Курчалоевский район Чечни. Предгорье. Родина четырех женщин: Хедижи Мангериевой, Марьям Ташухаджиевой, Зулихан Элихаджиевой, Сациты Джебирхановой.
Они родились здесь, а умерли далеко отсюда.
Первая взорвала себя в центре Москвы, у гостиницы “Националь”. Вторая — у входа на базу российских спецслужб в Цацан-Юрте. Третья — на рок-фестивале в Тушине, четвертая — в небе, между Москвой и Сочи.
Что делает чеченских девушек смертницами? Кто превращает женщину в живую бомбу? Как создают шахидок?
Ответы на эти вопросы корреспондент “МК” нашла в Чечне. В республике, которая давно побила все рекорды по числу шахидок. 35 женщин-смертниц — за 4 года. Такое не снилось ни одной Палестине.
И тогда ты произнесешь: “Нет Бога, кроме Аллаха”, — и сложишь руки на груди.
Потому что так соединяются клеммы.
Механизм сработает, и раздастся взрыв.
Потому что ты призвана остановить неверных.
Твое тело разорвет на куски, а душа устремится в рай.
Потому что ты — невеста Аллаха.
Там ты встретишь своих родных и будешь с ними вечно.
Потому что это — награда шахиду.
И тогда ты поймешь, что вернулась домой.
Потому что в раю говорят по-чеченски...
Надежный каменный забор, за ним — большой двор, цветы, светлая веранда. Рамзан Магомадов выносит стулья: “Садитесь, поговорим здесь”. В дом меня так и не пригласят, что очень странно для Чечни.
— Имейте в виду: ее опознала мать по фотографии, — сразу предупреждает Рамзан. — Лично я до конца не уверен, что это моя дочь.
Небольшое уточнение: мать опознала Хедижу Магомадову (по мужу Мангериеву) не просто по фотографии. По снимку уцелевшей головы. 9 декабря прошлого года Хедижа взорвала себя у гостиницы “Националь”.
Мать смертницы производит странное впечатление. Сухие глаза, которые она то и дело вытирает краешком головного платка, жалкая улыбка.
— Кого хотите спросите, любого соседа, — монотонно начинает она, — никто слова плохого не скажет про мою девочку. Очень она хорошая была, скромная, тихая...
Женщину прерывает муж — негромким, но резким окриком по-чеченски. Что ж, теперь понятно, с кем надо разговаривать.
— Как она росла, Рамзан? — спрашиваю я. — Какой была?
— Росла, как обычные дети. Здесь, в Курчалое, закончила школу. Кроме нее в семье еще две сестры, она средняя, и брат младший. Впечатлительная девочка была. В школе она с Русланом и познакомилась.
— Руслан — это ее муж?
— Ну да, Мангериев.
— А вы знали, что он полевой командир, что называет себя Амиром? Как же вы дочке разрешили за такого замуж выйти?
— А как ей запретишь? У них любовь давно началась, она всегда за него замуж хотела. Но во время войн — первой и второй — нельзя было, потому что в доме все время был траур. Среди нашего рода — Магомадовых — 10 погибших. Потом и Руслан пропал на какое-то время. А осенью 2002 года опять появился. Тогда она к нему и ушла. Нам сказала: едет к бабушке в Цацан-Юрт, а потом от Мангериевых приехали люди, говорят, замуж, мол, вышла, теперь у нас.
Хедижа ждала дня свадьбы 10 лет. А замужем была всего три месяца. К Новому году Амира Мангериева убили в ходе одной из спецопераций. Прожив полтора месяца у родственников мужа, девушка вернулась в дом отца и матери.
— Она никак не могла успокоиться, — вспоминает Рамзан. — Сидит и смотрит в одну точку. Очень подавленная была. Часто ездила в Цацан-Юрт, к бабушке. Видно, и с той семьей (Мангериевых. — Авт.) остались старые связи.
