...Тихим весенним вечером в подмосковном лесу я нашла человеческую ногу.
Так должен был бы начинаться хороший голливудский фильм. Но это не фильм. Вся эта поразительная история — чистая правда от первого до последнего слова.
Девятого мая мы с рыжей собакой пошли в лес. Прошли метров триста по дорожке, и пес вдруг резко повернул в сторону. “Какую-то дрянь почуял”, — решила я и повернула за ним. Нажрется отбросов, потом лечи его.
В десяти метрах от дорожки, по которой весь наш дачный поселок ходит на речку и за земляникой, действительно лежало нечто. Издали похожее на пенек, но какого-то недеревянного цвета. Рыжий нюхнул это нечто и тут же свернул обратно к дорожке, а я все-таки подошла поближе. Да, точно, дрянь какая-то, а вернее огромная кость, и даже не голая, а с мясом — черным и заветренным. Собаки загрызли кого-то, что ли? Я отвернулась, но... что-то не так было с этой костью. Снова взглянула. И тут в голове у меня стало проясняться. Там же пальцы на этой кости. Такие же, как у меня. Как у людей.
Выходит, кость — человеческая?
Выходит, она — нога?
А человеку кто ногу может отрезать так ровненько, на десять сантиметров выше колена? Только человек. Другие животные на это не способны.
О ужас. Я кожей почувствовала, что здесь в лесу кто-то есть. Кто-то прячется за кустами. А что это там слева темнеет? Боже, да это кажется полчеловека свисает с дерева вниз головой...
В общем, не буду подробно описывать охватившие меня чувства. Но можете себе представить, на какой скорости мы с Рыжим рванули домой.
Минут пятнадцать спустя мы пошли смотреть на ногу уже вместе с мужем. Он мне сначала не поверил. Но обошел ногу со всех сторон, осмотрел и признал: “Действительно человеческая”. — “А чья же еще, — сказала я писклявым голосом, стоя на всякий случай в отдалении. — Обезьянья? Обезьяны под Москвой не водятся”.
Ступня у ноги была небольшая, примерно 37-й размер. Почему-то понятно было, что она женская.
Выглядела нога довольно свежо. Практически целая, без видимых изъянов. Не сказать чтоб только что отрезана, но... недавно. Правда, снег в лесу только сошел, и она, может, просто была заморожена.
“Не пойму, — сказал муж, — жгли ее, что ли? Смотри, кончики пальцев черные, как угольки. Хотя нет, не похоже, что жгли, кожа осталась. Может, ее варили? Но тогда бы она распухла, полопалась, а у нее все пропорции сохранились...”
Домой мы вернулись, мягко говоря, в подавленном настроении. Что за ужасная трагедия разыгралась здесь? Кто это сделал, когда? Может, убийца где-то рядом. Маньяк, насильник, чикатило с пилой-“болгаркой” прячется на опушке. А вдруг это сторож, который всю зиму охранял дачу у соседей?
Короче, жуть.
Спали мы плохо. Ночью Рыжий залаял. Показывал на дверь. Явно кто-то был во дворе.
Потом все смолкло, успокоилось. “Это нога приходила”, — сказала я.
Утром мы уехали в Москву. Про ногу хотелось забыть и больше никогда не вспоминать. Как будто такой страшный сон — приснился и забылся.
Но забыть не удавалось. “Нельзя же бросить ногу на произвол судьбы? — рассуждала я. — Это будет как-то не по-человечески. Нет, надо все-таки сообщить в милицию. Поеду с ними, покажу, где она лежит, — на словах-то не объяснить. А дальше пускай забирают ее, заводят уголовное дело и разбираются”.
— Мы будем следить за дальнейшей судьбой ноги, — подбодрила я себя газетным пафосом и позвонила “02”.
Вот нашла, говорю, на даче ногу, что дальше делать. Сейчас, отвечает девушка, соединяю с областным ГУВД.
Соединила. Я опять говорю: нашла ногу. Где? Воскресенский район, поселок имени Цюрупы. Соединяю с дежурным Воскресенского района.
