С момента теракта на Дубровке прошло почти полгода. Интервью розданы, виновные найдены, столичные депутаты награждены. Вышла даже книга о захвате “Норд-Оста”. И, кажется, добавить уже нечего. Но на самом деле за кадром осталось многое.
Мужчина, застывший с телефонной трубкой, не отвечающий на вопросы.
Мальчик, истошно кричащий: “Где моя сестра?!!”
Женщина, решившая умереть, потому что именно она подарила друзьям билеты на “Норд-Ост”.
И чиновники разных рангов и уровней, которые в панике мечутся от одного “штаба” к другому, не зная, что делать.
Это страшная изнанка катастрофы. Ее дано увидеть не каждому. Мои собеседники, пять человек, женщины и мужчины — мобильная бригада экстренной психологической помощи — видели происходящее изнутри. И только сейчас, спустя несколько месяцев, согласились рассказать об этом.
Что сказать шахиду?
23 октября в 21.00, сразу после того, как появились первые сообщения о захвате “Норд-Оста”, в Управлении ФСБ по Москве и области раздался звонок. Директор Центра экстренной психологической помощи МГППУ Екатерина Бурмистрова позвонила силовикам, чтобы узнать, когда потребуется помощь психологов. “Как скоро вы сможете собрать мобильную бригаду и приехать сюда?” — спросили на том конце трубки. Через пятьдесят минут бригада уже была на Лубянке. И сразу же выяснилось, что вопросов к психологам гораздо больше, чем казалось.
— Сначала мы встретились с человеком, который должен был вести переговоры с террористами, — говорит Екатерина Бурмистрова. — Разумеется, переговорщик он очень квалифицированный, но рекомендации психологов все же были нужны. Это особый случай: во-первых, террористы позиционировали себя как шахидов-смертников, готовых на все; во-вторых, с самого начала было ясно, что “мозговой центр” захвата находится вне здания, возможно, даже вне страны.
Более подробной информации на тот момент не было. Но и ее хватало, чтобы оценить серьезность происходящего. И понять: главное — выиграть время и не допустить жертв. Второй вопрос спецслужб касался работы СМИ. Как выяснилось, доза разрешенной информации была отмерена сразу же.
— “Сверху” поступали указания: что можно сообщать журналистам, чего нельзя, — рассказывает Бурмистрова. — Были заданы готовые фразы, а уже из них необходимо было сделать нормальные сообщения для СМИ. Это создавало определенную трудность. С одной стороны, от нас требовали четко следовать заготовке, с другой — мы понимали, что необходимы поправки. Потому что в первые часы тревожность усиливалась не по причине избытка информации, а из-за ее недостатка. И, само собой, ни в коем случае нельзя было провоцировать террористов.
После консультаций на Лубянке бригада специалистов выехала на место происшествия. Было три часа ночи. Пять человек в сопровождении двух силовиков шли по мосту, что напротив ДК, к оперативному штабу — школе №1274. А из окон ДК стреляли террористы. Тогда-то психологи и задали “несвоевременный” вопрос: вокруг полно жилых домов, как люди завтра пойдут на работу?! Но спецслужбы почему-то были уверены, что ситуация так или иначе разрешится максимум за сутки.
“А ваша жена была хорошим человеком?”
— Уже в первую ночь появилось около 200 пострадавших, — говорит Ольга Буланова, директор ЦПМСС “Отрадное”. — Были довольно тяжелые моменты. Помню, один мужчина вообще не реагировал на то, что ему говорили. Почти двадцать минут он не переставая набирал какой-то телефонный номер. Его спрашивали: “Куда звоните? Может, помочь?..” Он только качал головой и продолжал бессмысленно крутить телефонный диск. Молодой парень кочевал от одних родственников к другим, доказывая, что верить нельзя никому и надо идти на штурм здания самим...
— В десятом часу утра пришел мальчик, — вспоминает Эльвира Александровская, директор ЦПМСС “Юго-Запад”, — его сестра была среди заложников. Он громко кричал, требовал, чтобы ему объяснили, что именно происходит, не верил, что пока все живы. У него взяли координаты сестры и обещали связаться с ней, как только будет возможно. Утром появился пьяный газетчик. Лез к родственникам, задавал вопросы типа “А ваша жена была хорошим человеком?”. Можете представить, как реагировали люди... Мы его аккуратно оттеснили из класса в коридор. Через несколько минут выглянули: стоит этот журналист в красном свитере, на него орут сразу несколько ребят из спецслужб — видимо, он и их достал. Такое ощущение, что просто прибьют его сейчас. Откровенно говоря, у нас тоже было такое желание.
По словам специалистов, среди двух сотен родственников было не более десятка более-менее уравновешенных людей. Они заваривали себе чай, доливали коньяк, успокаивали друг друга как могли. Остальным требовалась психологическая помощь и постоянное наблюдение.
Утром ситуация накалилась: пришли школьные учителя. Как позже признаются специалисты, почти все они — неврастеники. Одна классная дама, даже не успев снять плащ, начала очень подробно описывать родственникам, что она видела по телевизору...
— Одна из серьезнейших проблем в таких ситуациях — обострение болезней у психически нездоровых людей, — говорит директор ЦПМСС “Взаимодействие” Игорь Савченко. — На вторые сутки эти клиенты стали расти как грибы. Они предлагали себя в обмен на заложников, давали интервью, требовали встречи с сотрудниками штаба, поскольку “знали”, что нужно делать... Некоторые записывались на прием к журналистке Политковской и чуть ли не к Бараеву.
