Пять лет назад на кресло омбудсмана претендовали всего трое: в то время права человека были в России понятием весьма экзотическим. Уполномоченным тогда (при существенной поддержке фракции КПРФ) стал Олег Миронов.
Многое мне в новом омбудсмане не нравилось, о чем я неоднократно писал. Не нравилось, что он коммунист (на мой взгляд, права человека и коммунистическая идеология — вещи несовместные), что просил у Ельцина квартиру для себя в элитном доме, что поддержал “батьку” Лукашенко, заявив после поездки в Минск: “В Беларуси намного меньше нарушаются права человека, чем в России”.
Нынешние взгляды Олега Миронова несколько отличаются от его же взглядов пятилетней давности. Льщу себя надеждой, что отличия эти созрели в том числе и после моих статей.
Между тем обстановка в стране за минувшие пять лет тоже изменилась. Об этом можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что в нынешнем году, в связи с окончанием срока полномочий омбудсмана, на этот пост претендуют аж 8 человек. Даже ВВЖ претендует. Тот самый, что предлагал на границе с Балтийскими странами установить громадные вентиляторы и гнать туда радиоактивный воздух...
Миронов тоже претендует. По закону он имеет право занимать этот пост еще одну пятилетку.
— Олег Орестович, вы и сейчас считаете, что у “батьки” Лукашенко права человека нарушаются меньше, чем в России?
— “Меньше” не значит, что положение с этими правами у нас лучше. А фраза была вырвана из контекста. Во время моей поездки в Белоруссию мне удалось убедить президента Лукашенко: должность омбудсмана в республике необходима. Тогда же я пытался уговорить Александра Григорьевича ослабить давление на прессу и найти компромисс в отношениях с оппозицией. Все это мне было обещано. Я не мог даже предположить, что уполномоченный по правам человека в Беларуси будет не избираться парламентом, а назначаться президентом. И что отношения Лукашенко с оппозицией станут тупиковыми.
— Вернемся в Россию. Вы готовы к тому, что вас сменят на этом посту?
— Это компетенция Государственной думы. Не исключено, что будет назначен новый уполномоченный. Я просил только об одном: чтобы смена, если она произойдет, прошла бы без обливания грязью предшественника. То есть — меня.
— У нас так не бывает.
— К сожалению. Подобные публикации уже начали появляться.
— Не рано ли? Может быть, вы еще останетесь на этом посту?
— Закон это позволяет. На второй срок меня выдвинула группа депутатов по инициативе Иосифа Кобзона, так что я буду одним из претендентов. Шансы есть.
— Претендентов много: восемь. У вас здесь что — медом намазано?
— Сам не понимаю. Работа уполномоченного — невероятно сложная. Первым был назначен Сергей Адамович Ковалев. Закона об уполномоченном тогда не было, Ковалев просто не смог реализовать свои возможности. Формировать этот институт пришлось мне — задача оказалась очень непростой. И кое-что мне все-таки удалось. Вот один из результатов: в прошлом году меня избрали в Совет директоров Европейского института омбудсманов. Это очень представительная организация: почти 180 коллективных и индивидуальных членов. Кстати, из уполномоченных бывших республик СССР я — первый и единственный, кто избран в Совет. Тот, кто придет на мое место, автоматически избран туда не будет.
— На первых выборах уполномоченного вас поддержали коммунисты. Сейчас они вас поддержат?
— Я встречался с фракциями КПРФ, “Регионы России”, аграриями, ОВР. Вроде бы меня обещали поддержать. Зюганов — тоже.
— Один из претендентов на этот пост — бывший министр юстиции Крашенинников. Он будто бы тоже уверен в том, что коммунисты его поддержат.
— Ну, не знаю...
— Может быть, вашей деятельностью кто-то недоволен? К примеру, вашей позицией по Чечне?
— В СМИ я вычитал, что моим мнением о ситуации в Чечне недовольны в Администрации Президента.
— Кто-нибудь из администрации высказывал вам недовольство?
— Никогда.
— Давайте озвучим: в чем, собственно, состоит ваша позиция по Чечне?
— Я родился и вырос на Кавказе, поэтому, смею думать, неплохо представляю психологию тамошних коренных народов. Еще в декабре 1994 года, когда в Чечню были введены войска (я был тогда депутатом Госдумы), я сказал: это ошибка, потому что решить проблему Чечни с помощью военной силы невозможно. И потребуются многие годы, даже десятилетия, чтобы выйти потом из этой ситуации. Я и сейчас считаю так же.
Я призывал к переговорам, полагая, что необходимо искать мирные пути. Предлагал себя в качестве посредника на переговорах. Писал Масхадову, призывая его повторить подвиг Шамиля: убедившись в том, что война наносит вред чеченскому народу, Шамиль сдался в плен.
