— Сразу хочу спросить, не «каким он был», а каким был бы, — Анатолий Дмитриевич умер в
— Уж не знаю, конкретно «за» Путина или «против», но, конечно, все, что делается нынче, — это испытание для людей того времени. Думаю, папа вел бы себя достойно, что мы видели на примерах звезд советского экрана первой величины — Михаила Ульянова, Людмилы Гурченко. Могу сказать однозначно: отцу не понравилось бы, что творится сейчас с культурой. Еще в советское время, критикуя какой-то спектакль, говорил, что театр — это театр, не надо из него балаган устраивать, на досках прыгать, работать на потребу публике. Сколько раз повторял любимую фразу из Пастернака: «Цель творчества — самоотдача, / А не шумиха, не успех. / Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех». Сегодня обратный девиз в ходу: НАДО быть притчей на устах, ничего не знача!
— Да, но разрывался бы телефон, отца бы звали в сериалы...
— Совсем никудышные он бы игнорировал. Ой, я представляю, какие бы деньги сейчас зарабатывал... Ка-ки-е деньги!
— Не только бы на «Волгу» хватило...
— Не только... Есть же хорошие сериалы, в конце концов.
— И вы, как дочь, видите его лицо, такое меланхолично-ироничное, в наших фильмах? Прошел бы по фактуре?
— Артист всегда надевает чужую шкуру. И современные роли чудесно бы играл. Потому что привык работать. Но за дешевой славой из разряда «попал под лошадь» ни за что бы не гнался. А то вон битый час сидят на телеканале «критики» и обсуждают грудь актрисы — импланты у нее или не импланты, ну что это такое? Хотя... что брюзжать: время сейчас все равно интересное, и отцу было бы любопытно наблюдать за всем этим... ну приспосабливаются же все как-то. На то мы и люди.
— А в последний год жизни он как — не унывал, держался бодро, без депрессий?
— Был очень загружен работой. И это, так считаю, привело его к трагическому концу. Во-первых, в Театре сатиры ставил спектакль «Последние» по Горькому (а это его первый режиссерский опыт: представляете, сколько нервов, эмоций ушло). Во-вторых, снимался в «Холодном лете...». А еще вел в ГИТИСе «монгольский» курс. Плюс спектакли, концерты, озвучка — все это его и подкосило: чересчур много взял на себя. Но по-другому не мог. До «Холодного лета пятьдесят третьего» два года не снимался нигде, переживал страшно: «Помнит ли меня зритель?». Принесли сценарий; а у нас мамочка их читала, ему некогда было, так она не советовала, не понравилось ей. Тогда он прочитал сам: «Буду сниматься. А то меня могут забыть». Понимаете?
— Но от уличной славы бежал?
— Понимаете, это двусторонняя медаль. В какой-то момент славой наедаешься. И в конце жизни он надевал кепку, очки темные до бровей... люди-то не очень тактичные: сыграл столько ролей, а ему кричат: «Волк! Волк!». Немножко обижался: мол, итог всей биографии...
— Кстати, это великое счастье, что ушел он «на пике», а не как оно обычно — сидят пожилые без работы, никому не нужные...
— А папа в любом случае не сидел бы без дела. Это видно по ажиотажу вокруг его имени... долг дочери я выполнила, книгу издала, хотя ее уже нет в продаже. Но все равно фильмы снимаются, нам с мамой (жена Папанова — Надежда Каратаева, ей 88 лет; не очень ходят ноги, зато в абсолютно здравом уме) всё звонят, спрашивают. Так что отец, будь он жив, без внимания бы не остался.
— А как он вообще к деньгам относился? Любил?
— Ну что значит — любил? Тогда не так много получали, как получают сейчас наши звезды. А у него была семья, дача, машины, все это требовало ухода; мы-то с мужем, как поженились, напротив, хотели доказать, что сами справимся, и помощь принимали по минимуму. Но и без нас было кому помогать на протяжении всей жизни: родители, сестра, у сестры двое детей. Поэтому отец ездил по концертам, зарабатывал деньги. Иначе зачем он туда ездил? Куда только не забирались с Андреем Александровичем Мироновым — на Дальний Восток, в Сибирь. Играли в два акта: сначала папа читал что-то серьезное...
— Говорят же, что в душе Папанов был лириком...
— Я думаю, да. Коллекционировал такие тонкие книжечки из библиотечки «Огонька» — классику и современных поэтов. Тянулся к серьезному, которого ему не хватало в Театре сатиры... Ну вот. А во втором отделении концерта Миронов создавал какие-то легкие, воздушные образы.
— Но друзьями они не были?
— Нет. Хотя много работали — в театре, в кино. Домой он к нам приходил...
— Так почему друзьями-то не стали?
