Заброшенная набережная Москвы-реки, улица без названия, заросший берег, раздолбанные плавучие калоши, режиссер — Егор Кончаловский — мечется по съемочной площадке. Место для интервью выбрано крайне неудачно. Надежды сосредоточиться — никакой. Но и выбора тоже никакого. Мой герой — главный герой фильма. И у моего героя цейтнот.
Гоша Куценко снимается в “Антикиллере-2”. Впрочем, это вовсе не новость. Тот факт, что Гоша где-то снимается, никого удивить не может. Ибо он делает это практически непрерывно. Куценко отметился почти на всех мало-мальски заметных культурных проектах последних лет. На клубных тусовках, на всевозможных фестивалях, в модных спектаклях и в несметном количестве фильмов разнокалиберного качества. Гоша в обойме.
Впрочем, “обойма” не самое удачное место для творческих экстазов.
Последствия такой жизненной гиперактивности лучше всего обрисовал сам Гоша: “Я иногда рисую свой визуальный образ по мотивам всех слухов, что обо мне ходят. И получается: вот я в компании гомосексуалистов с парой-тройкой килограммов кокаина и экстази, с набитым марихуаной ртом, как у хомяка, а в глазах моих самая адская галлюцинация на Земле...”
— Cколько “Антикиллеров” ты в состоянии выдержать? Если Егор Кончаловский решит снять третий, четвертый...
— Четвертого не будет. А третий мы снимем точно: он уже в проекте. Причем задуман он как комикс, сюр и стеб. Пародия на все, что только можно. У моего персонажа появится новое имя. Его будут звать не Лис, а Рис... Но дальше — все, хватит. Хотя если из “Антикиллера” выйдет русская бондиада — тоже хорошо.
— И ты готов влезть в одну шкуру и тянуть одну лямку долго-долго?
— Нет, я не готов. Именно поэтому я не снимаюсь в сериалах, ни разу этого не делал.
— Ты вообще склонен к постоянству?
— Я всуе и я в труде — это два разных человека. Ты о каком сейчас спрашиваешь?
— Расскажи о двоих тогда уж.
— Я разный. И в постоянстве своем я тоже разный.
— Тебе быстро надоедают люди?
— Люди никогда не надоедают. Для человека самое интересное на земле — другой человек. И в каждом — целый мир, а мир постичь нельзя. Хотя если человек не мир, а так, одна улица, — тогда прошелся по ней и дальше пошел.
— В прошлом году на Московском фестивале ты стал таким бревном в общественном глазу, которое нельзя не заметить. Что ни премьера — Гоша Куценко в титрах. Засветился везде. Ты что, совсем ни от чего не отказываешься?
— Почему? Иногда отказываюсь. Просто был период, когда я долго снимался, а картины не выходили. И вышли они почти одновременно — 14 картин за два года. Поэтому меня и стало так много. Но это не газетное или телевизионное “много”, это кино-много. Понимаешь разницу? Кино — совсем иная структура. Его много не бывает...
— И что — все роли из последней обоймы тебе самому нравятся? На мой взгляд, некоторые — проходные. Не обижайся только...
— Да нет, пожалуйста... Я не обижаюсь.
Я что-то слышала про мужские глаза цвета виски. Так вот: у Гоши глаза цвета блю-кюрасао, разведенного текилой и ледовой крошкой до почти белесого оттенка. Придумала я определение и побежала к бармену Юре (лучшему в редакционном баре) узнавать — можно ли пить такую смесь. Юра сморщил нос: “Нельзя”. Я порадовалась: значит, определение правильное. У Гоши красиво-опасно-несъедобный взгляд. Как будто не глаза на тебя смотрят, а медленно мигающие вывески с неоновой подсветкой. И гласят эти вывески, что в почтовом ящике нет непрочитанных сообщений...
— В некоторых фильмах ты просто появляешься в темных очках, блистаешь фактурой, говоришь пару фраз — и все!
