Старик в известных всему миру неизменных темных очках, опираясь на трость, с холодным спокойствием проследовал мимо репортеров в здание варшавского окружного суда. Так в столице Польши возобновился уголовный процесс над бывшим министром обороны, бывшим лидером Польской объединенной рабочей партии, бывшим председателем Государственного Совета Польской Народной Республики, генералом Войцехом Ярузельским.
Судебное заседание так и не началось — его перенесли. По разным причинам: начиная от “плохого самочувствия обвиняемого” до “замены адвокатов”. Пока новое заседание назначено на 19 июня. Небольшая “передышка” в судебной тяжбе позволила “МК” взять эксклюзивное интервью у главного героя процесса — Войцеха ЯРУЗЕЛЬСКОГО.
Совет моего коллеги, польского журналиста, — обращаться к Ярузельскому не иначе как “господин президент” — не пригодился. Экс-президент, ныне пенсионер, Войцех Ярузельский предпочел, чтобы его называли “господин генерал”. Человек, которого лет десять назад сложно было представить на скамье подсудимых, говорил на отличном русском языке. Акцент же появлялся только тогда, когда он начинал сильно волноваться...
— Господин генерал, российский читатель потерял вас из виду в начале 90-х. Как складывалась ваша жизнь в последние 10 лет?
— Я на пенсии. С тех пор как ушел с поста президента в декабре 90-го года. С этого времени существую как обычный человек, гражданин. Написал три книги, много статей, дал много интервью, встречаюсь с людьми. За эти годы был много раз в Испании, в Италии, Германии и даже один раз — в США. У меня есть и политические контакты, ведь я человек, связанный с социал-демократией, хотя и не член партии. У меня есть симпатии к конкретным людям, особенно к президенту нашей страны Александру Квасьневскому.
Но у меня есть и горькие, я бы сказал, обязательства...
“Горькие обязательства” Войцеха Ярузельского связаны с бесконечными судебными разбирательствами вокруг двух эпизодов в его карьере. Первый — это введение военного положения в Польше 13 декабря 1981 года. (В тот “военный период” якобы по указу Ярузельского было арестовано несколько тысяч членов оппозиционной партии “Солидарность” вместе с их руководителем, Лехом Валенсой.) Процесс над экс-президентом за этот “грех” длился пять лет. Правда, процесс был своеобразный, так как разбирательства проходили не в суде, а в комиссии польского парламента. В конце концов парламент принял решение в пользу обвиняемого — освободил от ответственности и признал правоту его объяснений. Сам Ярузельский по сей день считает, что введение военного режима было правильным, хотя и горьким решением, или, как он называет его, “меньшим злом”. К тому же коммунисты впоследствии добровольно отдали власть “демократам”.
Тем не менее настроения в обществе все же поменялись, и Ярузельскому припомнили второй эпизод — расстрел мирной демонстрации 17 декабря 1970 года. По данным обвинения, тогда во время выступлений рабочих судостроительных верфей в Гданьске и Гдыне действующий министр обороны Войцех Ярузельский отдал приказ стрелять в манифестантов. В результате погибло 44 человека, более 1000 получили ранения...
Обвиняемый — фигура крайне неординарная. Маленький Войцех, родившийся в зажиточной дворянской семье, ходил в элитную католическую школу и не помышлял о карьере коммунистического лидера. Но судьба решила иначе: в 1939 году, когда Германия и Советский Союз подписали договор о разделе Польши, 16-летний подросток был насильственно вывезен вместе со своей семьей в Советский Союз, в Алтайский край.
— Мы были так называемыми спецпереселенцами, — вспоминает генерал. — Моя мать, младшая сестра и я. Нас тогда вывезли из Польши всей семьей, но отца арестовали и отправили в лагерь. Нам было тяжело: я был совсем молодой, мама была очень больна, а сестра — еще маленькая, и мы попали в тайгу. Было такое населенное место Турочак в 200 километрах от Бийска. Но, знаете, когда меня спрашивают про это время и ожидают, что я буду жаловаться, я категорически сопротивляюсь этому. Только там я узнал, что значит русский народ. Люди делились с нами последним куском хлеба, нам помогали. Когда нас переселяли, я, конечно, был воспитан в антирусском, антисоветском духе, но там я читал Толстого, Чехова, Тургенева. Сначала с большим трудом, потому что языка не знал и прорывался к смыслу прочитанного буквально через третье и второе слово. Но через эту замечательную литературу я узнавал душу русского человека.