В июле Хедижа опять уехала в соседнее село. Больше родители ее не видели. Но Рамзан знает, что происходило с его дочерью. Знает на удивление хорошо.
— Там, в Цацан-Юрте, ее нашла дальняя родственница со стороны моей жены — Самаи. И стала водить к себе в дом. У Самаи жила еще одна девчушка — Хачукаева ее фамилия. Та вроде немного не в себе. Тетка этой Хачукаевой еще до войны с Басаевым работала. Неделю моя девочка у них ночевала. А в воскресенье утром Хачукаева взорвала себя — там, в Цацан-Юрте, около базы федералов. Мою вроде как видели рядом. И с тех пор она исчезла.
— А вы искали ее, Рамзан?
Отец замолкает и смотрит на меня — исподлобья, подозрительно.
— А как бы я ее искал? В помощь ФСБ я давно уже не верю...
— Но вы могли бы объявить о пропаже дочери в мечетях, по телевидению.
Рамзан молча машет рукой. И вдруг его словно прорывает:
— Она не должна была умереть! — почти кричит Магомадов. — Эти люди меня обманули! Подставили меня!
...Да, его обманули. Ведь вербовщица поклялась, что Хедижа останется жива. Наверняка родителям обещали и деньги. Жизнь “человеческого материала” в Чечне стоит не так дорого — 2—3 тысячи долларов.
Хедижу начали обрабатывать сразу после смерти мужа. Но она-то не хотела умирать. Потому и вернулась в родной дом. Как любая чеченская женщина, она зависела от мужчин. Сначала слушалась отца, потом мужа, потом, когда муж погиб, снова отца. И может быть, надеялась, что добрый и сильный Рамзан Магомадов сумеет отстоять свою Хедижу. И тогда поставщики “невест Аллаха” оставят ее в покое.
Но отец продал ее. Сам отправил “на газават”. Потому и не искал. А зачем? Ведь Рамзан знал, где Хедижа.
— А что тебя так удивляет? — говорит мне сотрудник чеченской милиции. — Ты знаешь, кто такой Магомадов? При Масхадове работал завотделом в администрации Курчалоевского района. За ним смотрели, само собой. Он, конечно, со второй войны ни в чем противозаконном не замечен. Но у нас есть пословица: леопард не может смыть свои пятна. Он их только спрячет на время. А Рамзан действительно все знал. Как и все остальные родители. Как и те, кто отправлял дочерей в “Норд-Ост”.
“Твой отец согласен”, — вот он, окончательный аргумент женщины-вербовщицы. На это возразить нечего.
Что нужно, чтобы на тебя обратили внимание вербовщики? Немного. Погибший муж, увезенный “по зачистке” брат или отец...
И тогда появятся они. Появятся сразу, как только узнают о трагедии. Женщина — чаще всего дальняя родственница — сама найдет жертву. Выслушает, пожалеет, предложит помощь. КАК вербовщики получают информацию, давно известно.
— Списки обиженных федералами, тех, кто пережил “зачистку”, тех, кто недавно потерял родственника-мужчину, есть в любом местном отделении милиции, — говорит мне Асланбек из Курчалоя, сотрудник чеченского ОМОНа. — И в районных администрациях тоже. Этими списками активно торгуют. Кто? Да сами милиционеры и чиновники. Обрати внимание на два интересных факта: Ахмат Кадыров пристроил в райадминистрации многих старых масхадовцев. Некоторые так и представляются до сих пор: командующий таким-то фронтом. И еще одно: после гибели Кадырова некоторые “раскаявшиеся” боевики, которых приняли в милицию, ушли. Куда? Обратно в леса.
Кроме извечного мотива “мести оккупантам” нередко используется еще один — серьезная, желательно неизлечимая болезнь. Одна из смертниц “Норд-Оста” болела туберкулезом. Роза Нагаева, которая взорвалась на “Рижской”, страдала эпилепсией. В конце 90-х болезнь обострилась. Девушка уже не могла выходить из дома, припадки случались по нескольку раз в день. В 2000 году Роза перенесла операцию на головном мозге.
