Наплевать в морду мента и ни разу не снять телку — это он может. Он — Валентин Смирнитский, артист. 60 лет. Сейчас поговорим по душам — о мужском. С ним ни к чему развозить сопли о сильных и слабых ролях. “А вот как вы карабкались на лошадь, играя Портоса? И что лошадь при этом думала?..” Он, слава богу, мужик — здоровенный и плотный. Будьте покойны, режиссера не разочарует. Равно как — и что не менее важно — не разочарует женщину.
— Я так понимаю, вы не можете долго без женщины обойтись. Четвертый брак...
— Ну как долго? Я нормальной сексуальной ориентации...
— Нет, это понятно...
— Но совсем не Казанова, то есть никогда не гонялся за количеством, уважая качество.
— Какая же фемина качественна?
— Красивая и умная...
— Не страшно с умной?
— Ну как — умной? Тут по роду деятельности часто общаешься с богатыми людьми. Бизнес — дело тяжелое, эти люди — рабы своих капиталов. Ничего не видят вокруг, кроме “дела”, зашорены они. И по семейной части хватают что близко лежит. Скажем, секретарш своих длинноногих. Сколько я таких браков наблюдал! Чудовищно. Ребята, ну все-таки с человеком, который подле тебя, должно быть какое-то духовное единение!.. Или нет? Поговорить о чем-то надо, интересы иметь общие. Я не требую, чтобы жена цитировала с утра до вечера Гегеля или Канта, — ерунда... Но что это за кукла Барби, едва открывающая рот, и... выноси святых! И он — богач — с нею живет. Нет, могу допустить, что она хороша в постели...
— Вот именно: первоклассный секс!
— Да?! А остальное время что с нею делать? Она что — вешалка?!
— Для эскорта...
— Для эскорта надо брать проституток. Зачем для этого ее женой делать?!
— А вы пользовались услугами проституток?
— Нет, никогда. Хотя сколько раз был в таких клоаках!.. Вот случай. После фильма “Двое” (1966), нахватавшего в Европе кучу призов, послали меня в Амстердам на Дни советского искусства. Господи, это же капстрана! Такое событие!.. И Эльдар Рязанов тоже поехал. Пропустили нас как самых лояльных. Вызывают в КГБ на инструктаж. Объясняют. Первое: по одному по улицам не ходить. Кругом враги-интервенты, тут же завербуют. Второе... В общем, ни-че-го делать было нельзя! В конце концов кагэбэшник, ничуть не смущаясь, рассказал, что есть такие улицы, где женщины в витринах сидят. И за каждой проституткой неизменно скрывается агент ЦРУ. Специально-де, чтобы спровоцировать нас — передовых деятелей советского кино. Ладно. Прилетаем. Селимся в бедном частном отеле. В номере на двоих — одно широкое брачное ложе. Рязанов говорит: “А пойдем-ка погуляем!” Выходим, сворачиваем буквально за угол — и попадаем аккуратненько как раз на эту самую улицу с “красными фонарями”. Ибо на ней-то нас по бедности и поселили. Но обошлось, не застукали...
— Вы, верно, сами никогда за женщинами не бегали?
— Ни-ког-да. Абсолютно! Это я от них бегал! Неравнодушен — да, но фетиша из этого не устраивал. И без “смертельных влюбленностей”. Все как у всех: романы разные... Сводился-разводился...
— А как вы относитесь к свободным отношениям, что иные до сих пор по недоумию называют “изменой”?
— Раньше относился легко. Сейчас отношусь философски.
— То есть рога вы наставляли...
— И мне наставляли. По моему характеру, трагедии в этом нет. Опять же вопрос выбора. Более или менее щепетильного. Ах, “если бы молодость знала, если бы старость могла...” И не понимаю, когда измена переходит в ранг трагедии.
— Которая жена вам наставила рога?
— Вторая. Я даже ревновал...
— “Даже”... Просто расстались, никто не погиб?
— Ну, какое-то время выпивал. Депрессуха, знаете ли...
— То есть запой.
— Запой. Но, как ни странно, не пришлось ни кодироваться, ни зашиваться. Переживал только... Полмесяца.
— И все?
— Все. Но испугался: долгое время не пил вообще.
— Кстати, вы не раз говорили, что актриса — это не жена...
— Ну представьте: вы — шахтер, жена — шахтер, сидите вечерком за ужином и трепетесь об отбойных молотках.
— Повеситься!
— То же самое, когда двое в семье — актеры. Нет, моя Лида... Лидия Николаевна имеет отношение к театру, но условное.
— Бизнесвумен?
