С тех пор как родился театр, человечество не может успокоиться на предмет изобретения его всевозможных вариантов. Театр предметов, теней, дверей, зверей... Эротический и порнографический. Труппы лилипутов, мелкими шагами бороздящие города и веси. Компьютерный театр, выживающий со сцены все живое... Но все эти ноу- и старо-хау ничто по сравнению с "Зингаро". Этим единственным и уникальным театром, где лошади работают на равных с людьми. Лошадиную труппу в 80-х во Франции основал весьма странный человек по имени Бартабас. Вообще в этой лошадиной истории очень много странного и невероятного. Обозреватель "МК" первым из российских журналистов побывал за кулисами животного зазеркалья. -Это не цирк, — говорит мне Мари-Франц, резко разворачивая авто перпендикулярно Женевскому озеру, и мчит туда, где "Зингаро" показывает швейцарской публике свой новый спектакль "Триптих". — У Бартабаса совершенно другой подход к лошадям. Он уважает индивидуальность каждой и никогда не заставляет. Он ищет то, что им нравится. А цирковых — заставляют. У него такой подход, такое уважение к животным, это что-то особенное. Мари-Франц в фирменной майке, в седых кудрях и круглых очечках выдержала в "Зингаро" больше других — 13 лет — и знает про него абсолютно все. Похохатывая и покуривая, она излагает историю театра на скорости 140 км/ч. Это горячая история с обжигающим и рвущимся в окна ветром. С печалью, протянувшейся через годы. Что такое Бартабас? Кто такой "Зингаро"? Зингаро — это конь. Бартабас — человек. Когда они встретились — получился театр с именем одного из них. Дело было так. Весьма благополучный молодой человек из аристократической семьи, обещавший ей блестящую карьеру архитектора, в один прекрасный день повстречался с цыганами, кочевавшими с табором, шатрами и лошадьми. Встреча имела необратимые последствия для молодого человека, его семьи и человечества. Впрочем, человечество, как всегда занятое войной и миром, ничего об этом не подозревало. А аристократ настолько сдвинулся на лошадях, что даже забыл родовое имя. Вместо благозвучного Клеман Марти взял полную абракадабру — Бартабас. Своего первого в жизни коня — черного игривого красавца — он назвал Зингаро, что в переводе с испанского означает "цыган". Теперь Зингаро знает весь мир. — Конь был совершенно необыкновенный, — продолжает Мари-Франц. — Когда он чувствовал, что у Бартабаса плохое настроение, специально его дразнил. Хитрющий ужасно: знал — если сделает на репетиции плохо, его заставят повторять. А на спектакле мог сделать плохо, так как понимал, что никакого повтора не будет. Но два года назад на гастролях в Нью-Йорке Зингаро заболел. Его отвезли в больницу, несколько раз прооперировали. Врачи боролись за его жизнь. Но ничего не помогло. В Нью-Йорке любимца Бартабаса сожгли, как всех умерших животных. Бартабас переживал смерть коня как потерю самого близкого человека. Все видели, как он был несчастен. Но, похоже, не смирился со смертью друга и совсем недавно посвятил его памяти спектакль "Триптих". Спектакль в честь лошади? Да, такого мир не припомнит. На скорости 140 км/ч мы въехали в "Триптих". Под управлением... пульта Спектакль "Эклипс". В голубом холодном свете медленно падает снег. Кони ритмично, как заключенные, ходят по кругу. А по центру стоящий человек без всяких "ап" и "алле-оп" дирижирует этим лошадиным круговоротом. В финале они поменяются местами — артисты, как лошади, двинутся по окружности манежа, а гордо восседающий в центре конь, как царь природы, будет управлять человеческими существами. Перед эффектным финалом белый конь в паре с чернокожим гибким танцором заведут завораживающий диалог. Безмолвный, как в балете. Публика обомрет от красоты и не поверит в возможность увиденного: белая лошадь, да и все другие, работают как артисты. Как будто за кулисами кто-то стоит с пультом дистанционного управления и небрежно нажимает кнопки. Привычные определения и распределения ролей здесь не проходят: лошади — это не лошади. А кто же в таком случае? Артисты? Партнеры? Бессловесный контакт животных и людей с невероятным результатом вызывает вопрос — театр ли это? Или что-то из заоблачного