Врага надо знать в лицо. Это давно известно. Но есть и еще ряд “правил”, свод “навыков информационной войны”. О них спецслужбы предпочитают умалчивать, но это — основа. Вот один из тезисов: “лицо” врага не должно быть человеческим. По этому канону и лепится образ чеченской шахидки. Зомби. Страшная кукла. Живая бомба. Машина для убийства.
Это миф, который одинаково удобен и боевикам, и российским спецслужбам. Потому что “со смертниками бороться невозможно”. Миф, который затушевывает главное: образ потерянной и отчаявшейся молодой женщины. Ее предают, ею торгуют. Сначала — милиционер, чиновник, сосед. Потом — родители. Потом за обработку “товара” возьмется инструктор. Да, в результате она станет послушным орудием без собственной воли, с подавленными эмоциями. Но главного это не отменяет: шахидка остается женщиной. Такой же, как мы.
У бабушки Зулихан Элихаджиевой трясутся руки. Большой дом — в запустении. Она осталась совсем одна. Она знает, кто и как “работал” с ее любимой внучкой.
— По соседству живут, — плачет она. — Первая жена моего сына, мачеха Зулихан. Они всегда были связаны с бородачами. У них боевики отсиживались, лечились. Она и сын ее — Магомед — увезли мою Зулихан...
Как увозили девушку, помнят и соседи Элихаджиевых. К дому подъехала машина, за рулем был мужчина, в салоне — две женщины. Под каким-то предлогом девушку вызвали на улицу. Вместе с Зулихан вышла ее младшая сестра.
— Уходи! — прикрикнула на нее одна из женщин. — Тебе здесь делать нечего!
Младшую буквально оттащили от сестры и попытались усадить Зулихан в машину.
— Что вы делаете?! — возмутились соседи.
— Да все в порядке, — широко улыбнулась женщина. — Замуж берем!
Стандартный чеченский ответ. Старый местный обычай. Вмешиваться в “увоз” невесты нельзя. И соседи не сказали больше ни слова.
— Я сразу же начала искать ее, — говорит бабушка. — Ездила по всем постам, спрашивала, но ту машину никто не видел. А потом, — она опять начинает плакать, — я узнала, что в эту же ночь точно так же увезли девочку из Цацан-Юрта. Тогда они собрали 40 девушек. Они на какие-то группы их разбили, накачивали наркотиками, учили собирать и прикреплять пояса эти проклятые...
Бабушка Зулихан ошиблась только в числе. Не 40 их было, а 36. В июле 2003 года пропала Зулихан. Тогда же Басаев объявил о новой партии “черных вдов” из 36 человек. И российская милиция получила ориентировку, где тоже фигурировало это количество. Но в остальном — старая чеченка права.
С “невестами Аллаха” работают женщины, в редких случаях — родственники-мужчины. Когда девушка будет полностью доверять новой “подруге”, ей расскажут о “высоком предназначении” — остановить войну. А потом ее увезут. Заручившись согласием родителей или насильно.
“Лагерь подготовки смертниц” — не больше чем романтическая сказка. На самом деле никто не потащит “ценный товар” в горы. Нескольких “кандидаток” поселят в обычный с виду дом. В том же Курчалоевском районе — скажем, в селе Майртуп, где живет немало авторитетов, поднявшихся еще в начале 90-х на знаменитых “чеченских авизо”. В начале войны многие жители этого села перебрались в Москву. Но связи с земляками сохранились. Почему этот факт не заметили спецслужбы? Почему не нашли в Москве курчалоевских “домовладельцев”?
Еще одно традиционное для “школ смертниц” место — села Веденского района.
— Это — вотчина Басаева, — сказали мне сотрудники спецслужб. — Туда федеральные войска даже на танках не заходят. Боятся.