В третий раз говорю: нашла ногу. Ну, думаю, сейчас меня уже наконец спросят, как моя фамилия, где живу, какой у меня телефон. Но нет, никто так и не спрашивает. “Ногу? — говорит дежурный Степанов. — В Цюрупе? А, ну так там без конца находят ноги”.
Я подумала, что сошла с ума. Или дежурный Степанов сошел с ума.
— Вы, — говорю, — имеете в виду, что вот эту ногу нашли, и уже кто-то вам звонил насчет нее?
— Нет, про вот эту ногу вы первая звоните. Просто у них там больница в Цюрупе, хирургия. Они ноги отрезают и выбрасывают в лесу, это мы в курсе, да. Уже находили люди.
— Но разве так можно — выбрасывать? Там же дети гуляют, собаки. Да и вообще.
— Конечно, нельзя. Но они все равно выбрасывают. Вы, дамочка, звоните в Виноградовское отделение, участковый Орлов, он этим будет заниматься. Сходит в больницу, возьмет объяснения, проведет разъяснительную работу с медперсоналом... К нему, короче, обращайтесь.
Беседа с дежурным Степановым меня ошеломила. Ничего даже не стал узнавать у меня — ни где нога, ни где я. Ничего.
А если бы я сказала, что нашла голову? Он бы тоже тогда сослался на цюрупинскую больницу: мол, это там отрезают и выбрасывают? Все нормально, не поднимайте паники. Дамочка.
Но если нога все же плод труда убийцы? Как же дежурный Степанов может знать ответ, если он даже не видел ее? Во милиция. У них маньяки пол-Цюрупы перережут и по лесу разбросают, а они будут сидеть у себя в райотделе и приговаривать: “Да то ж с больницы нанесли...”
Мне уже стало обидно за ногу. Ну что за люди, а? Кусок человека в лесу валяется, и никто им даже не заинтересуется — хотя бы из солидарности.
На другой день я взяла фотоаппарат и снова поехала в Цюрупу — с твердым намерением во всем разобраться.
Нога лежала на прежнем месте. Но теперь она выглядела гораздо хуже. Стояли жаркие дни, и она начала разлагаться. Кроме того, ее кто-то начал объедать — какие-то жучки.
Почему-то она меня уже больше не пугала. Скорее взывала о возмездии, и, отсняв полпленки, я двинулась в Цюрупу — искать местную милицию.
Долго искать не пришлось. Доброжелательные женщины на остановке объяснили, что табличка про милицию висит вон там, но там все равно никого нет, участковый — в Виноградове, сюда наезжает редко, поэтому “если нужна милиция, ее до-о-олго звать надо”.
Зато больница оказалась на месте. Довольно большая — районный стационар на 105 коек, обслуживает четыре тысячи человек окрестного населения.
Света в больнице не было. Главного врача тоже не было. Девушки в секретариате сразу сказали, что про ногу это мне надо идти к главе местной администрации Цыганову, он в курсе. А главврач Ирина Григорьевна будет позже, когда — неизвестно.
Цыганов Николай Ильич оказался на месте. В сонном, разомлевшем от жары поселке, где после полудня даже в магазине никого нет, не то что в присутственных местах, это было маленьким чудом.
— Не буду от вас скрывать, — я решила сразу брать быка за рога. — Я нашла в лесу отрезанную ногу.
Николай Ильич совершенно не удивился. Оказалось, он уже 21 год руководит Цюрупой, так что его практически ничем нельзя удивить. Тем более ногой. Ногу здесь уже находили в прошлом году — в ручье. Потом еще случай был, из другого села приезжали сюда за песком. Набрали, повезли песок к себе, стали высыпать из кузова, а там — нога. Шуму было! Даже милиция приезжала.
Короче, ноги эти из больницы. Там отделение гнойной хирургии. Не простой даже, а гнойной! И с этой хирургией такая проблема, значит.
Николай Ильич беседовал неоднократно с главным врачом, проводили совещание, выделили им место для могильника возле кладбища староверов. Но могильник они так и не построили. Выбрасывают ампутированные органы на свалку. Не сами врачи, конечно, выбрасывают, а рабочие, которым поручают похоронить. Выбросят на свалку, а оттуда уже собаки растаскивают...
