Композитор милостью Божией и великая балерина, Родион Щедрин и Майя Плисецкая 45 лет живут в любви и согласии, и к нам иногда доходит теплый свет их нежных муз. Год Щедрина, объявленный ЮНЕСКО, достиг вершины в России. Блистательные концерты к 70-летию Родиона Константиновича стали музыкальным посланием в будущее.
Майя отлучилась ненадолго. Родион репетировал в своей студии рядом. Мы с музыкальными помощницами Майи пьем чай на кухне, где все по-старинному просто, без современных модных предметов. В 4 часа, как было условлено, влетела на кухню Майя в роскошном брючном костюме от Кардена. Сияющая, готовая к выходу, Майя по-домашнему легко включается в разговор о пустяках. И никакой звездности, и никакого обременительного груза лет. Сама легкость и свет.
Родион после репетиции вошел возбужденный, быстрый — времени в обрез, и он сразу провел меня по трехкомнатным жилым апартаментам.
— Видите, как все по-походному разбросано!
Распахнуты чемоданы, смотаны ковры. И какие! Каждый _ реликвия: они от великого французского художника Фернана Леже с его броской яркостью. На стене — керамическое чудо работы Пикассо. Его подарок. Много книг...
— Родион Константинович, что-то я не вижу у вас Шагала?
— Шагал много раз рисовал Майю. Знаменитое панно в Метрополитен он писал с нее.
Майя: — У него там танцующие фигуры, и одна из них я.
— Сколько продолжалось ваше позирование?
— Ну, несколько часов. И он хотел, чтобы мы танцевали.
— Вы бывали у Шагала в Париже?
— Везде бывали, в том числе в Сан-Поль де Вансе. Теперь там, недалеко от Ниццы, его музей. И конечно, часто бывали у него в Париже. Кстати, у него дома царил такой же, как теперь у нас, беспорядок — все в развале.
— Зато видно, здесь люди не прокисают и не посвящают жизнь поддержанию комфорта.
— Чего уж нет — того нет.
— Родион Константинович, в 43-м году в свои 11 лет вы убежали из дома — на фронт...
— Бегал два раза. И не один, а с приятелем Мишей Готлибом. Хотелось доблести. Бежали спасать отечество. Но в первый раз недалеко ушли. Вокзал строго охранялся войсками, и нас поймали. На следующий день опять решили попробовать. Переспали на какой-то лестнице. Было холодно и неприятно... Добрался я даже до Кронштадта.
— Родителей вы сильно переполошили, наверное.
— Со мной им никакого сладу не было. И они рискнули отправить мои документы в Нахимовское училище. Меня уже готовились туда зачислить, но, на мое счастье — видно, Господь помог, — на Большой Грузинской открыли хоровое училище под руководством Свешникова. Интернат соответствовал Нахимовскому. Воспитатели — все военные. Дисциплина железная. Но что мне пришлось особенно по душе — на концертах мы выступали в мундирчиках с золотыми пуговичками. И казалось, что ты уже защищаешь Родину. Так, без уговоров папы и мамы, я увлекся музыкой.
— Расскажите про свою маму.
— Конкордия Ивановна умерла. Она была, слава богу, долгожительницей. Когда жаловалась на самочувствие, я говорил ей: “Мама, надо дотянуть до двадцать первого века. Держись!” — “Держусь!” — уверяла она. Но 5 декабря 1999 года мама скончалась... Пирожки мама пекла замечательные, холодец отличный варила. На дни рождения, на Рождество, на Пасху особенно старалась угостить нас повкуснее. Мама была чрезвычайно верующей. Ведь мой дед, ее отец Иван Герасимович, был священником. Она соблюдала все православные праздники. А мой отец Константин Михайлович тоже воспитывался в духовной семинарии и обучился всем премудростям, но он был более свободным в вере.
— Ваши озорные частушки, с народного языка слетевшие, придают вашим сочинениям перченую остроту. Наверно, вы сами в молодости могли лихой частушкой повеселить?
— У меня жизнь так сложилась: родился в Москве, а лето проводил на Оке. Отец мой был сыном священника в Тульской губернии. Усердие и просвещенность деда отметили и направили его священником в город Алексин — это 200 верст от Москвы. Город стоит на Оке. Место прелестное. Но советская власть изгадила город, замусорила. Построенный химкомбинат все отравил. Когда ветер повернет с той стороны — хоть противогаз надевай... Когда я последний раз там побывал — боль перехватила грудь.