Я вообще с детства очень много читал и любил читать, даже моя мать приходила ко мне вечером и ругала: “Давай туши свет, хватит так много читать, ты же себе глаза портишь”. Но, когда мы оказались в Сибири, там не было в этой избушке электричества, и я читал при коптилке. Знаете ли вы, что это такое?
— Да, по фильмам...
— Ну, значит, там, конечно, глаза я подпортил. Потом в тайге, где я работал, там на снегу было очень острое солнце. Это сейчас те, кто работает в таких условиях, берут специальные солнцезащитные очки, а тогда у меня, конечно, и возможностей таких не было, да и не знал я, что так можно защищаться.
— Так значит, те темные очки, за которые вам столько перепало, вплоть до сравнения с Пиночетом, — всего лишь защита для больных глаз?
— Да. А потом пришел фронт, и я был контужен так, что песок засыпал мне глаза. И после этого я все равно много читал и в итоге испортил себе зрение.
На фронте я видел героизм советских солдат, которые погибали на польской земле. Тут их 600 тысяч похоронено. И поэтому у меня постепенно возникло чувство глубокого уважения и симпатии к России и россиянам, и оно будет у меня до последних дней, независимо от того, какая будет политическая конъюнктура.
— Что же стало с вашим отцом, с семьей?
— Отец умер, едва выйдя из лагеря, в 1942 году, и его похоронили там же, в Сибири. Между прочим, когда узнал об этом факте Горбачев, он заинтересовался, и, видимо, по его рекомендации на могиле моего отца построили такое хорошее (я не знаю, как это по-русски правильно) памятное место. Да... Это там, где сейчас город Бийск находится. Мать и сестра жили в Сибири еще до 46-го года, а потом вернулись в Польшу. Жить нам было, конечно, тяжело. Я был молодым офицером и тоже не очень мог помочь им. Мама моя умерла в 66-м году, сестра окончила вуз и вышла замуж. Ее муж — профессор, историк литературы. Они сейчас оба на пенсии.
— Вот и вы сейчас уже на пенсии. И каково это для бывшего президента, генерала?
— Решением нашего парламента, как и другие бывшие президенты (кроме меня есть еще один “бывший” — это Лех Валенса), я имею право на свое бюро. В моем бюро есть две небольшие комнаты: в одной сидит секретарша, а в другой я устроил кабинет. Каждый день приезжаю сюда к 9 часам. Нужно сказать, что у меня изменился режим, потому что когда я работал, то приезжал в 8 часов, а уезжал около полуночи. Сейчас я до трех часов провожу разные встречи, что-то пишу, говорю по телефону, как сейчас с вами. После обеда уже отправляюсь сам на другие встречи. Если есть время, то заезжаю домой к жене Барбаре. Приходится заезжать и в госпиталь, я уже сделал несколько операций. Здоровье у меня, конечно, неважное. Особенно сейчас оно меня беспокоит, когда некоторые политические круги меня осуждают все время за то военное положение и... угрожают, что я буду осужден за это. (Голос дрожит, он начинает говорить с акцентом.) Это, знаете, неприятная вещь, но что ж, приходится вот так жить...
— В России у вас остались друзья?
— Большинства из них уже нет в живых, но из тех, кто жив, вот: маршал Соколов, маршал Куликов. Но я бы мог перечислять еще долго. Правда, сейчас мы реже общаемся, но я сохраняю чувство дружбы, тем более что мы боевые друзья, воевали вместе.
Конечно, я общаюсь с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Общался с покойным уже, к сожалению, Георгием Шахназаровым — умный, прекрасный был человек. С Евгением Примаковым мы встречались, с Александром Яковлевым. Часто мне приходится общаться с российскими учеными, журналистами, публицистами.
