В Средние века земля между Москвой-рекой и Яузой звалась Заяузьем. Но в отличие от Замоскворечья это слово ушло из лексикона москвичей, вытесненное всем известным — Таганка. С рассказа о ней хочу продолжить сериал, посвященный улицам и домам, начатый мной в “МК” в 2000 году.
Каменные берега и мосты в устье Яузы, где она, пропетляв в гуще города, впадает в Москву-реку, поражают монументальностью и простором. Нигде больше нет так много воды и гранита, как здесь. Великолепный вид поражает редким в Москве ансамблем, единством стиля и высокой архитектурой. Русла двух рек, набережные, старинные охряные дома под колокольней с голубой церковью, зеленый сквер — все это очарование заполняет пространство Яузских ворот.
На моей памяти плыли, распевая песенку со словами: “Плывет, качаясь, лодочке по Яузе-реке”, — уроженцы здешних мест в давнем фильме “Верные друзья”. Романтики на воде давно нет. Трудно вообразить, что эта река кормила город рыбой, поила водой, сокращала расстояния, крутила мельницы. Не будь Яузы — и Москвы бы великой не состоялось. В устье Яузы сотни лет белели паруса кораблей, приплывшие из столиц русских княжеств, знатных городов.
Речные караваны от устья Яузы плыли до Мытного двора в Мытищах, где платили мыт — пошлину. Отсюда корабли волоком переправляли на Клязьму, где купцам с товарами открывался путь на Оку и Волгу, далее — везде. Поэтому, как выразился Иван Забелин, Москва стала “добрым местом — распутием для сообщения во все стороны и во все края старинных народных сношений”. И обогатилась, возвысилась.
Сегодня Яуза не напоминает о себе разливами, ледоходом, гудками кораблей. Зажатая гладкими стенами, она несет мутные воды в Москву-реку и кажется никому не нужной. Рыбы в ней давно нет, судоходства — вроде тоже. Но последнее — кажется. Баржи-шаланды, земснаряд, белые кораблики по ней ходят от устья в Сокольники, пытаясь очистить дно от ила, погубившего жизнь в реке. Однажды я прошел на “Уране” по Яузе и увидел с берега белокаменный Андроников монастырь, где погребен Андрей Рублев. За монастырем возник на пути миниатюрный гидроузел с плотиной и воротами шлюза. Поднявшись метра на четыре, теплоход поплыл против течения. За плотиной русло оказалось шире, чем в низовье. С палубы я увидел места, где Петр плавал на ботике и мечтал построить новую Москву. О ней напоминают дворцы Лефортова, бывшей Немецкой слободы. Над головой промелькнули пролеты Дворцового и Госпитального мостов, а по берегам показались с неожиданной стороны корпуса знаменитых институтов, старых заводов и фабрик времен промышленной революции в России, погубивших Яузу.
Так достигли Сокольников, но дальше не прошли из-за мели. А без них могли бы доплыть до бывших славных сел, ставших районами Москвы, до красот Лосиного острова... Когда-нибудь по Яузе в верховья пойдут теплоходы, но пока им путь закрыт.
В устье реки разобраться в хитросплетении набережных, больших и малых мостов сложно. Древних ворот давно нет, как и крепостных стен. Повис над Яузой каменный мост, который назывался Яузским до 1919 года. Его советская власть переименовала в Астаховский — в память Иллариона Астахова. Этого 19-летнего рабочего-большевика застрелил полицейский пристав, когда по мосту шла демонстрация, во дни Февральской революции 1917 года.
Потоки машин мчатся с разных сторон, перегоняя все еще курсирующие здесь трамваи, следующие в Замоскворечье. Одни машины спускаются с горки, другие спешат вверх по улицам — началам трех древних российских дорог в древние Владимир, Рязань, Коломну. Там, где улицы расходятся веером, виден с недавних пор каменный крест в память войска Дмитрия Донского. Русские полки шли отсюда к Куликову полю, когда вокруг дорог простирались непроходимые леса и поля...
Позднее за Яузой обосновался свободный люд, объединявшийся по роду занятий или службы в слободы. Ямщики, кузнецы, каменщики, портные, гончары жили обособленно друг от друга. Память о них хранят имена улиц, церквей и самой Таганки. По одной версии, ее название произошло от слободы мастеров, где выделывались железные таганы. По другой — слово пришло из татарского языка, где оно означает “высокое место”. На возвышении одного из семи легендарных холмов раскинулась Таганная слобода ремесленников, промышлявшая ходовым товаром — подставками для котлов.
