Дворянская Москва в стиле позднего классицизма, восставшая из пепла после пожара 1812 года, уважалась пролетарской властью. Чего не скажешь о купеческой Москве, когда ампир уступил эклектике и модерну. Шедевры Шехтеля обзывались "купеческими декадентскими особняками". Им в светлом будущем ничего хорошего не светило. Купеческая Москва — не только Замоскворечье. Театр "Ленком" — бывший Купеческий клуб. Художественный — создал сын купца Алексеев, финансировал театр купец Савва Морозов. Другой Савва, Мамонтов, соорудил "Метрополь". Историческая библиотека — бывший клуб приказчиков. Третьяковская галерея, Театральный музей — купеческие затеи. Все дома, опоясавшие в XIX веке Красную площадь: ГУМ, Исторический музей, бывший Музей Ленина, — новостройки купеческой Московской Думы. Арбатские переулки оплакивали поэты. Пресса возмущалась, когда ломали особняки западников и славянофилов. Якиманские переулки крушили без протестов общественности, хотя и их истоптали великие предки. С Большой Якиманки стекали к реке четыре Голутвинских, Земский и три Бабьегородских переулка. Первым, можно сказать, подфартило, один — исчез, но три других сохранились со значительными потерями. Земский — стерт с лица земли. От Первого Бабьегородского остался дом 5/7, строение 9. Восемь других строений под этим номером и все здания переулка — уничтожены. От Второго Бабьегородского нашел с трудом дом 29, строение 1. Этот двухэтажный представительный особняк простоит века. Рядом с ним насчитывалось 32 владения, в каждом — по нескольку домов. Где они?.. Ничего не осталось от старой Крымской набережной. По моим подсчетам, на прибрежной Якиманке кануло в Лету 200 владений. Стало быть, несколько сот домов! Какими они были, дает представление заросшая деревьями капитальная купеческая недвижимость Крымского тупика и Якиманского переулка. Им повезло: они отстоят от реки. По Генплану, у берега замышлялся парк. В Голутвине (так называлось древнее село, на месте которого произвели вырубку леса — голутву) купил участок земли купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила там родились сыновья Павел, Сергей, три дочери. Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Двухэтажный дом (на его стенах я насчитал 60 окон) сохранился по адресу: Первый Голутвинский, 14. Лет пятнадцать назад его обновили и передали Третьяковской галерее. С тех пор он стоит с заколоченными окнами, немым укором. Нижний этаж этого купеческого особняка — кирпичный. Верх деревянный — не по бедности: считалось, в таких стенах дышится легче, жить здоровее. Под крышей обитала большая семья. К детям на уроки годами приходили лучшие учителя. Мальчики приобщались к семейному делу — льняной мануфактуре. У них пробудился интерес не только ко льну. В этом доме Павел собрал первую коллекцию. Начинал с гравюр и литографий. Покупал картинки на Сухаревке, в лавках. Младший, Сергей, жил музыкой, учился петь. Впервые Павел Третьяков увидел живопись великих мастеров в 20 лет. Эрмитаж привел его в восторг. "Видел несколько тысяч картин! — писал он из Петербурга в Москву матери. — Видел несчетное множество статуй и бюстов. Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых я прежде не имел даже понятия". С этого времени начинается новый период жизни братьев Третьяковых. Они купили в 1851 году поблизости новый дом с садом. О нем расскажу, когда подойдем к бывшей "Московской городской галерее Павла и Сергея Михайловичей Третьяковых". Теперь она — не городская, федеральная — чтит одного брата, что, на мой взгляд, несправедливо. Дом в Голутвинском переулке оставался за Третьяковыми до 1917 года, став на полвека коммунальной квартирой победившего пролетариата. Набожный отец водил детей молиться в соседний храм Николы в Голутвине. Купола и колокольня на задворках Якиманки не бросались в глаза ненавистникам купеческой Москвы. Поэтому они лишь срубили главы, сломали верх звонницы, отдав церковь под хозяйственные нужды. Видел я мерзость запустения, когда пришли сюда реставраторы... У церкви во имя Рождества Богородицы два придела — Николы и Тихвинской Божией Матери. Она почитается среди шестисот других православных икон в честь Девы Марии. Предание гласит: при Дмитрии Донском над Ладожским озером у речки Тихвинки вознесся образ Влахернской Божией Матери, написанный евангелистом Лукой. Он хранился во "втором Риме", в храме, построенном в той части Константинополя, что называлась Влахерны. На месте видения русские основали Тихвинский монастырь. Шведы дважды терпели поражение у стен обители — эти победы связывались с заступничеством Богоматери. С Тихвинской иконы москвичи сняли копию и отправили образ в деревню Столбово, где со шведами заключили исторический Столбовский мир. Тихвинская Богоматерь хранилась в Успенском соборе Кремля, а в Голутвине — список с этой иконы. Название к храму перешло от придела Николы Чудотворца, прославившегося добрыми делами в приморском городе Миры в Ликии, далекой Малой Азии. Поэтому его называют Мирликийским. В Москве, "третьем Риме", одних церквей в его честь было сорок, не считая приделов. За сотни лет церковь Николы в Голутвине не раз переделывалась. В неприкосновенности оставался резной иконостас с образами письма Тихона Филатьева, мастера Оружейной палаты, где служили лучшие царские иконописцы. Служба в Голутвине, помянутом в 1472 году, шла до рокового 1930 года. Храм вместе с домом Третьяковых и церковным деревянным домиком в углу ограды восстановили. Так возродился уголок старой Москвы с родовым гнездом великих меценатов, знатоков