До революции интеллигенция туда приезжала на отдых. Году в 1910-м летом пожаловали артисты Малого театра. А отец и два его брата были от природы очень музыкальны. Всего их было семеро братьев. И все имели духовное образование. А эти трое стали профессиональными музыкантами. Отец играл на скрипке, мог играть вообще на всех инструментах. Его одаренность и феноменальную музыкальную память заметила знаменитая актриса Вера Николаевна Пашенная. Великого сердца женщина на свои деньги привезла его в Москву, показала ректору Московской консерватории — знаменитому композитору Ипполитову-Иванову. Композитора поразила одаренность мальчика, и его приняли на подготовительный курс. Пашенная два года содержала талантливого студента на свои деньги. В 1917 году Константин Щедрин закончил консерваторию, вернулся в Алексин и основал там музыкальную школу.
— Вы, московский мальчик, любили бывать в Алексине?
— Летом меня всегда привозили. Ехали на лошадях. Я там еще застал подлинный народный музыкальный дух. Звонили колокола, и под этот звон народ выпивал, а потом веселился. Частушки я слышал не со сцены — своими ушами. До сих пор помню эти чудные пьяные песни. Я бы мог их спеть, но они такие, что меня за них сразу арестуют.
— Мальчик Родька часто влюблялся в девчонок?
— Конечно, в девочек влюблялся. Моя сексуальная ориентация совершенно определенная. (Смеется.) Я с большинством — не с меньшинством. Много влюблялся — и в Алексине, и всюду.
— В молодые свои композиторские годы с одной вечеринки вы увезли красавицу Майю. Заранее разработали сценарий увода?
— Познакомились мы с ней в доме у Лили Брик, куда меня привела любовь к раннему Маяковскому. Все у него наизусть знаю, гениальные стихи. Литератор Александр Липовский, видя мою помешанность на Маяковском, познакомил меня с Володей Котовым, уже приходившим на Лилины вечеринки. Кстати, это с ним мы сочинили известную песню “Не кочегары мы, не плотники...”. Я написал к фильму “Высота” музыку, а Володя потом подтекстовал к песне слова. Песня жива до сих пор. Даже рокеры иногда заканчивают ею свой выход.
Так вот. Привел меня Володя к Лиле Брик с Катаняном. К тому времени я написал нечто по Маяковскому. И долбанул им “Левый марш”, а потом знаменитую “По морям, играя, носится с миноносцем миноносица...”. Литературная богема заставляла меня играть “Левый марш” в каждый мой визит, а при нашем уходе ночью Лиля Юрьевна и Василий Абгарович совали нам деньги на такси. Конечно, на такси мы не ездили — чаще шли пешком... Потом я написал музыку к пьесе “Они знали Маяковского”. Она шла в Александринке, поэта играл Черкасов. Представьте, художником спектакля был сам Александр Григорьевич Тышлер! Потом, в Большом, он тоже оформил мою оперу “Не только любовь”. С великим Тышлером я работал три раза в жизни. С ним делал “Мистерию-Буфф”, когда Маяковского стали возрождать. Плучек ставил “Мистерию”, но не в здании Сатиры, а на Малой Бронной. Замечательная постановка! Тышлера я очень люблю. Однажды в Питтсбурге мне сказали, что у одной тамошней коллекционерши 18 или 20 Тышлеров.
— Но вдова его, Флора Яковлевна, старалась ничего не продавать.
— Я тоже не поверил! И сказал: “Отведите меня к ней. Я хочу видеть своими глазами, а вдруг это не Тышлер”. Мы приехали, и я увидел гениальные рисунки Тышлера. Эта понимающая особа хранила их со всей скрупулезной тщательностью.
— Родион Константинович, любимый Тышлер нас увлек от Майи.
— Возвращаемся. За фильм “Высота” мне заплатили очень хорошие деньги. Фильм имел большой успех. Я купил себе машину — “Победу” серого цвета. На машинах по Москве тогда мало кто ездил. На вечере нашего первого знакомства у Лили Брик я увидел Жерара Филипа с женой. Ночью французов поджидала машина. А я повез Майю к ее дому. Но не сразу начался наш роман. Она меня попросила записать музыку Чарли Чаплина — хотела это станцевать. Но не станцевала, и я на нее обиделся... Встретились мы уже в Большом, где пошла моя опера “Не только любовь”. Нашему официальному бракосочетанию уже 45. А роману и того больше.
— Когда вы бываете в разлуке, что с вами происходит?
— Мы каждый день переговариваемся по телефону. Разоряемся на этом. Такого нет дня, чтобы мы не созвонились, даже если Майя в Новой Зеландии.
— Перебрасываете любовный мост через материки?
— Да, разговариваем с любого расстояния, хотя бы по пейджеру.
— Для Майи творят костюмы лучшие кутюрье. У кого одевается Родион Щедрин?