— Такой вопрос никогда отцу не задавала. Во-первых, разница в возрасте почти 20 лет. А во-вторых, у отца практически не было друзей. Не тусовщик он, не любил этих компаний, дом наш никогда не был богемным. Скромный, закрытый дом, без всяких громких встреч...
— Хотя много мистики было вокруг их ухода с Андреем.
— Это верно. Папа умер 5 августа... точнее, мы так думаем, что
— А кто нашел?
— Мой муж. Отец же не приехал на спектакль. Стали разыскивать. У мужа были ключи. Пытается открыть — дверь изнутри заперта. И он на тринадцатом этаже (!) перелез через соседей с балкона на балкон. Выбил окно и отца обнаружил.
— До сих пор, наверное, вспоминает с содроганием...
— Наверное, да. Ну так вот: через 10 дней умирает Андрей Миронов. Потом в театре закончился отпуск, наступает открытие сезона. Собрались зрители, семь часов. А занавес не расходится. Ничего не сломано, все в порядке, его и туда, и сюда, 15 минут открыть не могли. Вот такая мистика.
— Где-то читал, что вы в обиде на театр, что они не прервали гастролей после смерти отца...
— Ну... мама была немножко в обиде на Плучека. Никто не приехал на похороны. Потом, обидно было, что гроб стоял в фойе, потому что в зрительном зале в этот момент шел ремонт (с Андреем уже прощались на сцене). Но сказать по правде, не до обид там тогда было.
* * *
— Вы говорили, друзей не было... Папа был закрытым человеком?
— Очень. Скорпион по гороскопу. Знаете, какой у них характер? С одной стороны, великодушный, а с другой — не то что жестокий... но... очень требовательный, что ли. Даже разыгрывать в театре никого не любил, это его все время разыгрывали.
— При всем этом вы ощущали отеческое тепло?
— Ну конечно. Да. Несмотря на то что до 14 лет я воспитывалась дедушкой... но я понимала, что это не просто так: родители очень заняты. Знаете, я тут прочла о Евгении Леонове: он тоже много работал и своего сына воспитывал письмами. Разбирал буквально по мелочам: «зачем ты так поступил, зачем эдак». У меня подобного не было. Я воспитывалась примером. Тем, что мои родители 43 года прожили вместе. Тем, что отец всю жизнь оставался верен одному театру. В общем, педагог — не тот, кто тебя учит, а тот, у кого ты сам хочешь учиться.
— И, по сути, никогда в жизни он вас, свою дочку, нигде не проталкивал? Хотя признавался, что ваше рождение стало для него счастливым — получил наконец-то серьезные роли...
— Никогда и нигде. Я вот сейчас как раз подумала, что, может, и моя судьба как-то иначе бы сложилась, больше бы снималась сейчас, но увы... у нас мало времени было. Он умер, а я только первого ребенка родила, дома сидела. У него была такая идея — взять меня в «Последние» Горького на роль, спрашивал, хочу я или нет. Я говорила: «Конечно, хочу!» А потом сказал: «Давай немножко подождем». Тогда это не было принято, понимаете, он не мог вот так взять и привести свою дочку, боялся, наверное, чтобы кто чего не сказал...
— Он даже «Волгу» свою оставлял в переулке, чтобы его достаток не бросался в глаза: «а то у меня „Волга“, а актрисы в заштопанных колготках ходят»... Автомобилист, кстати, заядлый был?
— Зимой никогда не ездил. Машина стояла в гараже. Сначала катались на «Победе» (после участия в «Живых и мертвых» одна воинская часть списала ее, и отец купил за смехотворную сумму). Такая уютная была, я любила ездить на заднем диване, играла в куклы там. Потом «Победу» продали, отец купил «Волгу» с оленем. Затем ее отдал нам, себе приобрел более новую. Еще и «Жигули» позже купил. Любил машины, но... за рулем всегда волновался, ездил только той дорогой, которую хорошо знал. Шутил, что она всегда короче.
— Как про Кайдановского говорили: «ну не бытовой человек вообще»...
— А что значит «не бытовой»?
— Ну гвоздя не забьет...
— Значит, отец — то же самое. Он деньги зарабатывал. А все по дому делала мама. Не то что она гвозди ходила забивала. Естественно, вызывала мастеров, которые сверлили дырки, ремонтировали... Отец вообще... Я тут про Анатолия Ромашина узнала: сам дом построил! Папа все это не любил. Он читал. Занимался спортом: катался на велосипеде, плавал в реке аж до октября, на даче у нас теннисный стол стоял, буквально заставлял меня играть в теннис, в бадминтон... поддерживал физическую форму, ведь много сил актерство отнимает.
— В семье кто был главным — он или мама?