По показаниям двух уцелевших “кандидаток”, задержанных в ходе спецоперации, их готовили в одном из сел на юго-востоке Веденского района. “Личный состав” — пятеро девушек (одной из них было 14 лет) и несколько “наставниц”.
А Роза и Аминат Нагаевы (“Рижская” и самолет Москва—Волгоград), Сацита Джебирханова (самолет Москва—Сочи), Марьям Табурова (в розыске) полгода и вовсе жили в центре Грозного. Мифический “лагерь смертниц” располагался в здании, где находится Дом моды.
Ваххабитскую брошюру “Предсмертный миг” я нашла в доме Зулихан Элихаджиевой — девушки, взорвавшейся на рок-концерте в Тушине. Содержание впечатляет: “Картины смерти в Коране”, “Предсмертные муки неверных”, “Смерть благочестивых мусульман”. Описания страданий умирающего сделали бы честь любому триллеру. “Когда человек умирает, мучения его подобны тому, как если бы у живого отпиливали ногу или руку”. Изображения ада настолько реалистичны, словно автор не однажды там бывал.
Это первый этап — запугивание. Второй — обещание “награды”. Чаще всего — встречи с любимыми и родными. Ведь они, разумеется, там, в раю, потому что “погибли на пути Аллаха”, то есть уже стали шахидами.
В этой же брошюре я нашла список “признаков благого конца”. Это, само собой, “смерть во время похода”, “смерть на защите своей веры” и... “смерть беременной женщины”. Не потому ли российская действительность породила невероятное, неестественное явление — смертницу “Норд-Оста”, которая ждала ребенка?
...Зулихан Элихаджиева, как показала посмертная экспертиза, тоже была беременна.
Для следующего этапа операции требуются уже другие “специалисты”. Высококвалифицированные психологи, а то и медики. Потому что женщину необходимо подготовить “химически” — подсадить на психотропные вещества. А потом — вложить в голову нужную “программу”.
Наличие в крови психотропных веществ подтверждают все посмертные экспертизы. Но что это за вещества, каково их действие — до сих пор окутано тайной. Между тем, по информации источников в спецслужбах, девушек подсаживают на очень действенные, дорогостоящие препараты, которые “не так давно поступили в арсенал ФСБ”. Эти препараты не вызывают болезненных ощущений, ломки, зависимости. Они стимулируют, увеличивают концентрацию внимания. На фоне приема спецсредств кодировка происходит быстро и качественно.
...Эта видеопленка — очень плохого качества. Внешняя камера слежения “Националя” зафиксировала последние секунды жизни Хедижи Мангериевой. Женщина идет бодрым, уверенным шагом. Похоже, улыбается. И вдруг — взрыв. Она ни на миг не остановилась, не замедлила шаг, не стала судорожно искать провода. Может, и взорвалась не сама? Может, ей помогли?..
— Ее спокойствие и бодрость — не показатель, — говорит эксперт по проблеме терроризма Георгий Энгельгардт. — Возможно, ее просто профессионально закодировали. Специалисты по НЛП (нейролингвистическому программированию) работают по определенной методике. Скажем, говорят: “Соединишь клеммы, как только увидишь красный рекламный плакат”. Слова “смерть” и “взрыв” не используются. Заложена программа: плакат — клеммы. И все.
Специалистов такого уровня немного. Не всегда они должны ехать в Москву или Грозный. Чаще они ведут прием “у себя”.
“У себя” — это в Баку. О том, что в столице Азербайджана действует “центр террористической подготовки”, уже не раз говорили спецслужбы и писали СМИ. Но автобусное сообщение между Чечней и Баку не контролируется...
Роза Нагаева, Аминат Нагаева, Сацита Джебирханова, Марьям Табурова ездили в Баку регулярно — раз в месяц.
— Только что звонил знакомый из Ведено, — говорит мне Малика Сальгириева, моя чеченская подруга. — Случай — как раз по твоей теме: ночью увезли девушку. Но в джинсах тебе ехать нельзя. Наденешь юбку и платок.