— Специально ни у кого не одеваюсь и по магазинам не хожу. Мы дружим с Карденом. Он же Майе сделал царские подарки. Во всех своих спектаклях Плисецкая танцевала в костюмах Кардена. О его авторстве запрещено было даже упоминать в программке. Раньше Карден нас часто одаривал. Но нам уже неудобно у него брать. Сейчас, когда мы бываем в Париже, то идем в его бутик, где нас все знают. Что-то покупаем.
— Как выглядит Карден?
— 2 июня ему исполнилось 80 лет. Он совершенно такой же — себя не щадящий, мятущийся путешественник. Подвижный, улыбчивый. У него великолепная генетика. Сестра его умерла в 98 лет. Он ведь не француз — итальянец. Это по культуре он француз.
— За границей у вас случаются королевские приемы. В чем вы на них блистаете?
— Например, Слава Ростропович по случаю своего 80-летия устроил главный ужин в Букингемском дворце. Там были короли и королевы Европы. Я пришел в черном смокинге by Pier Carden, а Майя — в очень красивом черном платье от Кардена. В присутствии английской королевы иначе нельзя. Был принц Чарльз, был испанский король...
— Его величество проявил внимание к Майе?
— Ну, конечно. Она в Испании работала. У них с королем хорошие, добрые отношения. При встрече целуются.
— Майя сама царственна. Когда она на сцене под восторженные крики зрителей уплывала за кулисы, вас не мучили сомнения: вот сейчас “утанцует” к другому гению?
— Нет-нет. Не мучил себя ревностью. Мы были уверены: это Бог нас свел.
— Размолвки случаются?
— Нам и без них хорошо. Женился я тайно, без родительского благословения. Лишь однажды пригласил моего дядю-москвича познакомиться с Майей. Приехал он с большим тортом. Я помогал ему распаковывать — и мы вывалили торт прямо на ковер. Все растеклось. Он мне и говорит: “Вот сейчас молодая жена даст нам жизни!” — “Да она даже не среагирует”. — “Ты ври, да знай же меру!” Майя опаздывала. Вошла: “Ой, торт провалили...” Дядя был потрясен и сказал мне с облегчением: “Вдвойне поздравляю”. Другой мой дядя — Михал Михалыч — приехал из Тулы, позвонил по телефону: “Позови меня. Скажу сразу — истеричка она или не истеричка”. Познакомился и наедине заулыбался: “Поздравляю. Она нормальная баба”.
— Родион Константинович, вы хорошо знали Шостаковича. Расскажите о нем.
— Он знал меня с 9 лет. Когда мы с мамой были в эвакуации в Куйбышеве, часто мучились от голода. Бывало, застывая на морозе, разыскивал на картофельном поле мороженые клубни. Что-то приносил. Потом к нам приехал отец, когда поправился после контузии. В это время организовали Союз композиторов, и Шостакович стал первым председателем. А ответственным секретарем стал мой отец.
Гений Шостаковича вполне соотносим с его человеческим гением. Редчайший случай. Стольким людям он помог, оказал содействие в тяжелые, решающие минуты! Сердобольный, участливый, он никогда не изображал надменного гения. Шостакович был идеальным человеком. Истинный интеллигент. Думаю, таким же был и Чехов.
— По мнению Иосифа Бродского, Чехову “недостает душевной агрессии”.
— Бесплодны подобные дискуссии. Они показывают не лицо Чехова, а того, кто судит о нем. Не причисляю себя к адептам Бродского. А к Чехову отношусь с величайшей любовью. О Чехове-человеке можно судить по его огромной переписке, и не только с братом.
— Вы как-то высказали парадоксальную мысль: “Гений — это термоядерная мощь, которая пробьет все”. В ком вы ощущаете такую силу?
— В Шостаковиче. Он преодолел все. Несколько близких его родственников были расстреляны. Тухачевский, с которым композитор был дружен, стал единственным, кто вступился в его защиту в ответ на гнусную статью “Сумбур вместо музыки”. Когда Шостакович приезжал в Москву, он останавливался в квартире Мейерхольда, которого тоже потом убили. Видите, великий человек был окружен расстрельными людьми. Его долбали во всех газетах. Только термоядерное, сверхчеловеческое чувство внутренней свободы защищало его, и он написал такие великие произведения.
— А из современников кто вам близок?
— Обожаю Андрея Вознесенского. Мне дорога и понятна его поэзия — будоражит меня всего. Знаю его наизусть. Очень люблю Беллочку Ахмадулину и Борю Мессерера. Белла — гениальная женщина. Всегда ее боготворю. С Мессерером мы вместе работали. По всему миру идет “Кармен-сюита” в его классической сценографии.
— Принес ли вам какую-то приятную неожиданность ваш фестиваль?
— Принес, принес — просто именины сердца. Абсолютную радость. Как говорил Роберт Шуман: “Композитору нужны две вещи — воздух и похвалы”. Все это было на моих концертах и в Петербурге, и в Москве.