— Где это я в очках появляюсь?
— Навскидку — фильм, где дочку у богатого папы украли. Не помню названия...
— А! “Киднепинг”! А мне, кстати, очень нравится эта роль, она точная и характерная, хотя и небольшая. Снимала картину минский режиссер Ольга Перуновская, это ее дебют в кино. Она меня пригласила, и я согласился. Вообще, знаешь, я всегда задним числом понимаю — правильно ли я сделал, что отработал. Потому что состоявшаяся работа — как рождение ребенка. Убогий он или больной — уже не важно. Он родился. И потом, каждая картина со временем растет, для меня это очевидно. Картину “Мама, не горюй” вначале так приопустили серьезно! В том числе и наши глобальные киноолигархи. Но она вышла, стала набирать обороты, и мы проскочили. А вначале — ой-ой-ой как все было... неаккуратно.
— Ты весь такой защищенный с виду. А как на самом деле ты воспринимал те помои, которыми вас поливали?
— Очень индивидуально, знаешь. Смотря кто сказал, смотря что сказал. Я такой, я актер, поэтому все на свете я исчисляю нюансами, запятыми, точками. Для меня очень важны знаки препинания.
А в “Киднепинге” — да, там маленькая ролька, но, я считаю, нормальная. Такая проба характера, я привык к подобным ролям. Меня и в “Апреле” немного. Кстати, “Апрель” я гораздо меньше люблю. Вот там — пустота. А вообще мне приятно, когда говорят о моих промахах: значит, смотрят...
— Заметь, я не сказала, что это промах. Просто, будучи настолько востребованным, можно уже на эпизоды не соглашаться.
— Я тебе объясню: я всегда с удовольствием снимаюсь в дебютах. Обожаю дебюты. Дебют — это первый раз. Как отказать девушке, когда она приходит к тебе и говорит, что у нее это в первый раз? Я готов пожертвовать каким-нибудь кассовым фильмом или высокобюджетным сериалом, чтобы сняться в талантливом дебюте.
— Стоп-стоп, здесь уже начинается непоправимое “не верю”!
— Ну и зря начинается! Меня приглашают сниматься в интересных сериальных проектах, но я не готов уйти из жизни на четыре-пять месяцев. Хотя в моем возрасте парню моей комплекции деньги просто необходимы. Но я знаю вещи, которые стоят подороже, — это мое воображение, например. Оно — самое дорогое, что у меня есть. Если оно не будет подпитываться новыми идеями, не будет кипеть и остынет, то потом его очень долго придется разогревать. Как только я теряю интерес и начинаю заниматься чепухой, я подсознательно ухожу в сторону, хватаюсь за лишние дела и потом долго всю эту кашу расхлебываю... Это все, что я знаю о ценностях внутри себя.
— После всего вышесказанного режиссеры-дебютанты порвут тебя на тряпочки, и ты не будешь иметь никакого морального права им отказать!
— Договорились! Кстати, та же Ольга Перуновская потом пригласила меня в свою следующую работу, лично настояла на моей кандидатуре. И я был очень рад, потому что впервые в жизни попробовал себя в сказке. Снималась она этой зимой, называется — “Четвертое желание”. Я играл там Деда Мороза, который ушел из хартии Дедов Морозов из-за того, что люди перестали верить в чудеса. Нет, я не ходил с приклеенной бородой, я играл довольно нестандартного Мороза... Вот Сергей Соловьев смотрел, говорят, ему понравилось. К октябрю должна быть готова двух- или трехсерийная телевизионная версия. В эту картину взяли и одну мою песню...
— Неужели и тебя настигла повальная музыкальная диарея?
— Ну... я пишу музыку, и стихи пишу. Во мне иногда просыпается и такое... Хочу выпустить пластинку к осени. У меня же раньше была своя группа.
— Сказывается жесткое гамма-облучение “Партийной Зоны”?