— А каково живется на президентскую пенсию? Кстати, какая она?
— Я получаю 5000 злотых, это примерно 1000 долларов США. У меня есть также машина и охрана. Мы с женой живем на юге Варшавы на небольшой вилле, которую мы купили уже очень давно. Самое для нас приятное — это выезд далеко от Варшавы в район Мазурских озер, 200—250 км севернее Варшавы, там есть военный дом отдыха, где мы очень себя хорошо чувствуем. Иногда, но очень редко, ходим в театр. Случается, приглашают в посольства на приемы. Недавно я был в российском посольстве в связи с Днем защитника родины, раньше этот праздник назывался Днем Советской Армии — 23 февраля.
— Вы сами водите машину?
— Нет. Из-за своих больных глаз. Поэтому мы пользуемся служебной машиной. Иногда дочь Моника выручает, подвозит нас с супругой. Она живет отдельно, но часто к нам приезжает.
— А внуки, внучки?
— Их нет. Дочь у меня не замужем. Хотя у нее есть друг, но сейчас такая мода бывает у молодых, что они не оформляют отношения официально.
— Значит, вы вдвоем с супругой коротаете вечера...
— Не вдвоем, а втроем — у нас есть собачка. У нас в семье всегда были собаки. Одна умирает, и мы так сильно переживаем, что заводим другую. Мы берем обычных дворняжек, бездомных. Сейчас у нас как раз живет такая дворняга Люля. Ее как-то зимой еще щенком нашла наша дочь. Собачка замерзала на улице, а Моника ее пожалела и принесла к нам. Так Люля у нас и осталась и живет с нами уже много лет.
— Господин генерал, я, естественно, не могу не спросить вас о начинающемся судебном процессе, на котором вам отведена роль обвиняемого. Как бы вы прокомментировали те аргументы, которые выдвигают против вас?
— (Вздыхает.) Мне очень трудно говорить об этом, потому что я знаю, что почти каждый человек, которого обвиняют, говорит “я не виновен”. Но я даже хочу этого процесса, потому что он покажет, что я не виновен в тех событиях, которые были в Польше в 1970 году. Об этом уже книги написаны, и я много писал сам. Но я откровенно скажу: идет политический нажим, чтобы этот процесс провести, и у меня есть определенные данные, чтобы так говорить. Но я подхожу к этому совершенно спокойно, потому что есть все доказательства, что я абсолютно не виновен. Даже наоборот, тогда благодаря моему поведению, моим действия и решениям удалось прекратить те несчастные события, которые разворачивались на основе решения Владислава Гомулки (Владислав Гомулка в то время был 1-м секретарем ЦК ПОРП. — Ред.) применить силу. Но это применение силы тогда было в определенных рамках оправданно, потому что были убиты милиционеры, жгли здания, грабили магазины. В таких условиях всегда любое государство, и даже демократическое, применяет силу. Но самое плохое то, что Гомулка не остановил, не пришел к выводу, что надо политическими решениями как-то потушить этот пожар, а он все время тушил его силой.
Гомулка меня неформально, но фактически устранил от руководства армией. Послал туда, где эти события были, в Гданьск, на побережье, самого своего близкого и доверенного человека и через него руководил. И премьер-министр Юзеф Циранкович тогда тоже был там. И это все проходило мимо меня, а я, наоборот, делал все, чтобы предотвратить эти события...
— Господин генерал, мы надеемся, что этот нелегкий процесс будет справедливым.
— Да, я тоже надеюсь. А напоследок хочу вас попросить передать через вашу газету от меня большой привет вашим читателям и особенно ветеранам Великой Отечественной войны — моим боевым друзьям.
Сейчас уже ясно одно — судебный процесс займет много времени. Ведь в лице Войцеха Ярузельского Польша будет судить свое коммунистическое прошлое, продолжая таким образом политический процесс, в котором участвуют страны, раннее боготворившие своих вождей, а теперь пытающиеся вынести им обвинительный юридический вердикт.
