Дедуху 30 лет. Выглядит на 20. На НТВ работает корреспондентом с самого рождения компании, но в звездах никогда не значился. В поисках его величества “события” объехал полмира. Но главное в его журналистской жизни событие само нашло его. 25 октября в десять часов вечера Дедух принял дежурство перед “Норд-Остом” у Сергея Холошевского. Спустя несколько часов о нем и об операторе Антоне Передельском узнала вся страна.
- Перед походом к Бараеву вас инструктировала ФСБ?
— Нам говорили, как мы должны вести себя, приближаясь к зданию, входя туда. Насколько я понял, с представителями штаба чеченцы разговаривать не хотели. И еще, мы должны были уговорить террористов отпустить детей и женщин.
— Но с вами так никого и не выпустили.
— Они намекали: вот посмотрим завтра, как вы нас покажете, тогда и решим. Это был намек, а не уговор.
— Боевики действительно были недовольны, что их показали без звука, и очень разозлились?
— Естественно, они не получили того, на что рассчитывали. Они думали, что все будет как в Буденновске, когда Басаев говорил в камеру все что хотел и это показывали. Но их злоба была обращена непосредственно на меня и на оператора Антона Передельского, хотя если бы они немного поразмыслили, то поняли бы, что в этой ситуации от нас мало что зависело. Если бы мы дали слово террористам, то это могло закончиться уголовным делом.
— Как ты понял, что они обозлились именно на тебя и на Передельского?
— После нас туда заходил наш корреспондент Боря Кольцов вместе с Сергеем Говорухиным. Им ничего не дали снимать, пригрозили расстрелом. А прощаясь, Бараев сказал Кольцову, что он очень недоволен именно мною. На следующий день было принято решение в основном показать все интервью. Но потом мы узнали, что Бараев, озлобившись, сказал: показывайте, не показывайте — мы все равно никого не отпустим.
— Ты понимал, что любое неточное слово, “не тот” взгляд могут испортить дело?
— Да, но страха особого не было. По тому как нас встретили, по ходу разговора стало понятно, что ни убивать, ни оставлять нас в заложниках они не собираются. Им было важно выйти в эфир. Я не могу сказать, что выверял каждое слово.
— Ты знал о том, что у вас с самого начала была включена камера и рисковал...
— Конечно. Перед нами была поставлена задача снять как можно больше деталей. В штабе все понимали ценность каждого кадра. Но в зал нас так и не пустили.
— Сейчас хотят ввести ограничения на работу СМИ в подобных ситуациях. Ты готов под этим подписаться?
— Конечно. Журналисты должны думать о том, чтобы не навредить и не помогать террористам.
— В твоей журналистской практике беседа с Бараевым — самая экстремальная ситуация?
— Всякое было, но так близко к людям, которые готовы были, не особенно размышляя, тебя убить, я не подходил. Я работал в Чечне на первой войне, был в Таджикистане, Афганистане, и все равно это несравнимо. Рядом со мной убивали журналистов. В Северном Афганистане, когда талибы уже были отброшены, убили шведского журналиста, который пытался помешать грабителям. Несколько известных иностранных журналистов убили по дороге из Кабула в Кандагар. Наш корреспондент Денис Шуйский встречался с человеком из отряда этих убийц, и тот сказал, что журналисты не понравились им чисто внешне.
— Ты понимал, что “чисто внешне” тоже можешь не понравиться Бараеву?
— Был легкий мандраж и в то же время сильный драйв. Потому что, когда часами стоишь под дождем вместе со всеми и думаешь: вряд ли что-нибудь сегодня произойдет, хочется приключений. Поэтому радости было больше, чем страха. Я пошел туда с прекрасным оператором Антоном Передельским. Мы были с ним в Афганистане, знакомы очень давно. Я уважаю всех операторов, но очень рад, что к террористам пошел именно с Антоном. Именно он пытался уговорить боевиков, чтобы они отпустили людей.
— Почему террористы вам так доверяли?
— Не знаю. Даже к Рошалю, который лечил детей в Чечне они все равно относились подозрительно. Один боевик даже пытался снять с него стетоскоп, заподозрив, что это прослушка. Нас же с Антоном они совсем не обыскивали. Когда мы туда вошли, в фойе никого не было. Было темно, перевернутые столы, опрокинутые витрины, у входа в зал стояла маленькая пристроечка, где, очевидно, продавались программки. За ней сидело несколько боевиков в масках. На одном из них я заметил ботинки “Prada” и не менее дорогие брюки. Видно, что человек пожил в Москве и успел здесь приодеться. А вот Бараев, наоборот попросил не задавать ему слишком мудреных вопросов, потому что он не очень хорошо говорит по-русски.
— Как журналист ты пытался хоть как-то их понять?
— Я знаю, что творится в Чечне, поэтому могу понять, почему они это сделали.
— Многие, например Леонтьев с Первого канала, сейчас скажут: ты так говоришь, потому что стал жертвой стокгольмского синдрома, когда жертвы начинают любить своих мучителей.
— Я бы хотел посмотреть на Михаила Леонтьева, окажись он на нашем месте или на месте этих заложников. У него бы тогда не просто стокгольмский синдром был. Это был бы отдельный синдром Леонтьева.
— Как твое возвращение “оттуда” встретили коллеги?
— Первое раз мое прямое включение для НТВ записывали камеры других телеканалов.
— А на НТВ, наверное, была эйфория?
— Это была очень тяжелая ночь. Йордан связывался с Лесиным, с Ястржембским. Когда речь идет о человеческой жизни, можно ли думать о конкуренции? Это же не свадьба Пугачевой с Киркоровым, когда каждый канал должен выпрыгивать из штанов.
— Почему на НТВ ты отвечал а космос, ведь у тебя филологическое образование?
— Это получилось случайно. Просто мой отец был офицером Генерального штаба, закончил Академию ракетных войск им. Дзержинского и служил на космодромах в Плисецке и Байконуре. И мама тоже занималась конструированием тактических спутников.
— Перед тем как пойти к Бараеву, ты звонил своим родственникам?
— Я никому не звонил. А своим новостийщикам сказал, чтобы они в течение ближайших часов не ждали от меня никаких прямых репортажей. Они все поняли.
— После всего этого, что тебе сказала твоя девушка?
— Она сказала: “Обещай, что ты больше туда не пойдешь”. А отец просто отреагировал: “Смелый ты... дурак”.