— Нет. Все это существовало до “Партийной Зоны”. У меня была группа, мы пели что-то наподобие группы “Ноль”. Я всегда любил гитарку, контрабасик, аккордеончик. Еще любил электронную музыку. Делал какие-то компиляции, работал на студии. Но все это было скорей для себя. А сейчас вот — пригодилось. Я музыку берег всегда, я знал, что если мне вдруг станет плохо... “Если женщина изменит, я грустить недолго буду, закурю я сигарету”... ну и так далее. Моя музыка — моя сигарета. Я знаю: когда мне пустовато, я беру гитару или сажусь за клавиши.
— Появление пластинки означает, что тебе сейчас пустовато?
— Нет... Не знаю, как она будет называться, существует несколько вариантов. Но вся соль проступит в названии.
— Ты ушел от ответа.
— Нет, мне не пустовато. Все хорошо и нормально. Личная жизнь... Мне нравится такое определение: личная жизнь — это Я наедине с самим собой. Вот что такое сейчас моя личная жизнь.
— Невеселая какая-то картинка.
— Почему? Хотя да... Это страшное явление...
— Я читала твои старые интервью, ты там охотно говоришь о девушках, о любви и сексе. А теперь — “я наедине с собою”.
— Ну нет! О девушках я всегда охотно говорю, у меня есть подруга, все великолепно. Но знаешь, я заметил, что сейчас усердно занимаюсь саморегуляцией: заново учусь быть самим собой и наедине с собой. Это шикарная вещь, рекомендую попробовать. Ты часто бываешь одна?
— Нет. Верней, я часто бываю одна, но по-настоящему оставаться одна я не умею.
— Вот и у меня те же проблемы. Поэтому я и развиваю это направление, всячески его продюсирую и финансирую. Один — это круто!
— Ты измены тяжело переносишь?
— Как все люди. Хотя измену все воспринимают по-разному. Для кого-то — это нет теплой воды в кране, а для кого-то — крушение Солнечной системы. Наверное, про меня можно сказать, что я ревнивый. Но ревность — пустая трата дикой энергии. Это как проглотить какую-нибудь гранату, которая взорвалась у тебя внутри. Выкидыш чувств...
— Скажи, что за шрам украшает твой левый глаз?
— Это грим на самом деле. Грим моего героя еще с первого “Антикиллера”. Я ношу его уже шестьдесят съемочных дней, он как некий ритуал: помогает мне перейти из одного состояния в другое. Он уже как фрагмент костюма.
— Он что — неснимающийся?
— Снимающийся, но очень больно. Он снимается вместе с кожей.
Мимо на полном ходу пробегает девушка. Заметив нашу уединенную беседу, она предупреждает меня тоном знатока: “Не верьте ни единому слову!” — “Это наш художник по гриму Людочка. Слушай ее, она правду говорит! Она мне почти три года клеит мой шрам — жутко болезненная вещь, у меня на этом месте уже дырочка”.
— Ничего страшного. Шрамы украшают мужчин!
— В ближайшем будущем я собираюсь сниматься в картине “Турецкий гамбит”, у меня там роль турка: такого турецкого перца, полковника спецназа. Я буду воевать с нашими — с Балуевым и с Певцовым сражаться. И для грима я выбрал себе шикарный шрам — через весь лоб.
— То, что ты расстался с волосами ради своей несостоявшейся жены, — правдивая история?
— Да, было, правда, очень давно. Гулял я с мамой моей дочери Полины в парке Горького, мы катались на катамаранах. Я захотел продемонстрировать ей всю неистовую силу своего чувства и прыгнул в воду... Я, кстати, один из первых оскароносцев, “Оскар” ведь тоже лысый.
— Так что тебя все-таки заставило череп побрить?
— Внутреннее чувство санэпидемстанции. Покинув пруд, я понял, что нужно скорей что-то делать. Иначе я превращусь в лебедя.