— Чем вас вдохновила “Лолита”?
— Хотя Набоков написал ее по-английски, но на русский он перевел роман сам. И как выразителен его язык! “Лолиту” постарались свести к педофильской теме. Для меня эта книга не с одним дном. В ней много по-настоящему неразгаданных тайн.
— Вас когда-нибудь предавали те, кому вы доверяли?
— Предавали. Достаточно серьезно. Люди, которые были мне близки и кому я верил, оказались абсолютными конъюнктурщиками невысокого полета.
— А это правда, что вы в Мюнхене не купили, а просто снимаете квартиру?
— Снимаем. Двухкомнатную, меблированную. С постелью.
— Никакого собственного стиля?
— Никакого. Я там работаю. Как композитор, я там себя лучше чувствую: в городе Вагнера уважают твои авторские права. Хорошо издают сочинения. Город этот люблю. Он красив, полон зелени. Там прекрасное баварское пиво. Любое! Я уже разбираюсь — нужно пить только из бочки, не из бутылок. В нашем квартале 32 ресторана. Мне в Москве этого не хватает. Куда пойти? В прокуренный ресторан, где с тебя потребуют страшные доллары за бутылку вина?..
— Родион Константинович, в Москве еще не забыли о вашей увлеченности футболом. В Германии вы ходите на стадион?
— Очень редко ходим на матчи. Но команду “Бавария” знаем.
— Можно сравнить уровень класса клубных команд наших и германских?
— Там класс гораздо выше. Они смелее играют, потому что знают: спортивная медицина их вытащит, спасет. А наши играют с оглядкой. Наша медицина в этой области реабилитирует потерпевшего с трудом. И в этой трусости, в страхе получить травму наши футболисты играют слабее. Врачи у нас есть гениальные. Но нужна еще и техническая, лекарственная база...
— Майя ходит с вами на футбол?
— Всегда. Она неистовая, отчаянная болельщица.
— Вы сами не играли на поле?
— Сейчас еще играю. Недавно в игре упал, повредил левое плечо — теперь за инструментом эта травма дает о себе знать.
— Вы заядлый рыболов. Как там, в Мюнхене, с рыбной ловлей?
— Немцы очень законопослушные. А потому часто можно увидеть на реке, на озере почти ирреальную картину: стоит человек до пуза в воде. Стоит долго. Вдруг выдергивает рыбку. Берет измеритель и прикладывает к рыбьему телу: доросла ли рыба до нужного размера? В Германии суровый закон: если хоть на сантиметр рыбка меньше предусмотренной длины — выпусти ее сразу в воду, иначе будешь отвечать за браконьерство. Такой спорт не для меня.
— Расскажите про свой литовский дом. Вы его построили сами?
— Мы купили старый каменный. Нам Литва не чужая — ведь оттуда род Плисецких. Дом был в плохом состоянии. Мы его утеплили. В течение нескольких лет что-то реставрируем, ремонтируем. До конца жизни забот хватит. Наш дом стоит у озера. Зимой и летом там рыбу ловить — просто удовольствие! Встал с постели — и прямо к воде...
— Майя составляет вам компанию на рыбалке?
— Иногда. Зимой из проруби таскает окуньков.
— Сырую рыбку едите?
— Ели. Полчаса можно ее продержать в лимончике зеленом, едком, добавить перчику... Вкуснота! Редко сам готовлю. Майя умеет — и хорошо, и быстро. В общем, мы быта не боимся — он нас не ссорит, не сердит.
— В литовском раздолье какую живность завели?
— Мы очень любим собак. У нас их две. Немецкая овчарка — помесь с волком, по кличке Шамиль, обожает Майю. Подойдет к ней, привалится к ее ногам своей 90-килограммовой массой и ждет ласки. Шамиль живет на улице, в большом и высоком вольере. Когда Майя его кормит, берет кусочки осторожно, еле прикасаясь. Воспитанный! Моя любимица Аста, ротвейлер, — умница, просто собако-человек. Все понимает. Зову ее к себе на второй этаж в кабинет: “Пойдем музыку писать”. Поднимется наверх, ляжет и наблюдает. А поздно вечером, стоит мне сказать ей: “Спать, спать...” — тут же идет вниз к своей постели.
— Мне рассказывала ваша домоправительница Наталья, что у вашего озера творится настоящая мистика: к Майе прилетают лебеди.
— Удивительно — но прилетают. 20 ноября, в день рождения Майи, когда мы были в Мюнхене, Наталья позвонила и сказала: “Майя, к вам лебеди прилетели. Я взяла бинокль и посчитала. Их было шестнадцать”. Летом лебеди подплывают к Майе, и она их кормит с руки.
Балет. Адажио: два рыжих гения любви одни на берегу.
