Лязг стальных запоров в который раз заставляет вздрогнуть. Кажется, железным дверям, решеткам, проверкам не будет конца. Рентгеновские взгляды охранников никак не дают убежать моим мурашкам.
— Мобильный телефон, оружие сдать, — строго приказывает “гражданин начальник”. И уже потом замечает у меня в руках букет свежайших хризантем, который совсем не вписывается в несколько пугающий бутырский ландшафт.
— Мы к Нине Сергеевне, — поясняет моя провожатая, и взгляд “гражданина начальника” заметно теплеет, словно прозвучал заветный пароль.
Оно и понятно. В Бутырской тюрьме (СИЗО №2) Нина Сергеевна Черненко — местная знаменитость, звезда. В работе нет ей равных, хотя вчера она справила... 80-летний юбилей. Порог знаменитой тюрьмы Нина Сергеевна — тогда еще просто Ниночка — впервые перешагнула в 1946 (!) году, да так и осталась навсегда в “добровольном заключении”.
Номерной объект
Увидев Нину Сергеевну, я искренне расстроилась: в пресс-службе ГУИН мне “обещали” даму весьма преклонного возраста, которую по этой причине нельзя долго “мучить расспросами” и вообще лучше ни о чем “таком” не спрашивать. Передо мной же стояла улыбчивая женщина, которой от силы можно было дать лет 65. А это уже, понятное дело, не так интересно, как 80. Поэтому наш разговор начался с деликатного вопроса.
— Нина Сергеевна, меня правильно информировали? Вам действительно... 80 лет?
— Да, я 1923 года рождения (улыбается), прошла всю войну в действующей армии, победу встретила в Австрии, а сразу после демобилизации устроилась сюда.
— Как же вам в голову пришло такое — работать в тюрьме?
— Вообще-то я мечтала заниматься физической работой — тянуть провода на электрических столбах. Сейчас это кажется смешно, а тогда это было очень романтично — работать электромонтером и обязательно по столбам лазить. Но после войны разве особо выбирали профессию? Мой крестный, дядя Леша, брат отца, работал в Бутырке начальником телефонной связи, вот он и позвал меня сюда, когда я вернулась с фронта. И я пошла.
Но 23-летняя Ниночка (тогда еще Прохорова) даже не подозревала, куда идет работать. О существовании Бутырской тюрьмы она вообще не знала, да и никто не знал. Это был секретный номерной объект. Даже о том, что дядя Леша работает в тюрьме, Ниночкины родители не догадывались. Сам он всем говорил, что служит в НКВД, туда же, мол, устраивает и Нину.
— Я только потом поняла, когда увидела документы, с которыми мне пришлось работать, что никакое это не НКВД, — продолжает Нина Сергеевна. — Но все равно всем говорила, даже отцу и матери, что работаю “в органах”. Открылось все много лет спустя, когда я уже была замужем.
За бумажкой — судьба
Своего супруга, Степана Черненко, Нина — так совпало — встретила здесь же, в Бутырке. Молодой человек работал сначала надзирателем, а потом шофером. Но встретились они не в стенах тюрьмы, а в коридорах общежития.
— Место в общежитии от Бутырки мне дали через год работы. Ой, видели бы вы это общежитие! Комнаты как казармы, в них по 25 человек. Когда мы со Степаном поженились, жили за простыночкой, 5 семей в одной комнате — вы представляете? И жили ведь, не ругались.
Карьера Нины Черненко стремительно шла в гору. И дело было не в авторитетном дяде Леше. Крестный Нины умер от болезни через несколько месяцев после того, как девушка начала работать. Дядя Леша словно сдал пост. Нина же начинала в канцелярии спецчасти обычным писарем. Должность ее называлась просто и незатейливо — “сотрудник”.
— У меня с детства хороший почерк, каллиграфический. Я во время войны постоянно подписывала наградные листы, заполняла какие-то анкеты — дело это мне было по душе. Одно время меня пробовали перевести на работу в оперативную часть. То есть я обязана была следить за коллегами, сообщать о каких-то недоработках, но я так не смогла. Раза два со мной разговаривали, да без толку.