— С тех пор ты ни разу не думал, что пора жениться?
— Жениться? Я вообще об этом никогда не думал, это незнакомое мне состояние. Я ни разу не был женат.
— Что за немыслимый проект, связанный с Дэвидом Линчем, ты собираешься затевать?
— Это в одном из интервью я прикалывался и смеялся. Шутка...
Телега номер раз. Непредвиденная.
—...Но мне есть что сказать Дэвиду. Уважаемый мистер Линч! Вы мой самый великий панк на земле, и я вас просто боготворю. Если я когда-нибудь буду петь, то буду иметь в виду именно вас. Я стану сценическим и вокальным отражением вас в нашей стране. В кинематографе вряд ли, я не режиссер, но в музыке ваша божественная антимеркантильность — это очень серьезно...
— Ты сказал, что мужчине в твоем возрасте нужны деньги. Я читала, что у тебя есть свой...
— Завод?
— Нет, музыкальный лейбл, студия звукозаписи. Насчет завода врать не буду.
— О да! Cosmo sound club, самый убыточный в мире лейбл. Мы его страшно пиарим с Михаилом, и если есть желание, присоединяйся. Михаил Маслов, он же Космонавт — это мой друг, его знает вся Москва, он человек-легенда. С ним мы и занимаемся нашим лейблом. Там много музыки, которая по своему состоянию очень похожа на состояние завода ЗИЛ, напротив которого мы сейчас стоим (на противоположном берегу задворки завода-гиганта, напоминающие мертвый и сильно ржавый город. — Авт.). Там у нас тихо-спокойно, почти безмолвно, сплошной чил-аут и эмбиент. Думаю, скоро мы начнем выпускать огромные пластинки со звуками воздуха, воды, зараженного радиацией мегаполиса, с кашлем больных нетипичной пневмонией. Мы переходим на звуки...
— А модельное агентство?
— Могильное агентство? Модельное-могильное — без разницы. Оно тоже почило. Это страшный бизнес, ужасный. Никому не рекомендую им заниматься. Он похож на работу воспитателя в пионерском лагере.
У Гоши не замолкая звонит мобильный. Он вступает в диалог с неизвестным, выстраивая планы на завтрашний вечер: “Сначала мы покушаем, потом в баню, потом сядем выпьем, потом на катере покатаемся, ну а потом наконец зажжем...” “Мы сегодня едем в Питер, играть “Lady`s night”, два спектакля в БДТ”, — поясняет он мне.
— Тот самый спектакль, на который я так и не попала?
— Ты первый, нет, второй уже человек... Есть еще один такой же — крестный моего ребенка, Сергей. Невменяемый по части театра. Я его приглашаю, на каждый спектакль за свои деньги покупаю ему лучшие места. И складываю билеты. У меня их уже двенадцать... Тебе нужно было просто приезжать, как договорились. А не дозваниваться до меня. Иногда это бесполезно...
— Помню, ты обмолвился, что этот спектакль — лучшее из того, что тобою сделано.
— У меня был определенный этап театральный. Знаешь, раньше говорили про хорошую жизнь — ой, как хорошо, как в кино. А сейчас говорят про кино — господи, ну и чернуха, как в жизни. Но театр, правдивый, реалистичный театр — вот что сейчас действительно модно. Люди туда идут. Причем это достаточно честная вещь: ты сидишь три часа, ты заплатил за это деньги, рядом сидят незнакомые люди, от каждого пахнет по-разному... Если тебе неинтересно, ты просто не высидишь. Люди ведь очень аккуратно делятся своим вниманием, ты заметила? Все дорожат им. Человек легче уделит время газете, нежели оторвется от стула, пойдет и поверит. Сейчас время такое — никто не верит никому. Посмотри: скоро все будут бояться выходить на улицу, начнут бегать от сумок. Сумки гонятся за людьми! Понимаешь? Пакеты и кирпичеобразные упаковки догоняют человечество. Война идет в стране. Это нужно четко понимать, это сейчас главный ориентир. У нас здесь в съемочной группе очень много ребят-консультантов, которые воевали в первой и второй чеченской кампании. Это п...ц, что они рассказывают!