завтра? Кондиционер для лошади Театр Бартабаса всегда играет свои спектакли в огромных шапито, раскидывая их подальше от города. Под курортной Лозанной шапито "Зингаро" имел вид четырехтрубного шатра из темного брезента, который на этой грешной земле удерживали только сотни канатов и канатиков. Технический директор Даниэль Гассон по дороге в конюшни сообщает, что на монтаж этой конструкции в полторы тысячи мест у его рабочих уходит, как правило, неделя. А отправляясь на гастроли, сворачивают оборудование за пять дней. Вес всего же лошадиного хозяйства — 700 тонн. — Не 500, а 700 тонн, — кричит он по мобильнику кому-то, прикрывая ладонью одно ухо. И сам удивлен мистическому совпадению — только что его об этом же спросил японский импресарио, вставший в очередь за представлениями "Зингаро". — Раньше я работал в "Гранд-опера" в Париже, — говорит Даниэль. — И хотя мы работаем в шапито, но технология у нас вся театральная: звук, свет — все как в театре. Монтируем очень долго. Малейшая неточность может окончиться на спектакле катастрофой. — А как на гастроли перевозите лошадей? — По Европе в специально оборудованных грузовиках. Там есть кондиционеры и даже система видеонаблюдения за животными, а также пневмосистема. В Нью-Йорк летаем самолетами. Не каждая авиакомпания нам подходит. До сих пор пользовались "Эр Франс", а если с Москвой договоримся, то скорее всего полетим "Люфтганзой". В "Зингаро" все сходятся в одном, что лошади у Бартабаса живут в условиях лучших, чем люди. — О! Какие потрясающие лошади, — воскликнула переводчица Лена. В этот момент мимо на сером в белых яблоках коне промчался Бартабас. Мираж оставил образ — черный демон в широкополой шляпе, с бакенбардами в форме остроносого сапога. Он что-то сердито кричал. Все встали по стенкам. Альбиносы тоже бывают лошадьми — О! Какие потрясающие лошади, — воскликнула переводчица Лена Наумова, перейдя с французского на язык нежности: "у-ти-ти". Нежность быстро уступила место удивлению и ошеломлению. Еще бы: в клетках под тентом — кремовые лошади с розовыми мордами и голубыми глазами. Вишневого цвета. Черной масти. С завитыми челками, расчесанными и взбитыми гривами. Заплетенными в мелкие косички. — Альбиносы? — спрашиваю я про голубоглазых Пьерика, ответственного за лошадей. — Плохо видят? — Нет, это жеребята из Португалии. У них действительно чувствительные глаза, но видят они очень хорошо. Вот этого зовут Гойя. Рядом с ним — Житан. Правда, Голуаза — название популярных сигарет — среди них не оказалось. Зато обнаружился Пикассо. Он оказался неожиданным, как художник, чье имя он носил. Он был в три цвета — коричневый, белый и черный. Грива в черных косичках с красными лентами на черной морде. Чернота переходила в шоколад, растекавшийся белым пятном по бокам, и опять выливалась в шоколад на крупе. Фантастический экстерьер лошадей говорил об их необычном содержании. Что и подтвердилось. Да, хотела бы я быть маленькой лошадкой в театре Бартабаса. Каждый день лошадям здесь меняют подстилку, на которую уходит 18 мешков стружки, очищенной от пыли. Животных в обязательном порядке моют и сушат в... солярии. Питание, надо сказать, тоже отличается изысканностью. Ежедневно каждая из этих красавиц получает 10 снопов сена — внимание! — только первой срезки. То есть сено второй срезки просьба не предлагать. К нему присовокупляется обязательно 20 кг моркови, и ее закупают не на месяц, а раз в два дня. К этому стоит прибавить сухие добавки разных фирм. Два мешка ячменных хлопьев. Но больше всего меня умилили полмешка овса — не какого-нибудь, а только уплощенного. Что это такое — не знают даже специалисты. "Не найдется ли местечка в этой конюшне?" — шутят в "Зингаро". У лошадки Дари короткая кокетливая челка. Она просунула морду сквозь прутья, и это был единственный акт доверия к чужакам. Ее коллеги на нас просто не обращали внимания. Вороной здоровый конь демонстративно развернулся в нашу сторону внушительным крупом. Такие крупы, должно быть, ценят кобылы. Если бы я знала, как ошибаюсь на этот счет. Наши провожатые уверяют, что лошади готовятся к спектаклю. Они, как наказанные дети, уткнулись теплыми мордами в