Потом Нина Сергеевна стала заведующей делопроизводством, а следом — старшим инспектором в секретной группе. Через нее и только через нее проходили документы на всех заключенных Бутырки. Тысячи судеб она, можно сказать, “держала” в своих руках.
— Не тяжело было все это читать?
— По первости я и не вчитывалась. А когда стала изучать дела, особенно в те, 50-е годы, стало безумно жаль этих людей. Большинство же из них были невиновны. Читаешь: осужден по 58-й, “антисоветской” статье за то, что не донес на своего друга, соседа, который, условно говоря, имел запрещенную литературу. Наверное, с тех пор для меня каждый здешний заключенный как родной. Сейчас, конечно, наши арестанты совсем другие, сажают все больше виновных, но мое отношение ко всем одинаковое. За каждой бумажкой, которую я держу в руках, я вижу человека. И всех девочек своих учу: мы работаем не с бумажками, а с людьми. Обвинительное заключение пришло, мы немедленно, в течение суток, должны его вручить. Не вручили — человек в суд не может пойти. Если человека осудили, то он должен успеть подать кассационную жалобу в 7-дневный срок. Не успел — суд тут же шлет “законку” (документ о вступлении приговора в законную силу. — Авт.). Так что нам мешкать нельзя. В нашем “царстве” за каждой бумажкой — судьба.
Спецчасть как зеркало тюрьмы
Разговор как будто выходит складно. Но так кажется только на бумаге. На самом деле нас поминутно прерывают. В кабинет Нины Сергеевны, которая сейчас заведует архивом Бутырки, то и дело стучатся: “Нина Сергеевна, а бланки дайте”, “Нина Сергеевна, нужен новый журнал учета личных дел”, “Нина Сергеевна, скрепки... бумагу... пластилин...”. Я только успеваю щелкать диктофоном, чтобы не записывать “внутрисемейные” разговоры.
— Куда вы дели стеллаж для архива? — отчитывает Черненко какого-то представительного мужчину в форме, тоже заглянувшего в наш кабинет. — Ведь до ремонта он был, а сейчас я его найти не могу!
Мужчина виновато мычит и удаляется, пообещав немедленно приступить к поискам стеллажа. Тут же звонит мобильный. Это внук.
— Димочка, у меня все хорошо, скоро поеду домой...
В свои 80 она умудряется делать одновременно несколько дел. У меня даже пробуждается комплекс неполноценности.
— Нина Сергеевна, я вам не мешаю?
— Нет. Я уже успела сделать основную массу дел, намеченную на сегодня. Я же на работу к 8 утра приезжаю каждый день... Утром работается лучше, да и добираться легче — народу в метро не так много.
Вот это да! Честно говоря, я полагала, что у нее щадящий режим — все-таки возраст. Считала, что на работу она ходит по крайней мере хотя бы через день.
— У меня есть выходной посреди недели — в среду. За это руководству спасибо. А так я никогда не прогуливаю, не прошу для себя никаких поблажек, да и больничный — тьфу-тьфу-тьфу — никогда не брала. У меня подружка здесь работала на кухне, она уже на пенсии. Плохо себя чувствует, звонит мне и каждый раз спрашивает: “Ну а ты что, опять в свою Бутырку идешь?” Да и фронтовые подруги тоже в последнее время сдали, по домам сидят, а я то к одной, то к другой.
— Честно сказать, я вам завидую. Откуда такая энергия?
— Специально я ничего не делаю. Просто внутренняя самодисциплина. Это качество у меня с молодости. Я, наверное, и здесь-то прижилась только потому, что в Бутырке всегда была железная дисциплина. Не дай бог где-то ошибиться. Сразу на ковер вызовут.
— Неужели за все время работы у вас не было просчетов?
