Эдуард Лимонов встретил свое 60-летие за решеткой. Спустя два года после ареста наконец-то состоялся суд, доказавший неправомерность обвинений и требований прокуратуры, поскольку в качестве доказательств вины приводились цитаты из книг писателя. На фоне государственной терпимости к расхитителям природных богатств и к чиновным убийцам казался дьявольским измышлением срок в 14 лет, который светил Э.В.Савенко по страшным статьям — 208 и 205 — Уголовного кодекса. Судом вынесен приговор: 4 года за незаконное хранение оружия.
У каждого писателя свой стиль, своя манера общения с героями произведений. Лимонов любит эпатаж. Ради эпатажа отрастил он бородку а-ля Троцкий. Однажды своему персонажу дал свое имя: “Каюсь, хотел создать вокруг книги скандал”. И все, что наговаривал этот бесшабашный забулдыга, ерник, прилипло к имиджу самого писателя. Нерасчетливо, даже грубо опальный писатель поиграл со своей судьбой. По определению Михаила Шемякина, “разумный, циничный, саркастичный человек” слишком дорогую цену платит за придуманную им самим игру в национал-большевизм.
Новая книга Лимонова “В плену у мертвецов” (изд. “Ультра-Культура”, серия “Жизнь Zапрещенных людей”) набита фактами и откровениями. Сокамерники писателя теперь навсегда поселились в его тюремном дневнике. Как бы ни относились к Лимонову-человеку, писатель он талантливый. Несколько точных штрихов — и перед нами встают законченные типы. В камере подсадной Леха, “одинокий Каин”, пытается раскусить Лимонова, однако напрасно старается: орешек попался не по его зубам. Взвинченный неудачей, этот тренированный бык грозит: “Я могу убить тебя ручкой в ухо, когда ты спишь”...
Другой сокамерник, Миша, сочетает в себе признаки аристократа и бандита, что позволило писателю высказать обидную для многих мысль: “Простые люди — это Ад. А молодой бандит в области вкусов и предпочтений оказался тоже простой человек”.
Лимонов-памфлетист нарисовал в натуре всю королевскую рать, которая шла по его следу. Подполковник Кузнецов, не самый худший из них, “после отличной отходной пьянки, которую ему устроило в Барнауле отделение ФСБ”, вел себя с Лимоновым “как с пленной добычей, я был у него в меню — заключительное сладкое блюдо, десерт”.
Лимонов часто оглядывается на знаменитого узника Бастилии, писателя де Сада, дерзостного ниспровергателя ложных ценностей, сравнивает себя с ним: “Бастилия-Титаник остались в живых, и среди ее узников сижу я — новый маркиз де Сад”. Маркиз написал в Бастилии “Сто двадцать дней Содома”. Его именем пугали детей, а он, парадоксальный мистификатор, обрел бессмертие. Обстоятельства заставляют Лимонова числить себя в одном ряду с непонятым французом, зато и стукач Леха, по его определению, — “персонаж маркиза де Сада”.
Посмотрим фактам в лицо: чем несправедливее и подлее выдвигались обвинения против Савенко, тем отчетливее будет накладываться имидж узника Лимонова на старинную тень злополучного маркиза. Он тоже в тюрьме не теряет интереса к жизни, гордится своими Пенелопами. Огорчился, когда узнал, что умерла одна из его бывших жен — Наталья Медведева. В книге есть строки, обращенные к ней. Скорее всего она успела их прочесть: “Прости меня, о несравненная Наташа...”
У Лимонова образ тюрьмы, “обители скорби”, и ее пленников вырастает до серьезного обобщения: “Наши мозги кипят, наша психика деформирована... Чудовищное напряжение готово разорвать нас изнутри ежеминутно”. Кто сосчитает всех, кого придавили и еще придавят обломки нашей собственной Бастилии?
Самым запрещенным человеком в СССР был Николай Степанович Гумилев.
В подвальном этаже институтской библиотеки, куда меня пускала знакомая библиотекарша, я тайком переписывала в тетрадку стихи Гумилева. Пестрый, пряный восточный пейзаж, романтическое воодушевление поэта, музыка созвучий, точно передающая “грезы наяву”, — оставались в памяти навсегда. Вот стихотворение “Она”. Не было сомнения, что лирическая героиня — Анна Ахматова: в стихах — ее стать, ее характер и колдовство. И вместе с поэтом хотелось “учиться сладкой боли в ее истоме и бреду”. Обжигали сердце метафоры последней строфы:
Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.
Представьте, какое счастье испытывает человек, когда в его руки попадают первые четыре книги 10-томного собрания сочинений Николая Гумилева, подготовленные Пушкинским домом РАН и выпущенные в свет издательством “Воскресенье”. Выверенные и прекрасно прокомментированные, произведения поэта читаются и воспринимаются с обостренным вниманием.
Пророческое стихотворение “Рабочий” заставило современников спорить об этом странном рабочем, отливающем пулю, “что меня с землею разлучит”. Словно крылатая ракета, “пуля, им отлитая, отыщет грудь мою, она пришла за мной”. Когда советская власть расстреляла безвинного поэта, все заговорили о пророчестве этого стихотворения. Ю.Айхенвальд писал: “Так наш русский рыцарь гадал о своей судьбе и угадал свою судьбу. Трагический отсвет на его поэзию бросает его жизнь и смерть”. Кавалер двух Георгиев, храбрый воин, предчувствуя приход собственной смерти, включил это стихотворение в сборник “Костер”, убрав в облике “литейщика” пули национальные черты. И для всех этот рабочий стал зловещим знаком судьбы поэта.
В комментариях к томам поэта оживают героини его посвящений: Ахматова, дочь Николая II Анастасия, Е.К.Дебюше, вдохновившая его в Париже на цикл стихотворений. Он был влюбчив. “Без влюбленности у меня ведь никогда ничего не обходится. А тут я даже сильно влюбился. И писал ей стихи”. Но, увы, эта встреча с Дебюше в Париже подарила ему лишь “поэму одной несчастной любви”. Но и после Парижа у Гумилева случались романы, в частности, с поэтессой и переводчицей Марией Лёвберг, с Ларисой Рейснер, его новой музой. И дай Бог, чтобы возродилась в поэзии гумилевская традиция рыцарства и преклонения перед женщиной.
К сожалению, 5-й том — проза Гумилева и 6-й — драматургия еще не скоро придут к читателю: академическое издание требует научно обоснованной работы с текстом. Главный редактор “Воскресенья” Владимир Милюков рассказал о трудностях: архивы поэта разбросаны по всему миру, а научные кадры Пушкинского дома при безденежье редеют — осталось несколько столпов, настоящих ученых. Спасибо им за преданность русской классике.