Я выступал против общевойсковых операций, когда по селению, где находятся 10—15 боевиков, стреляют из пушек и сбрасывают бомбы, в результате чего гибнут мирные жители. Если у чеченца разрушили дом, убили родителей или детей, надругались над женой, он возьмет автомат и до конца своих дней будет мстить.
Я выступал за присутствие в Чечне международных наблюдателей: они сдерживают порывы военных, заставляют федеральных чиновников вести себя более сдержанно по отношению к гражданскому населению республики. Я предлагал оставить в Чечне лишь те войска, которые дислоцируются там постоянно, — потому что если их там много, это неминуемо ведет к разложению, мародерству, преступлениям.
— С точки зрения омбудсмана — какие права нарушаются в Чечне?
— Право на жизнь. В августе прошлого года вместе с известной правозащитницей Людмилой Алексеевой я был в Чечне. Мы привезли туда стройматериалы для восстановления школ и других детских учреждений. Несколько дней мы провели в Ачхой-Мартане. По ночам — артиллерийская стрельба: военные стреляют поверх города, над ним. Я не знаю зачем: то ли запугивают, то ли обозначают свое присутствие. То же самое — в Шали. Между прочим, при въезде в город написано: “Город Шали — мирный город”. Несколько гаубичных снарядов попали в жилой дом в самом центре “мирного города”. Погибли две девочки, сестры семи и трех лет, и их сосед, учитель.
Право на неприкосновенность личности. Во время нашей поездки на площади у Дома правительства в Грозном собрались женщины: они требовали освободить их мужей и отцов, которых захватили в ходе очередной “зачистки”. Молодых — в ямы, стариков, проявляя некоторый “гуманизм”, — в палатки. Я обратился к представителю МВД и прокурору: сказал, что у меня единственный выход — немедленно отправить телеграмму Президенту РФ с тем, чтобы он дал поручение разобраться в ситуации. Чеченцев выпустили.
Растаптывается человеческое достоинство. Там же, у Дома правительства, находился старик инвалид, он требовал, чтобы его пропустили к Кадырову. Охрана втащила его в ворота, а через некоторое время выбросила обратно в толпу. Он был избит, весь в крови. Все это было буквально на наших глазах: охранники прекрасно знали, что на площади находятся уполномоченный по правам человека и председатель Московской Хельсинкской группы...
— Вы говорите о нарушениях прав человека со стороны федеральных властей. Но ведь есть и другая сторона медали. Разве не нарушают те же права чеченские боевики, похищая людей и взрывая дома?
— Конечно. Но мы их так и называем: преступниками. А когда в преступлении изобличен российский военнослужащий, ответственность не наступает. Таким подходом мы сами себя дискредитируем. Несколько лет назад я обращался в Государственную думу с предложением создать парламентскую комиссию по расследованию преступлений в Чечне, причем всех преступлений — вне зависимости от того, кто их совершил. Предложение не прошло.
— Однако дело полковника Буданова все-таки дошло до суда. Или он — ненормальный? У вас есть мнение на сей счет?
— Я не психиатр, я не участвовал в судебном процессе, но различные судебно-психиатрические заключения вызывают множество сомнений. Когда полковник Буданов избивал офицера, он был вменяем. А когда захватывал девушку и душил ее (и может быть — насиловал) — он уже невменяем?.. Мне трудно это понять, хотя я юрист и имел дело с судебной психиатрией.
Если Буданов, как вы выражаетесь, ненормальный, то это трагедия нашей армии. Если такой человек имеет звание полковника и командует вооруженными людьми — тогда очевидно, почему нарушаются права гражданского населения со стороны военнослужащих. Психически ненормальный полковник Буданов — это черное пятно на Российской армии. Поскольку неминуем вопрос: кто же тогда в ней командует?!
— Если отбросить версию о психическом нездоровье полковника Буданова — что же тогда остается?
— Остается уголовная ответственность за убийство.
— Вашей позицией по нарушениям прав человека в Чечне, которую, как я понимаю, вы не скрываете, можно было нажить себе немало врагов в армейской среде. Но есть еще Министерство внутренних дел, его вы тоже не обходите своим вниманием.
— Там тоже отнюдь не все благополучно. Только что я подписал письмо на имя Генерального прокурора России. Речь идет вот о чем. В Вологодской области сотрудники тамошнего СОБРа ворвались в частный дом — у них, видите ли, “имелись сведения” о том, что там хранились наркотики. В доме — молодая супружеская пара и пятеро малолетних детей. Муж, услышав шум, подумал, что это грабители, и вышел к собровцам с охотничьим ружьем. Его расстреляли в упор! Я попытался понять милиционеров: да, ружье, да, страшно, но вы же профессионалы. В конце концов, прострелите ему руку! Так нет: в теле погибшего — семнадцать пуль. И все попытки возбудить в отношении собровцев уголовное дело ни к чему не привели. Отписки областных милицейских и прокурорских властей сводятся к следующему: нет состава преступления.