— Один раз мне влепили выговор. Но ни за что. Какой-то ответ мы однажды задержали, а потом поступила жалоба, и надо было кого-то наказать. А я тогда была замначальника спецотдела. Меня вызвали и говорят: мол, надо “наверх” отписаться, что кого-то наказали. А я как раз подхожу. Записали выговор, но пообещали через 3 месяца его снять.
— А как изменилась Бутырка за то время, что вы в ней работаете? Ведь тюрьме 230 лет, и из них 57 прошли на ваших глазах.
— Изменилась дисциплина. Раньше все было жестче. И я считаю, что это было правильно. Никакого панибратства с заключенными, все сотрудники свои обязанности выполняли четко. Я, конечно, понимаю, сейчас другие времена, но тюрьма есть тюрьма. Здесь должна быть дисциплина. Ведь в наши времена о побегах даже никто не помышлял. Знали: все равно не выйдет. А сейчас? Или вот, к примеру, заключенным приходят денежные переводы. Мы по картотеке находим номер камеры, в которой человек сидит, пишем этот номер на квитанции и передаем адресату. Но бывает, что человек уже убыл из нашей тюрьмы. Тогда мы относим квиток назад на почту с пометкой “не значится”. А однажды, еще в те времена, на почту попала квитанция с номером камеры. Ну, кто-то что-то перепутал, я даже не знаю, как это получилось. А сведения-то эти секретные! Так нам замначальника по режиму такой разгон устроил. А сейчас обычные письма от граждан приходят уже с указанием камеры. И ничего. А меня каждый раз коробит. Я к этому почему-то привыкнуть не могу. Старая закалка. Я считаю, что спецчасть — это зеркало тюрьмы.
— А любви у вас с кем-нибудь из заключенных не случалось?
— Какая там любовь! Я когда была молодая, нам даже смотреть в сторону заключенных не разрешали. А если вдруг с кем-то из них поздороваешься, так потом на собрании так пропесочат, что уж в другой раз точно глаз не поднимешь. Да и потом я быстро замуж вышла. В 46-м пришла работать, а в 49-м уже свадьбу сыграли. Но вообще-то у нас тут был случай, когда наша сотрудница вышла замуж за заключенного, но только когда он уже отсидел. И статья у него была не “тяжелая”.
Зарплата стабильная — низкая
Кажется, что у этой женщины нет и не может быть проблем. Но я знаю, что это не так. Меня предупреждали, что Нину Сергеевну лучше не спрашивать про семью. Но она сама, глубоко вздохнув, начинает рассказ, который то и дело прерывается тяжелыми паузами.
Мужа Степана Нина Сергеевна схоронила уже давно — 20 лет назад. Но вот совсем недавно потеряла одновременно дочь Любушку и зятя Виктора. Случилось это два года назад. Рана еще не затянулась и подробности слишком тяжелы.
— Бог миловал, я тогда не сошла с ума. Больше всего я боялась за внука Димочку. Он хоть уже и взрослый, ему 30 лет, но пережить потерю сразу обоих родителей было очень тяжело...
Дима очень любит свою бабушку, заботится о ней и гордится ее профессией. Это было понятно из телефонного разговора, невольно подслушанного мной.
— Димочка с Леночкой, супругой, даже стихотворение мне на 23 февраля написали.
Нина Сергеевна горделиво разворачивает бумажку с поэтическим посланием:
...После войны — семья, работа, сын и дочь и внук потом.
Вот это счастье — без зарплаты, и все бегом, бегом, бегом...
Работа очень сложная, секреты все храня,
И никому на свете ты ни слова, как броня.
— Как точно подметили — “как броня”. Я действительно домашним никогда не рассказывала подробностей о своей работе. Было даже время, когда не разрешали работать мужу и жене вместе. Многих у нас даже разженили. Но меня спасло то, что в это время (начало 50-х) я была беременна, нас не стали разводить.
— А насчет зарплаты тоже правда? Неужели в вашей системе всегда так мало получали?