— Как ты от театра неожиданно перешел! А производишь впечатление человека, далекого от политических страстей.
— Да, я от них совсем далек. Политика — для меня невидимая величина, надуманная.
— Так что за роль у тебя в спектакле?
— Такой перец... Сталевар, который потерял работу. Нас там таких шестеро сталеваров. И все мы остались без заработка... Видишь ребят из массовки? Взрослые мужики, они получают здесь совсем небольшие деньги, хотя половина из них реально воевала. Но я их понимаю: у нас мужское кино, они приходят сюда приколоться, им интересно. Потому что в жизни у них дефицит общения.
Пока мы воркуем, к Гоше с регулярностью метропоезда подкатывают громилы из массовки: увесистые парни в снаряжении и в наколках с детсадовской улыбкой, смущаясь, просят артиста поставить автограф в их паспорте или поучаствовать в памятном снимке. Артист никому не отказывает. “Дяденька, а вы настоящий спецназовец?” — спрашиваю я одного. “Все мы в душе спецназовцы, особенно под алкоголем!” — меланхолично отвечает Мистер Мускул.
Телега номер два. Патетическая.
— Я все время порываюсь сказать главное: мы живем в очень тяжелое время. В стране правда идет война. Поэтому нужно всем очень внимательно смотреть по сторонам. Не с опаской выискивая молекулы угрозы, нет. Просто каждому необходимо правильно делать выбор. Главное, о чем должен кипятиться наш народ, — он должен бороться, голосовать и страдать за свой чистый разум. Сейчас в нашей стране явно не хватает ясного ума. Я желаю нашему президенту всегда сохранять такую крутую, стройную и могучую походку. Владимир Владимирович — настоящий офицер, это видно по его правой руке...
— Гоша, вернись на землю! Лучше скажи — чем тебе так насолили актрисы? У тебя как-то мелькнула фраза: “С актрисами в моей жизни покончено”.
— Слушай, ну я знаю многое про актрис. Зачем занимать чужое место? Вокруг полно ребят, которым нравятся актрисы, видят в них загадку... Вообще женщина — это тайна. А какая тайна, если ты знаешь все изнутри?! Это как расхваливать свою машину, которую ты продаешь: она такая хорошая, классная, но я ее продаю. Ну не продавай ее, если она такая классная. Или расскажи про те 5000 ям, в которые ты на ней въехал. Так что чего говорить? Мне, например, интересны медицинские работники, я бы с удовольствием познакомился с девушкой-врачом... В хорошем смысле — пообщаться, поговорить. Мне нравятся врачи, такие они самоотверженные люди. А водитель “скорой помощи” на них смотреть не может. Думает: господи, вот есть же нормальные женщины — актрисы, вот бы с актрисой сойтись...
— Ты сам себе на экране нравишься?
— Я вообще странно смотрю кино, где я играл. Мне нужно забыть все, о чем я думал, когда снимался. Тяжело: лезут мысли, я недоволен чем-то, мне редко нравится. Когда начинаешь абстрагироваться и обращаешь внимание на линии, на контуры, на форму, то вдруг делаешь вывод: я не так прекрасен, как мне говорят об этом окружающие. Я начинаю понимать, что существует огромное количество более симпатичных и более высокооплачиваемых актеров на земле. И часть из них живет и в нашем городе... И пошло-поехало... я расстраиваюсь... (Скорбь в голосе — практически неподдельная. — Авт.)
— Ну не расстраивайся, Гоша!
— Но тогда я иду куда?
— Куда?
— Ну я ж тебе говорил. Куда? Ну? Я иду в студию! И занимаюсь музыкой. Это мое магическое оружие, и никто у меня не сможет его отобрать.