— Мне довелось читать ваш доклад “О нарушении прав граждан сотрудниками МВД РФ и уголовно-исполнительной системы Министерства юстиции РФ”. Жуткая картина...
— Сами же руководители ГУИНа называют эту картину адом. Вот следственный изолятор ИЗ-35/1 в Калининградской области. Он рассчитан на 635 заключенных, а на момент нашей проверки там находился 1831 человек. В Иркутской области на питание каждого осужденного положено 5 с небольшим рублей в сутки. Ну чем можно накормить человека на 5 рублей?! Так и их нет, реально выделяются лишь 4 рубля...
Согласно закону, жалобы осужденных, адресованные уполномоченному по правам человека, должны отправляться в течение 24 часов, причем администрация мест заключения не имеет права их вскрывать. Сплошь и рядом этот закон нарушается. Более того, заключенному потом весьма изощренно мстят за его жалобу.
— Я знаю, что вы занимались и занимаетесь проблемой пыток в органах милиции.
— Вот недавний пример. В Твери задержали молодого парня, обвиняя его в убийстве девушки. В изоляторе временного содержания его пытали, и он подписал признание. Ко мне обратилась его мать, пришлось подключаться моим сотрудникам. Был найден настоящий убийца, а того парня выпустили. После этого я сам поехал в Тверь, чтобы от имени его родителей вручить исковое заявление председателю Центрального районного суда Твери. Процесс мы выиграли. И пусть сумма небольшая, важен прецедент.
— К сожалению, эти прецеденты мало что меняют.
— К сожалению. Хотя формально меры вроде бы принимаются. Проводилось Всероссийское совещание работников воспитательных учреждений МВД. Сами же сотрудники МВД приводили примеры куда более страшные, чем описанные в моем докладе. Но ситуация прежняя.
— Как вы думаете — почему?
— Прежде всего — из-за убогого профессионализма дознавателей и следователей. После окончания института я сам начинал работать следователем. Допрашиваю обвиняемого или подозреваемого, потом говорю: распишитесь. А он мне: расписываться не буду. Моя реакция всегда была абсолютно спокойной. Пишу: обвиняемый такой-то от подписи отказался. Теперь же по большей части так не делают. Человека избивают, истязают... Мы что — опять возвращаемся к 30-м годам, когда признание стало “царицей доказательств”? Я не устаю повторять: к свидетельским показаниям и признаниям нужно относиться критически, потому что свидетеля сегодня можно купить или запугать, а признание — выбить. Необходимы объективные доказательства. А вот с ними-то как раз непросто, потому что общий уровень культуры следователя чрезвычайно низкий.
Я работал следователем милиции в Пятигорске. Каждый четверг (в этот день нам зачитывались приказы) наш начальник говорил нам: не забывайте, что вы работаете в курортном городе, сюда приезжают со всего Советского Союза; вы должны быть опрятными, вежливыми, тактичными. Так нас воспитывали. А сейчас? Маски, автоматы, наручники. Какой уж тут такт... Вот, к примеру, речь идет не об убийстве, а, как теперь говорят, о споре двух хозяйствующих субъектов. Ломают двери и вообще все что можно сломать, людей — мордой в пол... Лишь бы показать свою силу. И реакция наших сограждан — соответственная. Люди боятся подойти к милиционеру и спросить, где здесь аптека...
— Вдруг выстрелит...
— Вот именно. К сожалению, устойчивый образ. А ведь без поддержки населения Министерство внутренних дел с преступностью не справится. При этом в МВД работает много порядочных, совестливых людей. Но о системе в целом принято судить по отрицательным примерам.
— Судя по всему, вы и в МВД сумели нажить себе если не врагов, то серьезных противников.
— Понимаете, уполномоченный по правам человека не имеет права подстраиваться под власть, если она нарушает человеческие права и свободы. Иначе моя должность попросту бесполезна.
— Когда вы заняли этот пост, в некоторых СМИ появились сообщения о том, что вы выступаете против моратория на смертную казнь.
— Это неправда. Я категорически против смертной казни.
— Как бы вы охарактеризовали положение с правами человека в сегодняшней России?
— До тех пор, пока в одном из субъектов Российской Федерации льется кровь (а эта ситуация оказывает влияние на всю страну), положение с правами человека в нашей стране будет оставаться удручающим.