Приезжали в штаб и чеченцы. Психологам запомнились две женщины. Одна все время просила прощения у окружающих и повторяла: “Пустите меня туда, я им все объясню”. Вторая — с высшим образованием, спокойная и уравновешенная — сама оказалась жертвой теракта. Утром 24 октября она, как обычно, пришла на работу. Начальник встретил ее словами: “Ты уволена”. А на ее потрясенное: “Почему?!” — предложил посмотреть телевизор...
— Смысл психологической работы с родственниками только один, — говорит Ольга Буланова. — Мы должны были найти им дело. Хоть что-то, чтобы отвлечься. Кто-то собирал имена заложников, чтобы потом пойти в церковь и помолиться за их освобождение. Кто-то составлял список заложников с номерами их мобильных телефонов. Родственникам заложников тяжелее всех: они хотят действовать, они готовы на все. Чем, кстати, грамотно воспользовались террористы: не случайно ведь они требовали митинга на Красной площади!
По наблюдениям специалистов, легче всех в психологическом плане ситуацию перенесли дети. В особенности те, кого террористы выпустили в первые двое суток.
— Мы знали, что приведут детей, приготовили для них чай, бутерброды, — говорит Буланова. — Смотрим: вошли, переглядываются. Увидели бутерброды, начали есть. Для психолога ситуация ясна: едят — значит, все не так страшно. Если бы не родители, с детьми вообще не было бы проблем. Стоило только истеричной мамаше броситься к ребенку, зарыдать, начать целовать-обнимать свое чадо, как состояние ребенка ухудшалось на глазах. Родители и бабушки-дедушки просто заражали окружающих своими эмоциями.
— А вот следователи, которые должны были разговаривать с детьми, вели себя корректно, — вспоминает Эльвира Александровская. — К примеру, прежде чем расспрашивать шестилетнего мальчика, он долго советовался со мной, как это лучше сделать, чтобы не напугать ребенка. Договорились, что я поработаю с ребенком, а он будет включаться в благоприятные моменты. И вот он сидит и ждет, а мы с малышом рисуем. Вдруг мальчик говорит: “Они положили там огромную бомбу”. Тут же несколько вопросов — и ребенок уже воспринимает это как обычное общение.
Неподготовленность №1
Психологи избегают давать оценки. Тем более политические. Но это и не нужно. Неподготовленность властей к такому ЧП стала очевидной уже в первые сутки. По сути силовики немногим отличались от психически нездоровых “изобретателей”. Кто-то доказывал, что необходимо вызвать Кадырова, кто-то предлагал организовать вокруг здания “живое кольцо” из столичных чеченцев. А большинство было уверено, что все как-нибудь “рассосется” само. Одной из самых серьезных проблем было отсутствие координации между разными службами. И, как ни страшно это звучит, — межведомственная конкуренция. Даже захват сотен человек не мешал чиновникам выяснять, “кто здесь главный”.
К вечеру 24 октября кто-то из этих “главных” распорядился перевести всех родственников в ПТУ №190 на Мельникова.
— Я пришла туда, увидела, что творится, и испытала шок, — говорит Екатерина Бурмистрова. — Все, чего мы с таким трудом добились за ночь, пошло насмарку. В школе на Дубровке они сидели небольшими группами, что позволяло сдерживать и контролировать ситуацию. На Мельникова картинка с точки зрения телевидения была идеальной: большой спортзал, на полу сидят люди, кто-то в прострации ходит туда-сюда, некоторые плачут. Тут же — большой телевизор... Специалистов-психологов много, но все они мешают друг другу, нормально работать невозможно. Те, кого утром мы оставляли в относительно стабильном состоянии, к вечеру были возбуждены, разбиты, экзальтированы. Выявилась кучка фанатиков с горящими глазами, для многих пришлось вызывать “скорые”... Мы уверены, что не было никакой необходимости объединять пострадавших.
До массовой истерики, грозившей перейти в панику, было недалеко. Властную “провокацию” пришлось срочно нейтрализовывать. Стоит ли удивляться, что на следующий день родственники заложников наотрез отказались встречаться с вице-премьером Матвиенко?
Последний вопрос силовых структур к психологам прозвучал в ночь штурма. Сотрудники спецслужб хотели знать: стоит ли сообщать родственникам заложников, что состоится штурм? Что будет применен газ?
Специалисты ответили: нет.
— Вы уверены в правильности этого решения? — спрашиваю я.
— Да, — отвечают чуть не в один голос. — Родственники ничего не могли изменить. А такая информация лишь спровоцировала бы панику и — не дай бог — самостоятельные попытки “освободить” своих близких.
В философии это называется точка бифуркации. В авиации — момент принятия решения. Те несколько секунд, когда еще есть выбор. И все зависит от тебя. Дальнейшее развитие событий. Судьба. Жизнь.
Решение о штурме ДК подшипникового завода принималось на самом высоком уровне и обсуждалось не один день.
Решения о том, как помочь выпущенным заложникам, как предотвратить панику, что сказать обезумевшим от тревоги родным, принимались каждый час, каждую минуту. Те, кто взял на себя эту незаметную, но необходимую сторону вопроса, остались в тени. Им не дали медалей. Не отметили в прессе. Но, как ни странно, только для них чрезвычайная ситуация была знакомой и понятной.
Психологов не пугают ночные кошмары. Потому что они видели их наяву.