О другой слободе, где жили ремесленники, выделывавшие котлы, напоминает Котельническая набережная. Она привлекла внимание Федора Алексеева, служившего в Петербурге декоратором императорских театров. Павел I, очевидно, под влиянием Василия Баженова, переехавшего из родного города к царскому двору, отправил художника с поручением: увековечить древнюю столицу в рисунках и картинах. Кроме Кремля, Красной площади, Замоскворечья Алексеев запечатлел вид с Котельнической набережной. На его картине предстает холм с каменными и деревянными домами, церкви Никиты Мученика, Троицы и Спаса. А над всеми строениями господствует трехэтажный дворец графа Безбородко, построенный Матвеем Казаковым. Его классический фасад не раз вдохновлял художников.
В наш ХХ век над устьем поднялся один из семи высотных домов, украсивший и Котельники, и центр Москвы. К нему мы вернемся. От набережной разбежались десять переулков, застроенных домами и храмами. О каждом — не забуду сказать.
От Ямской слободы, заселенной в начале ХVII века не только ямщиками, осталось напоминание в названии Николо-Ямской улицы. Она вела к Андроникову монастырю и далее в древний Владимир, куда и сейчас можно проехать на машине, начав путь от Яузских ворот.
Ямская слобода поминается в описи разорений, составленной после Смуты в начале царствования Михаила Романова. В ней сказано, что стоит слободка Ямщицкая подле деревни Кожухово за Яузой, впадает в Яузу десять речек, водятся в тех местах лисы, зайцы и горностаи, знатных гор не имеется, сеется там всякий разный хлеб и ямщики гоняют на Макарьевскую ярмарку, а купечество там небогатое и строение нехорошее, соломой покрытое. Но самое грустное содержится в таких строчках: “За Яузой-рекой слободка Ямщицкая, в тое же слободке двор пуст боярской вдовы Саламандки Овчинниковой, двор пуст Неустройко Чепурнова извозщика…” Такие пустые дворы предстали на глаза государевым людям у попа Патапья Офонасьева сына Хромушина, у пономаря Микифорко Шкарина, у Хавроньицы-“кровопушницы”, у всех “старожилов слободки”, потому что все дома “польские и литовские люди побили и пожгли”.
О Хромушиных и Шкариных с Яузы поминается в запевке, которой дразнили москвичей по всей России за многолюдье города, их пристрастие к “аканью”:
На болоте кочки, а у вас дочки,
А в лесу пеньки, а у нас сынки.
Ой, бей в доску, поминай Москву!
Москва — народ головой стеной прет.
Чепурновы, Шкарины, Хромушины, Марины
С Яузы прибегали, лапти истоптали,
С кочки на кочку скакали…
А Волга-река их не принимает,
к бережку прижимает
Дядька Абрам рад, тетка Мотря рада,
А ребятки те с Ма-а-а-сквы,
с п-а-а-а-сада, с ава-щнова ряда…
О гончарах и их Гончарной слободе не дают забыть Гончарная улица и церковь Успения Божьей матери в Гончарах, сохранившаяся в годы разгрома храмов и монастырей.
Церковь Николы на Болвановке — на бывшей Верхней Болвановке и нынешней Верхней Радищевской улице — хранит память о мастерах, делавших деревянные болваны. Ими в качестве манекенов пользовались мастера, шившие шапки.
Каменщики обитали в районе нынешних улиц Большие и Малые Каменщики. До революции там жили в собственных домах люди неименитые. В Больших Каменщиках, судя по справочнику “Вся Москва” за 1917 год, насчитывалось 36 владений, а в Малых Каменщиках гораздо меньше — 14. Все они без исключения принадлежали частным лицам. Ни одного храма здесь не стояло. Но вся Москва, вся Россия в прошлом знала Малые Каменщики, и у многих в памяти песня:
Таганка, все ночи, полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня,
Таганка, я твой бессменный арестант,
Погибли юность и талант в твоих стенах...
По адресу Малые Каменщики, 16, находился Тюремный замок — проще говоря, Таганская тюрьма. К месту, где пугала людей сломанная при Хрущеве тюрьма, также приведет нас дорога по Таганскому холму, его заставам и валам.
Почему площади, опоясывающие с востока Таганку, называют заставами? Почему улицы между ними зовутся валами?
В царствование Елизаветы Петровны Камер-Коллегия, ведавшая доходами России, опоясала город земляным валом и рвом длиной в 37 километров. Так путь контрабандной водке преградила таможенная граница. Поверху вала ходили стражники. Пошлину взимали на заставах — их насчитывалось вокруг всей Москвы, как и ворот, 18. На больших дорогах у въезда в город стояли сторожевые будки — кордегардии.
