Первоначально я ожидал очень многого от назначения премьер-министром Японии Дзюнъитиро Коидзуми. Впервые во главе одной из великих держав стал наконец действительно широко образованный и широко мыслящий человек. Но вскоре стало ясно, что ему не удается осуществить тот радикальный перелом, в котором Япония явно нуждается.
Поэтому я довольно скептически отнесся и к его визиту в Россию. Но когда я узнал, что премьер Коидзуми захотел посетить Курчатовский научный центр в Москве, встречался там с учеными, — у меня появилась надежда, что все-таки будет затронута волнующая меня тема. К сожалению — если судить по газетным отчетам, — серьезного разговора не получилось. Единственной перспективной проблемой, которая была затронута, был вопрос о Международном экспериментальном термоядерном реакторе (ИТЭР). Вот и все.
Между тем именно научно-техническое сотрудничество только и может быть, по моим представлениям, главной базой долгосрочных отношений наших стран.
Уже сейчас — при полном доминировании США — стала нереальной пирамидальная модель мира: США — вершина, затем группа стран-метрополий (семерка), затем богатый “верх” — страны-сателлиты и основная часть (9/10) — третий мир.
Насильственное построение пирамиды нереально: ни третий мир, ни богатые страны, ни семерка на него не пойдут.
В экономическом варианте пирамида глобализма тоже не реальна: у США нет ресурсов, достаточных для управления остальной частью пирамиды. Поэтому можно полностью согласиться с мнением, что будущий мир будет миром нескольких центров силы.
Соответственно, для России главная проблема будущего — выбрать тот центр силы, который наиболее отвечает ее интересам (было бы самоубийством попытаться создавать “свой” центр силы). Выбор не столь уж велик. С США. С Западной Европой. С Китаем. С Индией. С мусульманским миром. И, наконец, с Японией.
К сожалению, Коидзуми не сделал эту проблему главной темой переговоров.
Что может на десятилетия прочно связать Россию и Японию?
Ракетно-ядерный потенциал России для Японии в каких-то ситуациях может представлять интерес. Но это не будет главным для будущего мира.
Более реальная база блока — сырьевой потенциал России. Именно в этом направлении прошли некоторые решения в переговорах Путин — Коидзуми. Но сырьевой вариант не может быть прочной основой. Во-первых, японская экономика давно начала ориентироваться на то, чтобы обходиться минимумом сырья. В свое время именно это “атнисырьевое” ориентирование Японии завело в тупик проект Байкало-Амурской магистрали.
Во-вторых, нас в России будущее в виде поставщика сырья не устраивает. Россия может сохраниться как единая страна и избежать распада на несколько “русскоговорящих” стран только в случае, если она будет великой державой. Великой державой в XXI веке поставщик сырья быть не может.
И, наконец, третье. Для Японии сохранение своих позиций как великой научно-технической державы стало острейшей проблемой.
Когда я лет десять назад, отвечая на вопросы японских журналистов, предсказал перспективу ухудшения позиций Японии — ко мне отнеслись с вежливым скептицизмом. Но жизнь показала, что Япония пошла по этому пути. И в будущем пока нет серьезных перспектив. Ведь научно-технические успехи Японии имели очень своеобразную опору — фундаментальные теоретические разработки США. США в годы “холодной войны” передавали многие свои разработки Японии. А вот в новой ситуации, когда конкуренция Японии уже не компенсируется угрозой со стороны СССР, США все сильнее начнут ограничивать “подпитку” Японии и в конце концов перекроют этот канал.
Для Японии это будет означать развитие в пределах имеющихся научно-технических идей. В итоге — растущие трудности, так как такого типа развитие осваивают и другие страны (в той же Азии).
Так вырисовывается ситуация, при которой и у России, и у Японии проблема научно-технического лидерства становится первоочередной. Но трудности у обеих стран разные. У Японии — недостаток теоретической, фундаментальной науки. У нас — ее наличие, но острейшая нехватка ресурсов и опыта массового развертывания современных производств высоких технологий.
Опыт массового военного производства у нас есть, но нет денег для оплаты оружия. Да и перспектива “кормиться” на обострении мировых противоречий не может нас устраивать. Ну а отсутствие сферы утилизации теоретической науки в конце концов лишит и саму эту науку ресурсов.
Вот в этой-то ситуации — потребность в теоретической науке в Японии, недостаточно развитой у нее, и недостаток ресурсов для имеющейся теоретической науки в России — и заключены, на мой взгляд, главные перспективы долгосрочного союза.
При этом я думаю, что по большому счету у Японии гораздо более критическая ситуация, чем у России. Россия может “добавить” отрасли высоких технологий к своей теоретической науке. А вот Японии создать свою теоретическую науку будет исключительно сложно.
В менталитете японской нации значительна роль двух начал. Одно связано с тем, что заимствования занимают в нем почетное место. Другое — с типом японского духа.
Сначала о заимствованиях. Японский язык принадлежит скорее к группе урало-алтайских языков. Во всяком случае, он качественно отличается от односложного моносиллабического китайского. Тем не менее почти все ключевые понятия философского, нравственного, идейного характера — в своей основе китайские. Письменность тоже из Китая. Освоение основ китайской культуры началось еще в первом веке до нашей эры, при императоре Судзии. В V веке новой эры была заимствована письменность и с нею буддизм. Потом — при трех веках господства дома Фудзивара — были освоены китайское законодательство и китайское управление.