угол загона. Нервно перебирают ногами и пофыркивают. Впрочем, нет ничего глупее приписывать животным чувства людей. Однако в "Зингаро" на это обязательно делают поправку. Так художница Мари-Ло уверяет меня, что подбирает ткани для спектакля только с учетом особенности лошадей. Например, они не переносят шелк, потому что шелк производит какой-то хруст, и они нервничают. — Лошадь и человек — лучший союз, — говорит художница. — У "Зингаро" так — это не наездник и лошадь, а ансамбль странной конструкции: внизу четыре ноги, а наверху голова. Эта "конструкция" потрясла всех в новом спектакле "Триптих", поставленном в память о Зингаро. Поцелуй в копыто В "Триптихе" заняты шесть кремовых лошадей с голубыми глазами, семь лошадей вишневого цвета, семь всадников, похожих на танцовщиков, и индийцы из Керала. Поджарые смуглые парни работают на манеже среди лошадей в редчайшей технике калариппаяат, которая прежде была привилегией только военной касты. В первой части "Триптиха" семь парней из Индии и лошади под музыку Стравинского разыгрывают нечто воинственное, где победители и жертвы меняются местами. Иногда кажется, что наездники — это совсем не люди, хотя крепко держатся в седле. Торжество силы природы над брутальностью человека озвучивает "Весна священная" Стравинского. Манеж усыпан толстым слоем кирпичной пудры. Во второй, самой трогательной части "Триптиха", как мираж, возникают три белые лошади и кларнетист в черном. Пока две играют и резвятся, одна из них ложится на правый бок и встает с живописным отпечатком, как будто некий художник сангиной разрисовал его. Абстрактность животной живописи подчеркивает музыка Пьера Булеза — композитора, которого в силу сложности произведений боятся исполнять музыканты. История с расписыванием каждой лошади повторяется: прилегла, встала с отпечатком, меняет в игре партнера. В этот момент сверху спускаются светлого гипса фрагменты трех коней — голова и полтуловища, мускулистые конечности с крупом, снова голова... Это образ погибшего Зингаро. Выходит тот самый чернокожий танцор, и начинается... лошадиная симфония, танец любви и прощания в оранжевых тонах при отсутствии дирижера. Чернокожий припадает к белому копыту, вальсирует с гипсовым изваянием А оно, как живое, ложится в кирпичную пудру и взлетает на невидимых нитях с живописным отпечатком на боку. Все связано, образы концептуальны, воздействие точно рассчитано на подсознание. Публика вздыхает и хлюпает носом над историей погибшего Зингаро. Причем все лошадиные движения удивительным образом совпадают со сложной и упоительной музыкой Стравинского и Булеза. "Триптих" — может быть, самый сложный спектакль для лошадей, потому что обычно музыку Бартабас приспосабливает к животным. Здесь же, наоборот, — лошади адаптируются к музыке. Гадких утят подбирает только мастер У каждой лошади, попавшей в "Зингаро", своя история. Для одного спектакля Бартабас ищет одних лошадей, для другого — других. Но кто кого ищет — еще вопрос. — У Бартабаса все время какие-то влюбленности случаются, — говорит Мари-Франц. Такая необъяснимая влюбленность приключилась в 1987 году, когда маэстро отправился за лошадьми в Испанию. Он никого не нашел и уже готов был возвращаться домой. Как вдруг на каком-то поле увидел двух лошадок — худеньких, жалких — и привез их во Францию. Соратники не поняли начальника — ребра у новичков разве что не ввалились. — А Бартабас начал их ласкать, кормить, чистить. За три дня они стали такие красавицы, не узнать. Одна на солнце становилась золотая — только он один мог разглядеть эту красоту. У золотой был трудный характер, наверное, до встречи с Бартабасом ее мало любили и мало кормили. Когда знаменитый Зингаро заболел в Нью-Йорке и не мог работать в спектакле, то Бартабас решил: "Выпустим эту, характерную, и посмотрим, что произойдет". О, что тогда было! Может быть, тогда случился один из самых прекрасных спектаклей, и лошадка после всего была такая счастливая — она танцевала, крутилась на манеже. Это магия, волшебство, и объяснить невозможно. На самом деле то, что происходит на манеже у Бартабаса, объяснить невозможно. Сплошная невыразимость — что в восторге, что