И Николай Ильич переключился на свалку и стал рассказывать, какая это огромная проблема для него. Свалка стихийная, зарегистрировать ее — очень дорого, а закопать — и вовсе невозможно. Деньги уже даже нашлись, но нет техники. Колесный трактор туда не загонишь, он провалится, а гусеничный на всю округу только один в Егорьевске. И столько сил уходит, чтоб этой свалке хотя бы не давать расширяться...
Вообще проблем очень много. Финансирования нет, деньги Цюрупе выделяют только на зарплату, медикаменты и питание в детсаду. А, скажем, на ремонт — ничего. В школе канализацию прорвало, так Николай Ильич не представляет, как чинить. Денег нет. Зимой дворец культуры сгорел, и тоже восстанавливать не на что. Теперь даже собрания проводить негде в Цюрупе. Николай Ильич сам удивляется, как ему еще что-то удается делать в этой нищете. Только личные знакомства помогают, старые связи. Больше надеяться не на что...
Я хотела сказать, что нашла ногу далеко от свалки. И если бы ее собаки притащили, она бы не была такой целенькой, ее бы обгрызли. Но не сказала. У человека и так голова кругом идет от невыполнимых задач, а тут я еще.
В отделении милиции в Виноградове царило то же сонное царство. Пустой коридор, кабинеты заперты, на стекле жужжит муха. Обед. Все милиционеры ушли обедать.
Только дежурный внизу остался. Он что-то варил у себя в закутке, но когда я стала стучаться в стекло, вышел и вежливо объяснил, что Орлов сегодня будет непременно, но лучше не ждать, а звонить потом, вечером.
Вечером я позвонила. Участковый Орлов про ногу ничего еще не слышал. То есть воскресенский дежурный Степанов еще не донес до него известие, которое я сообщила накануне утром. Да, видимо, и не собирался доносить.
Тем не менее Орлов пообещал мне съездить в цюрупинскую больницу. Правда, не завтра, а послезавтра. Он тоже почему-то был уверен, что нога — хирургического происхождения, и тоже не хотел узнавать у меня, где она, собственно, лежит на подконтрольной ему территории.
Все это уже начинало напоминать мои “военные” командировки в Чечню. У людей там было такое же обыденное отношение к смерти и ее знакам. Ноги, руки, останки — все это без конца появлялось, проявлялось, неизвестно откуда приплывало и прибывало. И население привыкло, перестало придавать большое значение страшным находкам. Рутина. Ну, нашли труп, ну, закопали... Примерно как убрать с дороги кошку, сбитую машиной.
Однако в Цюрупе мирное время, а не война, а в мирное время действуют определенные правила обращения с “отходами” хирургической деятельности. Как объяснили знакомые хирурги, весь этот “отходный материал” обязательно утилизуется в соответствии с внутренним распорядком каждой конкретной больницы. Но вообще вариантов всего два: либо ампутированные конечности (и прочий “материал”) сжигают в промышленной печи, либо (если печи нет) хоронят на кладбище в специально отведенном месте.
Главный врач Цюрупинской больницы Ирины Григорьевна Федорова, которую я нашла двумя днями позже, объяснила, что и они раньше тоже так делали — возили “материал” на Губинскую фабрику и там сжигали. Но несколько лет назад фабрика в Губине закрылась. Возить сжигать в другое место стоит денег, которых нет. Поэтому “материал” кладут в специальный ящик и велят рабочим отвезти в лес и закопать. “Но кто у нас рабочие? — сказала Ирина Григорьевна. — Сами понимаете. Алкоголики”. То есть их не заставишь делать по правилам и не проконтролируешь. Тем более место на староверском кладбище, которое выделили больнице, оно неудобное. Там нет дороги, а когда снег лежит, к нему вообще не подойдешь. И долбить промерзлую землю ради каждой ампутированной ноги алкоголики, конечно, не станут. А накапливать ноги тоже нельзя, тем более что “они у нас гангренозные”.
“И эта нога скорее всего наша, — охотно согласилась Ирина Григорьевна. — Мы не отпираемся. У нас, кстати, уже была ревизия вчера, приезжали, тут все у нас проверяли. И туда мы посылали людей — в лес, — чтоб убрали. Так что там уже нет ничего”.
