Вечером воспитатели собрали линейку и строго-настрого запретили ребятам рассказывать журналисту, мне то есть, истории своей жизни. А утром строго спросили меня, как я могу лезть в искалеченные души детей, ставших сиротами при живых родителях. В ответ попросила взрослых не рассказывать, каково быть сиротой: я осталась без родителей в одиннадцать лет. Но ни дня не провела в детском доме.
Из 110 воспитанников интерната №15 всего десять настоящих сирот. И сотня так называемых социальных: из неблагополучных семей, чьих спившихся матерей лишили родительских прав. У этих ребят одна на сто человек история — пьяная мать, побои и кусок хлеба в несколько дней. Половина из них ни разу не видела родных отцов.
У них есть один на десятерых телевизор, но мало кто из них помнит, с кем последний раз разговаривал по телефону. Им никогда не бывает скучно, зато каждый из них мечтает об одиночестве. Они стараются не вспоминать раннее детство, но мечтают о родном доме. Они называют директора интерната папой, а воспитателей-учителей — мамами.
Этот интернат считается одним из лучших в Москве — единственный в России, где по четыре часа в день дети занимаются цирковым искусством.
— Вы учите детей смеяться? — спрашиваю директора.
— Мы учим смешить других. Мы выбрали цирк, — грустно улыбается директор интерната Игорь Ашотович Акопянц, — чтобы наше грустное учреждение стало не таким грустным.
Преподают мастерство клоунады в основном бывшие артисты цирка. За год ребята стаптывают 800 пар чешек и разбивают не меньше 300 булав.
Ане Аникиной всего двенадцать. Как говорят воспитатели, исключительно правдивый и открытый ребенок. Занимается эквилибром и, по словам экзаменационной комиссии из циркового училища, выходит отменно. А я, когда увидела, как лихо она справляется с моноциклом, больше всего боялась, как бы она не упала. Кто не знает, это такой велосипед с одним колесом, высоченным сиденьем и... без руля. Я бы на такой точно не влезала!
Анина мама в прошлом году уехала с новым мужем в Северную Осетию. А про детей забыла. Их у нее двое. Аниного братика забрал папа. Сейчас девочка время от времени навещает его. Анина бабушка умерла два года назад. Именно тогда малышка оказалась в детдоме. Она увлеченно показывает мне фотографии из альбома, объясняя, где кто запечатлен.
— Это мама, — на фото нам улыбается женщина с короткой стрижкой, совсем не похожая на алкоголичку.
— А это — бабушка. Жаль, что она умерла. Я бы тогда у нее жила. А это — мой братик! — светловолосая и кареглазая Анечка с гордостью показывает мне упитанного карапуза в голубых ползунках.
Они с братом страшно похожи: у обоих беленькие кудряшки и очень выразительные глаза. На других фотографиях у Ааниной мамы все чаще в руках появляются рюмки или бутылки.
— Неужели тебе не хочется домой?
— Мне здесь лучше! — пожимает плечами ребенок.
Завуч по воспитательной работе разрешает десятикласснику Женьке кататься на своей машине. Но даже для самых добрых взрослых сироты — чужие дети, потому что свои, родные, ждут дома.
Белобрысому, худенькому, в широких рэперских светлых штанах Димке — четырнадцать. В этом году он заканчивает шестой класс. В цирковом искусстве пока начинающий.
Мы сидим на аккуратно застеленной одеялом кровати в палате на троих. Светлые стены. Веселые занавески на окнах. Общий шкаф. Письменный стол на двоих. На тумбочках у ребят — у кого что: игрушки, часы, рамка с двумя черно-белыми фотографиями.
— О матери я не вспоминаю, — рассказывает Димка без всяких эмоций. — Помню только, что всегда пьяная была и била нас постоянно.
Кроме него в семье еще трое братьев. Он — младший. Назвали Димкой в честь папы.
— Отец у меня нормальный вообще-то. Только он с матерью до сих пор живет, поэтому я здесь. Иногда навещает.
— Навещает, — подтвердили вечером воспитатели. — Даже алименты платит — 150 рублей.
Он слушает Эминема, этот маленький рэпер. А когда перед ужином спустились во двор, поставил на подоконник колонки и врубил “Сплин” на весь интернат.
В родной семье Саша Малышев провел лишь первые пять лет страшного детства.
— Старшие братья даже не жили дома, — круглолицый, с черными, как смоль, кудрями, Сашка присаживается прямо на письменный стол. — Мамаша — сколько помню — всегда была пьяная. Бывало, говорила: “Схожу я, детки, за хлебушком” — и пропадала на несколько дней.
Малышей-погодков подкармливала бутербродами сердобольная соседка. Однажды двухлетний братик в поисках хоть чего-то съестного нашел в холодильнике бутылку с водой. Это был уксус. Шрам на шее от ожога пищевода затянулся лишь спустя несколько лет.
Самое яркое впечатление из детства Саши — это как бывший мамин муж привез в грязную, вонючую квартиру необъятную коробку фруктов:
— Там было все: бананы, абрикосы, даже персики!
Самой старшей девочке в 15-м интернате скоро исполнится 21 год. Ее мама не удосужилась отвести дочку в школу. Простая история: папа умер, мама запила. В результате, как записано в личном деле, Лена Оленина в возрасте одиннадцати лет была направлена в интернат в первый класс. В этом году заканчивает одиннадцатый. За высшим образованием Лена не гонится: параллельно со школой заканчивает парикмахерские курсы, чтобы иметь в кошельке гарантированный рубль.
В кухне гремят тарелками девчонки-дежурные и негромко переговариваются. На плите пыхтят к ужину 50 литров гречневой каши, сваренной в молоке.
— Мы их кормим лучше, чем домашних детей, — суетится у плиты повар. — Они не понимают прелести: котлеты из кеты есть не хотят, а бывает даже от сока отказываются, представляете?!
К слову сказать, сок действительно вкусный, из дорогих.
— Вкусный, — кивают ребята.
— И котлеты из кеты вкусные, — говорит вдруг один из них. — Но мне хочется обыкновенной яичницы.
(Имена детей изменены.)