— Мама, как вы знаете, тоже актриса, но она полностью пожертвовала своей карьерой ради него... два лидера ведь редко уживаются. Она сдалась. Хотя именно в быту лидером была мама. А он с ней соглашался. Да и вообще непритязателен был во всем — в еде, в одежде. Из-за границы привозил хорошие вещи — дубленку, которую здесь не достать было, какие-то костюмы... мама говорила: ну так оденься поприличнее, а он нет, возьмет обычные брюки, рубашку — «не трогай меня, мне так удобно» — и идет на репетицию.
— Вторую часть его жизни для вас было темой — пьет он или нет?
— Практически нет. Умерла его мама, он напился на поминках. Потом наотрез отказался. Переборол себя. И всегда мне говорил: никогда не верь, если тебе кто скажет, что я не могу бросить. Если человек захочет, всегда бросит. Это не болезнь, а просто сила воли должна быть.
— То есть мог немножко выпить, но...
— Нет, неправильно. «Немножко» не мог. Вот так с вами чуть-чуть выпить и уйти домой — это не для него. Он если пил, то несколько дней. Запой. Но при мне это крайне редко случалось.
— Возвращаясь к театру: его ведь приглашали и в Малый, и во МХАТ...
— Ну да, Царев приглашал, Ефремов. Почему вообще эти разговоры заходили? Он не то что был недоволен (Плучек ему все давал играть), просто Театр сатиры подразумевает определенный репертуар, а ему хотелось чего-то большего: очутиться в шкуре короля Лира того же... родной театр этого не предполагал. Но в итоге отец так и не ушел никуда: в Сатире его все уже знали, уважали, он был первым, а во МХАТе своих первых было полно — Ефремов, Евстигнеев, Табаков...
* * *
— Говорят, артисты после спектакля ночью еще раз его проигрывают...
— Богдан Ступка рассказывал о себе, что очень легко входит в роль и выходит из нее. Папа, конечно, не был таким. Входил тяжелее. Но ночью не «проигрывал», нет. Тут другое: все время был недоволен работой — будь то фильм или спектакль. Сомневался. Казалось, что надо сделать иначе... Иные фильмы называл откровенно слабыми, жалел, что в них снялся. Эх! Мог бы сыграть Отелло — ему хватило бы темперамента. А сколько образов у Островского, Гоголя, Горького! Он все мог.
— Хотя в кино создал целую палитру характеров — в том же «Белорусском вокзале».
— Ой да, любил «Живых и мертвых», давших ему путевку в жизнь; «Наш дом», «Белорусский вокзал». «Бриллиантовую руку» не жаловал: не хотел играть столь примитивного Лёлика, но Гайдай настоял на таком образе. Отец подчинился.
— С другой стороны, именно он и остался «в веках»...
— Но мы же не знаем, как отец исполнил бы свое. Или взять «Двенадцать стульев»: Кису Воробьянинова отец еще до картины играл в Театре сатиры в паре с Весником—Бендером. Судя по фотографиям, его образ был точно таким же, как потом у Марка Захарова в телефильме.
— А вы ни разу не замечали, как он один перед зеркалом «ищет образ»?
— Перед зеркалом — нет. Но когда отца утвердили на Городничего в «Ревизоре», он купил себе маленькую книжечку в картонной обложке — этот самый «Ревизор» в серии «Школьная библиотека». Видели бы вы эту книжку после репетиций: будто 100 000 человек ее прочитали. Знаете, как учил роль? Уходил подальше, скажем, в Лужники, и гулял там по пустым дорожкам или по набережной в одиночестве...
— Меня все беспокоит вопрос насчет друзей. А враги-то были?
— У него со всеми были хорошие отношения. Да, друзей не было (единственный, с кем он в последние годы был близок, — Виктор Мережко). Но и врагов не было.
— Но бывают ситуации обид, всяких подметных писем...
— Да ему некогда, он в работе все время был! Занимаются этим те, кому делать нечего.
— Удивительно, что он часто выезжал за рубеж, не будучи при этом членом компартии.
— Ну да, помню, как они с мамой в
— Большой артист. Который для вас был обычным человеком.
— Ну конечно. Еще ушел так скоропостижно. Иной раз человек долго болеет, к его кончине окружающие как-то готовятся. А у нас — раз и все! Папа... никогда не лежал, не болел, по сути, здоровый человек.
— Вам кто-то помогал после его ухода?
— Никто. И все деньги, которые остались, были потрачены на памятник. Ни театр, ни СТД, ни Союз кинематографистов — никто не дал ни копейки. Хотя мама обращалась. Что делать — переходный период, время тяжелое. Да это ли сейчас важно... Важно, что помнят люди. Тем более дата двойная: и 25 лет со дня смерти и 31 октября исполнится 90 лет со дня рождения...