в тоске... Во всяком случае, его лошади раздвигают пространство, отменяют привычные понятия и уводят. Куда? Наверное, это знает только Бартабас. От слияния двух пороков Его непонятное, абракадабрское имя происходит на самом деле от слияния двух простых слов — "бар" и "табак" во французской транскрипции. Он говорит быстрым, резким голосом и при этом постоянно давит ногой, как будто жмет на педаль газа. Вид имеет демонический — сапоги в ремнях, каждая штанина, как широченная юбка, широкополая шляпа надвинута на глаза. Его боятся и боготворят. Он женат. У него двое детей — мальчики 15 и 11 лет. И театр. Живет в "Зингаро", потому что нигде больше не может, несмотря на наличие шикарной собственности. На вопрос: "С кем ему легче — с людьми или лошадьми?" — все отвечают, что с животными ему проще. Принцип в работе: "Лошадь нельзя принуждать. Она долго помнит боль". Уверяет, что работает, как все, и его результат напрямую зависит от пролитого на манеже пота. То есть ежедневная поденщина приводит его к истинному сюжету спектаклей. Во всяком случае, их идеи рождаются не за столом. А сейчас перед спектаклем он сидит в своем фургончике и нервно кричит: — Мне главное, чтобы она была в хорошем состоянии. Вы слышите — в хорошем. Две артистки шепотом сообщили, что это он о лошади, которая заболела. В "Зингаро" секса нет За кулисами "Зингаро" — целый зоопарк. Кроме 24 лошадей на балансе 14 собак. Их попадание в лошадиный театр носит фатальный характер. Вот эту овчарку, что носится с двумя дворняжками, подобрали в Авиньоне, на фестивале. Еще щенком она приходила в "Зингаро", и ее подкармливали. Оставлять щенка не сочли возможным. К нему потом прибавились разномастные четвероногие, в том числе и пять кошек. Кормят эту живность из общего котла. И еще есть удав, принадлежащий одной наезднице. Все уверяют, что проблем у лошадей с хладнокровными не наблюдалось. — А как у вас с другими проблемами? Ну, например, с половыми, случающимися по весне? — А у нас нет кобыл — вот и проблем нет. В "Зингаро" одни кони. Во это да! — Дело в том, — продолжает Пьерик, — что если в театре будут и девочки, и мальчики, они будут неуправляемы. — А как же зов природы? — Поскольку нет соблазна и кони не слышат запаха кобыл, то этих проблем не возникает. — Тогда в чисто мужском коллективе возникают другие проблемы... — Если вы имеете в виду гомосексуализм, то этого у нас тоже нет. — Какова судьба лошадей, когда они достигают пенсионного возраста? — Рабочий возраст лошади от 6 до 13 лет. Хотя у нас работают и 18-летние. Но чем старше становится лошадь, тем меньше мы ее загружаем. Когда они уходят на пенсию, мы устраиваем их к друзьям. Нет, выходного пособия не даем, но обязательно отдаем только в надежные руки и навещаем их всегда. Звон из-под копыт В финале "Триптиха" Бартабас на сером в белых яблоках коне и длиннополом черном плаще будет один в центре манежа. Колокольный звон "Симфонии псалмов" Стравинского подчеркнет его исключительность. Его конь на одном месте отбивает копытами ритм — то ли неторопливо танцует, то ли разминается. Черный наездник покачивается в седле. Удивительное дело: в какой-то момент понимаешь, что это не оркестр играет, а колокольный звон высекают конские копыта. После представления я спросила у Бартабаса: — Что для вас лошади? — Это инструмент. В самом благородном смысле слова. Как скрипка для скрипача. Музыкант выражает свои эмоции через скрипку, а я — через лошадей. — Устраиваете ли вы праздники своим лошадям? — Ха-ха. Морковку даю. "Зингаро" объездил весь мир. Только Россия не видела этого чуда. Одна моя подруга, услышав мой возбужденный рассказ об уникальном театре, сказала: "Его надо показать в России, чтоб люди здесь окончательно не чувствовали себя свиньями". В 2001 году "Зингаро" со своим спектаклем "Триптих" должен стать гвоздем Международной театральной олимпиады, которая пройдет в Москве в рамках Чеховского фестиваля. Сейчас устроители — Конфедерация театральных союзов — работают над тем, как в Коломенском создать условия, к которым привыкли лошади Бартабаса. Сено первого среза и уплощенный овес — головная боль. Но дорогая игра, поверьте, стоит свеч.