Правда, после объединения в XVI веке всей Японии выдающимся полководцем Нобунага возобладал курс на изоляционизм. И только после того как в контактах с европейцами стала очевидной военная слабость японцев, в стране снова победили сторонники заимствования. Япония стала ориентироваться на усвоение всего самого передового — и это вскоре на себе ощутила русская армия в ходе войны с Японией в начале ХХ века.
Японская культура — великая и глубоко самобытная. И в литературе, и в поэзии, и в архитектуре, и в живописи, и в скульптуре. Я когда-то готов был часами сидеть возле монастыря в Наре, когда специально подобранные породы деревьев так желтели и краснели в осеннее время, что цветовая гамма склонов гор менялась каждые несколько часов. А какое море чувств в стихах: “Нет... Не ко мне... К соседу зонт прошелестел...”. Или в строках, написанных еще в Х веке Мицунэ: “Ах, осени туман — он не проходит, / стоит недвижно. А в душе, / где нет и проблеска, / все замерло в тоске”.
Но при всем величии и самобытности японской культуры никуда не уйти и от того, что заимствования — сформировавшийся веками элемент японского менталитета.
Другой фактор — идейный. Японская идеология базируется на трех китах — синтоизм, конфуцианство и буддизм. Монах Дзихэн хорошо это выразил в словах, что в “едином древе японской религиозности синто — это корни, конфуцианство — ствол и ветви, а буддизм — плоды и цветы”. Известный японский ученый Ниномия Сонтоку продолжил эту мысль, сказав: “Синто — это путь, составляющий основу страны, конфуцианство — это путь управления страной, а буддизм — это путь властвования над своими сердцем и разумом”.
Синтоизм вообще свободен от аналитических раздумий — в нем нет учений о богах, о нравственности, о карах или наградах после смерти. В нем — только культ предков. Один из японских идеологов четко сказал: японцу не нужно учение о нравственности, так как “учение о нравственности изобретено китайцами, потому что сами они народ в высшей степени безнравственный”.
Но и в конфуцианстве с его вниманием к нравственности на первом месте тот вид нравственности, где все основано на правилах, а не на идеях, анализе, размышлениях. Конфуций просто оставляет в стороне рассуждения о создании мира или о духе. Надо стремиться к самосовершенствованию. Тут Конфуций оказывается очень близким и дорогим для Льва Николаевича Толстого.
И, наконец, буддизм, отстаивая веру в переселение душ, делает верующего человека ответственным за свое будущее (точнее, будущее своей души, очищенной в ходе кремации, огонь которой уничтожает все нечистое), тем не менее тоже не способствует развитию творческого духовного поиска, сомнениям и инициативе. Цель не в мышлении, а в освобождении от страданий. Цель не в преобразовании жизни, а в наслаждении ею.
Таким образом, в Японии не очень хорошая почва для развития теоретической науки.
И это верно не только для Японии. Китай широко известен великими открытиями: колесо, компас, порох, фарфор, шелк. Это потрясающие, но прагматические успехи. А вот в области чисто теоретических наук таковых нет. Япония, тоже исключительно эффективная в приспособлении чужого к своим условиям, в развитии по максимуму всех потенций чужого, оказывается в то же время заложником того круга идей, которые являются основой этого чужого. Поэтому, скажем, не дали ощутимых результатов гигантские ресурсы, вложенные Японией в создание “электронного мозга” — ведь тут нужно было выйти и за пределы электроники, и за пределы современной генетики, опереться на новые, революционные теоретические идеи.
Вот почему я и думаю, что для Японии создание своей теоретической науки — задача, конечно же, не невозможная, но сверхсложная. А вот в России теоретическая наука есть — она получена в наследство и от СССР, и, еще раньше, от Российской империи.
Поэтому вполне пригоден для анализа такой вариант: Япония вкладывает ежегодно миллиарды долларов в сохранение и развитие теоретической науки в России, получает полное право и участвовать в этом развитии, и реализовать возникающие при этом возможности.
Ясно, что вложения нужны такие, чтобы у ученых в России не было соблазна уезжать в другие страны — ни по причине больших возможностей для работы, ни по причине более высоких заработков.
Ясно, что поддерживать придется всю науку: развитие естественных наук невидимыми нитями прочно связано с развитием гуманитарных.
Ясно, что ресурсы вкладывать придется и в российское образование, и во всю российскую культуру (прежде всего — в их частные структуры) — без них теоретическая наука не существует.
Посильно ли такое ежегодное финансирование для Японии? Думаю, да. Ведь альтернативные варианты будут еще более затратными.
Опыта таких проектов нет. Но ведь и опыта жизни в цивилизации XXI века тоже нет. Возможно, за базу надо будет взять три-четыре крупных научных центра — Москва, Питер, Новосибирск. Плюс не менее 50 “наукоградов” (сейчас российское правительство “наскребло” деньги всего для трех наукоградов — Обнинск, Дубна, Королев — и то значительно меньше их просьб).
Скорее всего придется в России сформировать независимые от государства научные центры. В них могли бы работать помимо российских и японских ученые из азиатских стран, особенно из стран бывшего СССР.
В общем, проблем много. Меньше всего я склонен преуменьшать трудности такого проекта. Но он возможен — в этом я уверен.
Конечно, я не склонен и “зацикливаться” на этом проекте. И у России, и у Японии есть и другие варианты на перспективу. Но обсуждать проект нужно — и нам, и Японии. В нем — один из вариантов нашего будущего в качестве великих держав.