искусства. Родовое гнездо другой знаменитой купеческой фамилии — Рябушинских — предстает по соседству от Николы в Голутвине, у корпусов старой Голутвинской мануфактуры, до недавних дней фабрики "Красный текстильщик". Впервые эту фамилию я услышал на сцене театра в крылатых словах Маяковского: "За что боролись?.. За что мы убили государя императора и прогнали господина Рябушинского, а?!" После революции Рябушинского — Павла Павловича — многие поминали, как Николая II, добрым тихим словом, только чтобы никто не услышал. Ленин склонял имя Павла Рябушинского десятки раз в числе главных врагов. Комментаторы в сочинениях вождя называют его "крупнейшим московским капиталистом и банкиром", цитируют слова о "костлявой руке голода". Летом 1917 года на съезде промышленников в Большом театре он призывал удушить этой рукой "лжедрузей народа", "шайку политических шарлатанов". В отличие от Морозовых Рябушинские не ссуживали деньгами большевиков, не прятали их от полиции в особняках. Перед революцией они жили на Спиридоновке, Пречистенском бульваре, у Никитских ворот, у "Харитонья в переулке"... Начиналось возвышение фамилии в "Якиманской части 6-го квартала", где пережил бури революций и реконструкций двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Это типичная постройка в классическо-ампирном духе. Знатоки видят в нем некие черты купеческого вкуса: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа... Со двора дом предстает четырехэтажным — архитектор использовал перепад рельефа и прибавил кубатуру. Большой дом нанимал любимец купеческой Москвы артист императорского Малого театра Михаил Щепкин, переехавший отсюда на Большую Якиманку. (Жаловал господам актерам император намного больше, чем "первый президент" моим соседям по дому — народным артистам России, премьерам Малого, впавшим в непривычную им нужду...) После Щепкина в 1829 году усадьбу купила купеческая жена Афимья Рябушинская. Ее крутившийся как веретено с утра до ночи супруг услышал однажды в доме игру на скрипке. Звуки доносились с чердака. Тайком от крутого отца брал уроки музыки сын Павел. То был последний урок: скрипка разлетелась вдребезги от удара по стропилам, учитель сбежал... Сын не пошел против воли отца, видевшего в нем продолжателя семейного дела. Оно было рядом с домом. Во дворе в корпусе фабрики грохотало триста ткацких станков. Первенец Павел унаследовал по завещанию якиманский дом. От тягостного брака, заключенного по воле родителей, после развода осталось у Павла Рябушинского шесть дочерей. Вторая, любимая, жена родила ему за двадцать лет 16 сыновей и дочерей! Они оставили след не только в фамильном деле, но и в истории искусства. Особняк Михаила Рябушинского на Спиридоновке (ныне — Дом приемов МИДа) мог бы стать музеем, как вилла Барберини в Риме. В этом доме хранилось около ста картин великих мастеров. Они вошли в собрание Третьяковки и других музеев. Степан Рябушинский обожал русские иконы, многие из них спас как реставратор. Если бы не 1917 год, дом этого "господина Рябушинского" у Никитских ворот (Сталин поселил в нем друга — Максима Горького) стал бы музеем икон. Из его собрания 54 шедевра попали в Третьяковскую галерею... Николай Рябушинский, белая ворона семьи, вышел из дела, отдался искусству, писал картины, выставлялся, по-крупному меценатствовал, связал свое имя с журналом "Золотое руно", объединением "Голубой Розы", плеядой замечательных художников начала ХХ века. Старший из братьев, Павел Павлович, родившийся на год позже Владимира Ильича, попал в прицел вождя мирового пролетариата. Было за что. После революции 1905 года он понял: надо спасать Россию. Занялся политикой, издавал большую газету "Утро России", возглавлял разные комитеты... Ленин называл его в кавычках "вождем" российской торговли и промышленности. Он был им без кавычек. Купцы говорили: "Рябушинский царю правду скажет". Николай II его не принял, за что поплатился в феврале 1917 года. Спустя год Рябушинские бежали из Москвы кто куда: в Лондон, Париж, Милан... В родном городе остались их сокровища-картины и особняки, в том числе отчий дом у Якиманки. Тогда закрылась в нем столовая, где кормились бесплатно по завещанию покойного триста бедняков в день; не стало убежища имени П.М.Рябушинского для вдов и сирот московского купеческого и мещанского сословия христианского вероисповедания... ...На Якиманскую набережную, продуваемую ветрами, ходил я года полтора, пока на стрелке заколачивали сваи и вздымали над водой столп из бронзовых парусников. Сюда влекла тяга не столько к искусству, сколько к политике. Монумент Петру стал точкой приложения противоборствующих сил, правых и левых радикалов. Первые, чтобы опорочить Лужкова, шумно требовали демонтировать монумент. Вторые — тихо заложили под него взрывчатку. Однажды утром появился здесь хмурый Ельцин. Молча выслушал опешившего прораба, посмотрел на валявшиеся на земле отливки и уехал, ничего не сказав. А редакторам газет в Кремле заявил, что памятник возводится без его ведома. Ему поверили. И зря. Сам видел, как машина президента в конце января 1996 года проследовала на Большую Грузинскую, в мастерскую Церетели. Там Юрий Лужков все подробно доложил, а сияющий Зураб показал, как будет выглядеть стометровый Петр под парусами. Замысел мэра и художника президенту понравился. Его улыбка осталась на фотографии, сделанной в тот момент, когда рассматривался (на крупном снимке) проект. Об этом, по-видимому, озабоченный предвыборными делами Борис Ельцин, на следующее утро побывавший в котловане Манежной площади, забыл...