Чем ближе к Ведено, тем сильнее нервничает водитель. То и дело слышны выстрелы. Слева — Веденское ущелье. С той стороны, в бывшем пионерском лагере, несколько лет назад жили боевики Хаттаба. Федеральный блокпост. Нашего шофера — Хуркана — просят предъявить документы, открыть капот и багажник.
— А там у тебя кто? — патрульный заглядывает в салон.
— Там? А-а, там бабы... — машет рукой Хуркан. Все, вопрос снят. Ни у меня, ни у Малики документы никто не спрашивает. Никто не интересуется: зачем и куда мы едем? И по своей ли воле?
...Наверное, такое состояние и называется шоком. Дайтман Ахъядова с трудом произносит несколько слов и буквально падает на стул. Рядом с ней еще две женщины — соседки.
— Перед рассветом дочку у нее забрали, — тихо говорит мне одна из них.
— Дайтман, Дайтман! — зовет вторая. — Это журналист из Москвы. Расскажи, как увезли твою Барият.
— У нее две дочки остались, — с трудом шепчет мать. — Одной три года, другой — два. В 4 утра ворвались в дом. Машина серая... Форма... Нет, не камуфляж. Однотонная. Цвета хаки. Говорили на чистом русском, без акцента. В масках.
— Чужие дома есть? — спросили гости.
— Нет никого, смотрите, — ответила Дайтман. — Детей только не пугайте.
Но “чужие” им были не нужны. Они вошли в комнату к Барият.
— Она болела у меня, — продолжает Дайтман. — А они схватили ее, даже кофточку не дали надеть, увезли босую...
И, срываясь на крик:
— Это русские забрали ее! Это они, я знаю!
Я не стала обращаться в комендатуру и милицию Ведено. По опыту знаю: журналисту все равно правду не скажут. Тем более, к Ахъядовым у “органов” наверняка есть вопросы: погибший муж Барият — боевик. Справки о пропавшей девушке наводили другие люди. Информация, полученная из нескольких источников, не расходилась ни в одной детали: комендатура и милиция Ведено ночью не работали, местный отдел ФСБ узнал о похищении Барият только что.
— Я тоже не думаю, что это военные, — поделилась со мной одна из тех женщин, что были с Дайтман. — Такого, как раньше, давно уже нет — в смысле “зачисток”. После Беслана они ко многим приходили — но всегда вежливо, с повестками, никого не забирали...
— Скорее всего девушку забрали боевики, — подытожил замглавы администрации района Майрбек. — Зачем? Боюсь даже предполагать.
На всякий случай запомните это имя: Барият Ахъядова. Может, завтра взрывоопасную куклу сделают из нее. Ведь у нее есть все “данные”: 23 года, вдова, проблемы со здоровьем. А у “кукловодов” есть все средства. Деньги — чтобы заткнуть рот родителям. “Серьезные” наркотики — чтобы ослабить волю. Опытные специалисты — чтобы задать “программу”. И самое главное — хорошие связи.
Мачеха Зулихан Элихаджиевой переехала в Баку. Хотя бабушка и соседи в один голос твердили: это вербовщица! Ее необходимо задержать!
Женщина по имени Самаи, которая “работала” с Хедижей Мангериевой, до сих пор на свободе, живет в родном Цацан-Юрте. Хотя отец Хедижи дал показания, назвал офицерам ФСБ ее фамилию и адрес.
Вербовщицы “Норд-Оста” — на свободе. Об этом расскажет любой чеченец. Как и о том, что тех женщин, смертниц Дубровки, по Чечне возила машина со спецномерами.
Почему? Нет приказа “брать”? Или — есть приказ “не брать”?..
Вопросы без ответов. Пока — без ответов.
Нас пугают “живыми бомбами”. И делают все, чтобы их стало больше.
У войны не женское лицо.
А у смерти?