...Но как они могли убрать ногу, если им неизвестно, где она лежит? Ведь я никому это даже не объясняла.
При общении с ответственными лицами цюрупинского ареала обитания меня все время приятно удивляла их прямота и искренность. Ну разве главврач какой-нибудь московской больницы сказал бы: “Это наша нога, мы не отпираемся”? Да ни за что на свете! Он бы юлил, врал, прятался от меня, морочил голову — что угодно, только не признаваться.
А подмосковные люди не выкручиваются, не юлят. Открыто называют вещи своими именами.
Не боятся за свои места? А может, у них просто более здоровый и трезвый взгляд на вещи, чем у московских чиновников? Не дают нам денег на то, чтоб мы выполняли инструкции, — мы их и не выполняем. Чего здесь скрывать-то? Если покопаться, так небось и пострашнее найдутся “промахи в работе”, чем нога. Нога что, она в лесу лежит, никому не мешает. Ну да, земляника потом на ней вырастет, дети есть будут. Но, с другой стороны, они же никогда не узнают, ч т о съели...
Участковый Орлов, которому я снова позвонила в минувшую среду, тоже был предельно откровенен. Его очень удивляла настойчивость, с которой я вцепилась в ногу:
— Ну был я в больнице, — сказал он. — Они говорят, да, бывали уже такие случаи. Наверное, это наша нога.
— И какие ваши действия были?
— А какие у меня действия могут быть? У меня ничего нет на столе. С чем я должен работать?
— То есть я вам должна принести эту ногу и положить на стол, чтоб вы начали работать?
— А она вам нужна?
— Мне — нет.
— Ну и мне не нужна. Что мне с ней делать? На экспертизу отправлять? Это знаете, сколько возни. И зачем? Висяк на себя вешать?
Я не нашлась, что сказать. Участковый Орлов тогда сам проявил любопытство:
— Она там лежит еще?
— Лежит.
— Голая или завернутая?
— Голая лежит.
— Собаки не съели?
— Они, по-моему, такое уже не едят. Моя собака, во всяком случае, даже не пыталась. Но все-таки скажите, пожалуйста, вы собираетесь принимать какие-то меры?
— А к кому мне принимать меры-то? К ноге? — участковый Орлов засмеялся.
— К больнице. Чтоб больше не выкидывали.
— Да нет, они обычно не выкидывают, — утешил участковый. — Это у них просто случайно. Выпала.
На этом я решила прекращать “журналистское расследование”.
Пускай никто на ногу не взглянул, но взрослые умные люди, занимающие ответственные должности, сказали, что ее точно отрезал хирург, а не маньяк-убийца. А раз хирург, то криминала нет, все нормально. Я поэтому могу успокоиться и закончить статью оптимистически. Примерно так: “Все хорошо, что хорошо кончается”.
А в субботу мы поедем на дачу и ее закопаем. И следующую отрезанную ногу будем встречать уже без всякого страха и с легким сердцем.
Кому бы из своих знакомых я ни рассказывала про ногу, у всех была одна реакция — крайнее изумление. Нет слов. НЕТ СЛОВ.
Изумлялись все — кроме тех, кто по должности своей обязан был ею заниматься. Им, наоборот, казалось: нога в лесу — эка невидаль.
Люди, занимающие должности государственных служащих, категорически не желали делать свою работу и всячески старались от нее отмахнуться.
Тенденция эта в нашей стране появилась давно. Всем знакомы ее проявления — болота государственных контор, бумаг и издевательств, в которых тонет все, если не подкрепить движение увесистой взяткой.
Начиналось с мелочей, но постепенно болото перешло на правительственный уровень, и сейчас заражено уже все абсолютно. Запредельная история с ногой говорит о том, что развал системы государственного управления в России вступил, по всей видимости, в необратимую стадию.
Еще немного, и люди начнут друг друга есть. А участковые будут говорить: “Да ерунда, вообще-то они друг друга не едят, это просто случайно. Откусили”.
P.S. Редакция “МК” просит считать данную статью официальным обращением в Министерство внутренних дел и Министерство здравоохранения.
От редакции: обсудить статью
Юлии Калининой вы сможете в нашем чате (адрес: http://chat.mk.ru) в понедельник, 26 мая, в 16.00.
