этому. А вот два года назад — бросила. Причем получилось это случайно. Никому не рассказываю — все равно не поверят. Мое утро начиналось с чашечки кофе и пары сигарет, ну, еще кусок сыра. А однажды я так закрутилась, что только к обеду опомнилась: чего-то не хватает. И поняла, что это оттого, что я не курила утром. Ну и решила: “Раз так, то больше не буду”. А сигареты до сих пор у меня лежат. Вот кардиологу своему говорю: “Зачем я бросила? Может, опять начать курить? Может, у меня от этого давление прыгает?” Но кардиолог категорически против.
— После Катюши вас, наверное, режиссеры завалили предложениями?
— Выполняя наказ Софьи Абрамовны, что “теперь ты должна сыграть современницу, чтобы все увидели, что ты настоящая артистка и можешь играть любые роли”, я отправилась сниматься к Владимиру Венгерову в картину “Порожний рейс”. А надо сказать, что до того момента я обожала писателя Сергея Антонова, но как играть после “Воскресения” эту комсомолку Арину, выполнять и перевыполнять планы!.. Но я исхитрилась: мы с моими партнерами по фильму, Жорой Юматовым и Сашей Демьяненко, сыграли любовную линию и вывели ее на первый план.
“Лучше мы останемся друзьями”
— Тамара Петровна, вот откройте секрет: как вам удалось сохранить семью среди стольких соблазнов и поклонников?
— А как это объяснишь? Ведь никому ж не вобьешь в голову какие-то истины насильно. Ну как, вот вы же говорили друг другу: “Я тебя люблю!” Что у вас случилось за 2—3 года? Так у вас была любовь или просто случка? Как объяснить, что надо жить интересами друг друга, заботиться друг о друге? У нас с мужем никогда не стояло вопроса, кто будет готовить или убирать. Кто свободен, тот и готовит. Кстати, Володя это делал просто шикарно.
— Вы встретили мужа во ВГИКе?
— Мало того — мы вместе поступали и поступили. Володя Прокофьев был лучшим среди мальчиков, а я среди девочек. Первый год я его терпеть не могла. У него со слухом было не очень, ему медведь на ухо наступил, а нас поставили в пару на танцах. Я все просила, чтобы мне партнера поменяли, а то он все время мне на ноги наступал... В то время не в почете были лица интеллигентные и тонкие, шли больше курносые. На режиссуру Володя идти не хотел, год преподавал во ВГИКе, студенты его обожали. На студии Горького его звали “король дубляжа” — он там тридцать лет отработал.
— Но вы хотя бы ссорились? А то уж слишком все идеально.
— А как же без ссор? Это же в течение всей жизни происходит. А дальше все зависит от того, насколько ты понимаешь и принимаешь этого человека.
— Но вот не поверю, что муж вас не ревновал — молодую, красивую и такую известную.
— Ревность была еще какая! Поначалу рвал и метал! А как иначе: все картины у меня о любви, и все мои партнеры по мне с ума сходили — у Жженова даже щека покрывалась мурашками, когда он меня видел. И каждому я объясняла, что лучше мы останемся друзьями, чем будем прятаться от своих семей и потом всю жизнь избегать друг друга. А те, кто меня хорошо знал, говорили обо мне: “Да это пацанка! У тебя с ней все равно ничего не получится!” И потом всех моих друзей-поклонников я называла “мои подружки”.
— Да, я читала про ваших “подружек”: Николай Крючков, Борис Андреев, Всеволод Санаев, Марк Бернес. Вы со всеми снимались?
— Кроме Бернеса. Крючков звал меня “дочей”, а я их всех — “парнишки”. Бернесу я очень благодарна — он участвовал в уюте моей семьи. Когда Марк узнал, что мы ютимся в маленькой комнатке, которую снимаем, то пошел в какой-то совет и выбил для меня квартиру. Звонит мне: “Тома, только учти, я на диете, и на новоселье на столе должно быть то-то и то-то”.
“Надо эту черноту менять уже”
— Тамара Петровна, раскройте еще одну тайну: как нашим актрисам в советские годы удавалось всегда шикарно выглядеть?
— Меня одевал на “Мосфильме” наш пошивочный цех, и я им очень благодарна. Когда денег не было, я заказывала у них платья в рассрочку. И иногда, когда приходила за заказом, швеи, посовещавшись, дарили мне эти наряды. Помню, что в “Крепостной актрисе” у меня были такие изумительные фасончики — сшитые из простого ситца, но очень интересные. Весь Невский проспект оборачивался, когда я шла.
— А сейчас что у вас в гардеробе на первом месте?
— К сожалению, много темных вещей. Надо эту черноту менять уже. Мне многие говорят... После смерти Володи уже три года прошло... Вот в августе на фестивале “Созвездие” была в новом бирюзовом костюме: топик с капюшоном, брюки-клеш.
— Правда, что вы никогда не любили краситься?
— Да, даже за границей спрашивали: “Почему у вас такое голое лицо?” — и за щеки щупали. Я же только чуть ресницы подмажу и иду так. А губы пухлые все равно горят! Вот наши все восторгаются Западом: “Ах, Катрин Денев!” А дайте ей пожить недельку, как мы живем, и посмотрим, какой она станет! Наши артисты умудряются хорошо выглядеть безо всяких там золотых нитей и миллионов в кошельках.
— Вы говорили, что часто бываете несдержанны на язык. Жалеете потом?
— Я как из того анекдота: “А ты, Вовочка, помолчи”. Вот я как тот Вовочка, который всегда по шеям в итоге получает. Могла бы похитрее себя вести, не быть белой вороной. О сказанном никогда не жалела, но потом противно было. Мне мстили, откладывали звания. За “Матерь человеческую” хотели дать Ленинскую премию, но не дали, сказали: “Подождем, она еще такая молоденькая!” А мне уже, между прочим, 37 было. Госпремию не дали... Зато народ мне до сих пор шлет телеграммы, и я от него такой заряд каждый день получаю: на рынок придешь — кто мед дарит, кто носки шерстяные, у кого что есть. Жаль только, что мои режиссеры почти все вымерли, и я осталась сиротинушкой.