— Продюсер.
— Прошу вас, закурите, а то я вас все перебиваю... (Валентин Георгиевич раскочегарил наконец свою трубку.) Кстати, несмотря на былые проблемы с алкоголем, вы можете легко выпить сейчас, нисколько не рискуя...
— Могу, конечно. Иногда напиваюсь. Тут как-то с Сережкой Виноградовым подались до Гамбурга, хорошо оторвались там в эротическом театре...
— Да-а, насупленный-насмуренный — это не к вам!
— Как у Хлестакова: “Легкость мысли необыкновенная!”. Считаю себя оптимистом.
— Но были драмы. Читал где-то, что вы лишились своего единственного ребенка — сына 26 лет...
— Он погиб. Но я не хочу на эту тему говорить. Его мать — моя бывшая жена — умерла. Сын остался один. У нас с ним сохранялись хорошие, доверительные отношения. Но случилось страшное. Я в то время был в Америке на гастролях. Узнал обо всем только через несколько дней: меня не могли вычислить, все мотался по стране — Чикаго, Бостон... Поймали только в Нью-Йорке, все-таки дозвонились в отель. И не было смысла лететь на похороны. Не успевал. Вот так. А сейчас у меня приемная дочка...
— Вы сильный человек. И открытый людям. Но ведь достают! Те же зрители...
— Лезут, черти.
— Что надо?
— Обычно просят выпить вместе.
— Правильно, так Портос пил как бочка! Какое попадание в образ!
— Все говорят: “Мушкетеры! Мушкетеры!” Да ничего особенного в этом фильме нет. Никаких находок, изобретений... Но как мы любили друг друга, как легко работали! Мало того, дружим до сей поры. В азарте игры клички друг другу давали: я — Варан (Боярский прозвал), Старыгин — Гюрза (мол, штучка в себе), сам Боярский звался Лосем (наивный и упрямый)... На одном дыхании сняли фильм! И все благодаря внутреннему единению.
— Редкий случай?
— Ну, не сравнить с тем, как меня в театре Эфрос дрючил.
— Любил вас?
— Любил. Научил многому. Хотя ломал, поражал неожиданными поступками... Например, именно мне — 24-летнему парню — Эфрос доверил возрастную роль Андрея Прозорова в “Трех сестрах”. Ее обычно играли 40—50-летние артисты. Умел “угадать”, вынуть из тебя суть...
— После него были режиссеры, равные по масштабу?
— Нет. Определенно. Эфрос один такой. Хотя и ему в какой-то момент стало скучно и неинтересно на Малой Бронной. Он ушел на Таганку и там погиб. Как, впрочем, погиб и театр на Бронной. Вон, Житинкин пытался, а они его быстренько спровадили...
— Вернемся к благодарным зрителям. Домогаются?
— А то... Как было в советское время? Стоишь в очереди в винном отделе, все косятся на тебя... Узнают. И начинается... алкогольное братание. Помню, ездили Каневский, Мартынюк, Лямпе и я на гастроли в Орел. Застряли ночью на каком-то хиленьком полустанке. А тут зима, метель метет... Однако работает станционный буфет. Мы — уставшие после концерта — решили перед сном по рюмашке... Ну и командировали меня за закуской. Вот я — по-столичному причипоренный, в канадской дубленке — захожу в сие заведение. Мраморные столы на железных стояках, впаянных в пол — не сдвинешь... За столами этими стоят мужики и пьют что-то красное из поллитровых кружек. Дым коромыслом. Короче, настоящий кабак.
Я — к прилавку. Что бы такое взять? Почти нечего, впрочем, сырки есть какие-то... А буфетчица наяривает — портвейн “Кавказ”, как выяснилось, по кружкам разливает! Оглянулся я... Вот двое за столиком. Один — уже в тарелке, “хороший”, а другой никак не угомонится — все еще взглядом что-то смутно выискивает... И вдруг тормозится на мне. Я вжимаюсь в очередь, думаю: не дай Бог!.. А он дергает своего павшего в салат партнера: “Вась, а Вась! Ты смотри, е..., это ж артист!” На что Вася, подняв на секунду лицо: “Чего?! Да какой, на хрен, артист! Это Чебурашка!” И умер. Так я нередко становлюсь видением в жизни наших не в меру выпивающих соотечественников.
— Вас и с Андреем Мироновым путали...
— До “Бриллиантовой руки” Миронова путали со мной. А после... “Рука” стала зверским советским хитом на много лет, и где бы я ни появлялся — всё к этой “Руке” приписывали. Нет, мы не были похожи в жизни. Это какой-то непонятный, сугубо экранный эффект. Вероятно, схожая легкость в повадках, манерах, улыбке...