— Богатой я никогда не была. За первый год работы даже чулок себе не купила. А на работу долго ходила в платье, в котором воевала. В стране менялись генсеки, в тюрьме менялось руководство — я пережила 11 начальников Бутырки, все фамилии у меня записаны, — вот только зарплата всегда была стабильно невысокая. Но раньше мы хотя бы на что-то надеялись, квартиру нам дали, льготы какие-то были... Смотришь — чулки подешевели, и то праздник. А сейчас живем одним днем. Зарплата у девочек — мизер. Поэтому-то и текучка кадров, и дисциплины никакой.
— Разве у вас нет персональной пенсии?
— Пенсия у меня самая обычная. Да и что такого выдающегося я сделала, чтобы получать персональную пенсию? Просто работаю, делаю свое дело. Зря вы вообще решили обо мне написать.
Ливерпульская знаменитость
Между тем у этой “невыдающейся” женщины полна грудь медалей. Большинство из которых получено на фронте.
Нина ушла воевать самой первой в семье, даже раньше, чем отец и брат. 19-летняя девушка добровольцем записалась на курсы связисток. Так и прошагала до победы: на одном плече — винтовка, на другом — катушка. В ее послужном списке — Брянский фронт, Сталинградский, Юго-Западный, 3-й Украинский... Медали “За боевые заслуги”, “За оборону Сталинграда”, “За взятие Будапешта”, “За освобождение Белграда”... Своими фронтовыми воспоминаниями она может делиться часами, перебирая старые письма и раскладывая фотографии. И ведь надо же, память какая, всех — буквально всех! — на коллективных фотографиях помнит по именам.
— Вот с Зиночкой мы вместе пришли в военкомат. Она первая зашла в кабинет, а потом выходит и говорит: ты, мол, скажи, что умеешь на гитаре играть, они набирают в телефонистки и морзистки, и им хорошо, чтобы у тебя слух был. Я и брякнула, что играю... на балалайке. Так мы с ней вместе на фронт и отправились. 1 мая 1942 года... А вот медаль “За трудовое отличие” я получала в 1967 году в Кремле, когда уже здесь работала. Нас тогда двоих от Бутырки наградили: меня и еще одного оперативника.
— У Бутырки богатая история. При Петре I тут сидели мятежные стрельцы, при Екатерине II — Емельян Пугачев, в начале века — Бауман, Маяковский, Дзержинский... А при Нине Черненко?
— Наверное, самый именитый — Лаврентий Берия. И еще сестра Сталина. Правда, мы тогда сами не знали, кто у нас сидит. Все заключенные, особенно такие, были под номерами. Номер 15-й, 16-й... А фамилии нет...
— Может быть, устроите перерыв “в допросе”? — В кабинет Нины Сергеевны заглядывает ее начальница.
Я гляжу на время. Мы действительно разговариваем уже без малого 4 часа.
— Пойдемте чайку выпьем, — предлагает начальница.
Пользуясь случаем, я интересуюсь, не ходят ли среди сотрудников Бутырки какие-нибудь легенды об этой тюрьме.
— Да у нас Нина Сергеевна — сама легенда, — смеется начальница. — Ее можно месяцами слушать — не оторвешься.
— Что же вы скрываете такого человека? Ее же нужно в Книгу рекордов Гиннесса заносить.
— Да мы и не скрываем. Про нее даже в Англии в ливерпульской газете написали.
— Как так?
— У нас в Ливерпуле есть тюрьма-побратим. Мы регулярно ездим к ним, они — к нам, опытом обмениваемся. Так вот они, когда узнали, что у нас такой человек работает, тут же о ней написали в местной газете. Так что Нина Сергеевна у нас знаменитость. Не дай бог соберется на пенсию уходить. Даже представить не можем, как будем без нее.
— Нина Сергеевна, а вам никогда не было обидно, что вся жизнь прошла в буквальном смысле за решеткой?
— Дело в том, что я очень люблю свою работу и считаю Бутырскую тюрьму, как это ни странно звучит, родным домом. Я ни о чем не жалею. Случись еще раз выбирать профессию, пришла бы работать только сюда, в родную Бутырку...