Путь на заставах преграждали шлагбаумы, где до середины ХIХ века отставные солдаты проверяли “подорожные” документы. Пушкин в “Дорожных жалобах” помянул шлагбаум недобрым словом:
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Заставы в середине ХIХ века, когда в Москву пошли по железным дорогам поезда, убрали. Валы срыли, рвы закопали. За площадями, сформировавшимися в ХIХ веке у кордегардий, закрепилось в сознании москвичей название застав. А улицы между заставами зовутся валами.
С Таганского холма открывались в старой Москве картины, достойные кисти художника. Чудный вид закрылся стенами многоэтажных домов. Вышедший в 1917 году путеводитель “По Москве” не пожалел слов для описания панорамы города, открывавшейся с Таганского холма:
“Перед нами изумительный вид. Лучше всего он утром, когда солнечные лучи отчетливо и ярко освещают всю панораму. Но и вечером, в ясный закат, полны своеобразной прелести четкие черные силуэты башен и стен Кремля на алом небе.
…Дома, церкви крыши Замоскворечья тянутся, кажется, без конца, сливаясь с туманно-синей далью…
Налево от нас — окраины Москвы, за ними вдали леса и поля. Крайнее здание, замыкающее вид слева, очень высокая колокольня Симонова монастыря”.
С Таганского холма просматривались шатры Василия Блаженного, башни и здания Кремля, старинный Воспитательный дом и новое многоэтажное здание Центральной телефонной станции у Мясницкой. С куполом храма Христа соседствовали в небе трубы городской электростанции. Все это — сохранилось.
Другой, иного рода вид запечатлен краеведами в 1917 году с моста над Яузой.
“С Высокого моста (теперь он Высокояузский. — Л.К.) открывается очень своеобразный вид. Под тенистыми ивами вьется грязная, окрашенная стоками фабрик во все цвета радуги речка Яуза. Ее берега занимают фабрики, перемежающиеся огромными пустырями, садами, огородами. На косогоре, спускающемся к реке, почти всегда можно увидеть фигуры босяков: они здесь отдыхают, спят, чинят платья и т.п. Это изнанка города, его будничное лицо”.
Дворяне крайне редко селились за Яузой. Помянутый дом графа Безбородко был исключением из правил. Среди давних жителей улиц Таганки нет великих поэтов и писателей, генералов и сановников, прославивших Арбат. Таганка слыла купеческой стороной, как Замоскворечье. В пьесах “Колумба Замоскворечья”, Александра Островского, его герои часто поминают Таганку. Но в отличие от Тит Титычей с Якиманки и Ордынки здешние купцы чтили старые обряды и богослужебные книги, не исправленные патриархом Никоном. Они крестились двумя перстами, а не тремя, дважды, а не трижды, пели во время церковной службы “Аллилуйя!”, что в переводе с еврейского значит “Хвалите Господа!”.
Старообрядцы, которых власть называла раскольниками, не били зеркала в ресторанах, не проигрывались в карты, не курили и не пропивали наследство. Поэтому приумножали богатство семей. До революции о них писали так: “Старообрядческая буржуазия давала тон всей вообще московской буржуазии”. Купцы Таганки торговали пшеницей далеко от Москвы — от них зависели цены на хлеб в Англии.
Из среды старообрядцев вышли великие купеческие фамилии: Шелапутины, Рябушинские, Морозовы, Солдатенковы, Щукины, Зимины… Память о них вытравливалась до недавних лет. Только сейчас все узнали о Рябушинском не только то, что писал о нем в газетах Ленин. Узнали, что Боткинская больница называлась Солдатенковской, потому что Кузьма Солдатенков ее построил на свои деньги, завещал коллекцию картин и книги Румянцевскому музею…
Старообрядцы успели за Яузой пустить глубокие корни, застроить улицы особняками, собрать коллекции картин и книг, дать высшее образование детям. Они стали не только купцами. На Большой Алексеевской улице, названной так по фамилии старообрядцев Алексеевых, родился Константин Алексеев, известный в мире под артистическим псевдонимом Станиславский. Если о ком-то хотели сказать как о миллионере, то говорили: “Богат, как Алексеев!”
О состоятельных старообрядцах давно сложили старинную песню:
У Спаса в Чигасах, за Яузой,
Живут мужики богатые,
Гребут золото лопатами,
Чисто серебро лукошками,
Слава!
Слава Таганке! Если кто-то хочет полюбоваться, как выглядела старая Москва не только до революции, но и до той поры, когда на улицах города начали громоздить доходные дома, приходите сюда, поднимитесь по Яузской улице. Здесь вы увидите то, чего давно нет на Арбате, успевшем обзавестись до 1917 года “небоскребами”. Ни одного доходного дома купцы не дали построить на месте своих особняков. Улицы с нелепыми советскими названиями — Верхняя Радищевская, Большая Коммунистическая — поражают гармонией, завершенностью, человечным масштабом, утраченным в ХХ веке не только в Москве.