— А с ГАИ тоже улыбкой расплачиваетесь в случае чего?
— Когда как. Вчера, например, нарвался на молодого... Узнал он меня, но решил повыпендриваться. Дело в том, что мы с приятелем выпили по бокалу вина, и за руль (чтобы не рисковать) я посадил жену. Поехали. Вдруг останавливает. Придрался к какой-то фигне. Я вышел и сказал ему, что он занимается не организацией дорожного движения, а хреновиной. Ну, слово за слово... Обозлились оба. Вдруг он так хитро спрашивает: “А есть ли у вас страховое свидетельство?” У меня стикер висит на стекле, но сам документ — дома, в портфеле. Он наседает, говорит: вы все покупаете! Короче, кончил тем, что пригрозил эвакуировать машину, если не покажу страховку. И тут я окончательно открыл пасть... Пена пошла. Такое началось! Народ собрался. А он уж протокол составил об эвакуации... Наконец мой приятель предложил быстро смотаться на его машине за свидетельством. Я сказал: “Стой здесь, сволочь, щас привезу и ткну тебе в морду!” Он: “У меня не морда, а лицо!” Я: “Нет, сволочь, морда!!!” За полчаса мы сгоняли за документом, но когда вернулись, он уже сбежал. Два часа надо мной издевался! И такое бывает.
— Вы чрезмерно свободолюбивы. Порода дает знать?
— Намешано много. Сильные польские корни. Немецкие (через маму моего отца — Валентину Альбертовну)... И не только эти.
— А по паспорту, разумеется...
— Ну разумеется: русский.
— Но свободному трудно сработаться... Последнее время вы играли в Театре Луны у Проханова.
— А теперь уйду оттуда. Его театр гибнет, и очень быстро.
— Вот как? Он же вторую сцену выбил?..
— А что толку? Хороших спектаклей нет, актеры уходят пачками... И я от участия в последней премьере отказался. Называется “Диагноз: Эдит Пиаф”. Пришел на пару репетиций и понял, что все это несерьезно. Должен был играть одну из главных ролей — психиатра, исповедующего ее...
— А чья пьеса?
— Пьесы никакой нет. Он — Проханов — сам пишет. И это самое ужасное. Если человек еще и графоман, не говоря обо всем остальном...
— На вас зубы сломаешь. А вот Козакова тоже называют “сложным человеком”. Однако как раз у него вы блестяще сыграли доктора в “Визите дамы”...
— На меня его “сложность” не распространяется. Недавно я снова снялся у него — в “Медной бабушке” Леонида Зорина, скоро покажут по “Культуре”. Говорят, самому Зорину понравилось.
— Что это за “Медная бабушка”?
— Многострадальная пьеса о жизни Пушкина. Ее еще во МХАТе хотели ставить, причем Пушкина должен был исполнить Ролан Быков. Но советская цензура воспротивилась, сказав, что “этот уродец не может играть великого русского поэта”. Но ведь и Пушкин был уродцем по описанию! Другое дело — аура, обаяние его... В общем, запретили Быкову. И чтобы спасти постановку, Пушкина в итоге сыграл Ефремов. Но все это было, конечно, не то, и пьеса легла на полку. И тут недавно Миша Козаков решил ее воскресить. Пушкин — Гвоздицкий, Вяземский — Тараторкин, я — Сергей Соболевский, близкий друг поэта. Меня, по крайней мере, Козаков хвалил...
— Посмотрим.
...Трубка погасла, любимый артист поспешил на репетицию, а я подсчитал случайно, что именно доктора Смирнитский играл в театре и в кино раз 5—6. Почему так? На него можно положиться во всем, хотя жены лучше не доверять. Обратить в свою веру не получится: все равно все сделает по-своему. Ему присущи здравый смысл и рассудительность, хотя сторонний наблюдатель увидит в этом непроходимый авантюризм... Он не стал ни одним из своих образов. Личность. И личность помимо профессии. Как-то в интервью Михаил Козаков сказал мне: “Что меня спасает до сих пор?” И перечислил: “Работа, водка, друзья, дети”. Для Смирнитского эта формула остается верной, хотя работе и водке придется значительно потесниться, уступая... да просто по-русски — бабе. И не одной. Со всем интересным, что в бабах есть. Поэтому я не стал акцентировать, что ему — 60, слюнявить: “юбилей да юбилей”. По нему этого не видно, и для него это несущественно. Стоит? Значит, все в порядке.
