Армен Джигарханян открыл сезон своего театра с резкого заявления, что закончил сценическую карьеру, и признался, что был самым счастливым человеком на свете только тогда, когда работал клоуном. То есть артистом.
Он сидит в своем кабинете, в театре своего имени — седой мудрый армянин. Улыбается, шутит, грустит. Его театру через год стукнет 10 лет, и за это время он пережил восторг открытия, горечь предательства и одну революцию.
— Армен Борисович, это был конфликт в театре?
— Серьезный. Если грубо говорить — паршивая овца: пришли люди, вовсе не враги, но с другим пониманием дела. Стали, например, поднимать вопрос: “Почему выпить нельзя?”. Я не говорю, что выпить нельзя. Более того, мы будем предоставлять помещение, где пить. Пьяным в театр приходить нельзя. Мой учитель говорил еще строже: чеснок нельзя есть и лук. Потому что одному это приятно, а другому — нет. У нас, как в спорте, контактный способ существования.
Поскольку я старый клоун, я видел, как этот “запах лука” может внести в нашу жизнь дисгармонию. Началось с этого, а потом пошла борьба за влияние на меня. Я был в тот момент, если драматизировать, на грани отчаяния и решения уйти. Тогда я послал всех и сказал: “Я оказался в роли Гулливера, которого лилипуты свалили. Повязали руки-ноги и стали по нему ходить”. И это не дисциплинарный, а творческий конфликт. Сегодня труппа почти полностью обновилась, от старого состава осталось два артиста.
— И вы не постеснялись признаться артистам в своей слабости?
— Нет. Это же правда. Я думаю, мой господь, который до сегодняшней минуты не оставил меня, мне подсказывал ходы, которые поначалу казались драматичными — расшатывались основы, ночи бессонные... Ты прости за нескромность, но я, наверное, животное очень хорошее. Я туго думаю, но вдруг что-то просыпается: “Щас буду всех бить”.
— Что вас заставило остаться в театре — желание быть начальником?
— Не вру ни в одном пункте — никогда не хотел быть руководителем... Я действительно клоун и каждый раз убеждаюсь, что я самый настоящий старый клоун. И до смерти попытаюсь сохранить это — с ребятами я тоже клоун. А остался, потому что не нашел заменителя театру. Потом я как-то надеялся — и до сих пор надеюсь, — что кому-то нужен.
— Что вы думаете сейчас об актерах?
— Я очень давно этим делом занимаюсь и могу сказать, что актер — это быстропортящийся продукт. Почему? Вот сейчас в кино начали практиковать такую вещь — снимается дубль, потом все смотрят в монитор и говорят: вот так надо стоять, смотреть и так далее. Не проживать, а фиксировать. Вроде почище, но есть опасность штамповки.
Плохие театр, кино перестают беспокоить зрителя, а хороший, он беспокоит. Чем беспокоит? Неожиданностью. Вот мы все знаем — Отелло должен задушить Дездемону. Казалось бы, зачем мы идем на это смотреть? Нам интересно, как он нас уговорит насчет того, что эту Дездемону надо задушить. Вот это новое, а если просто продолдонил роль...
— Сейчас у вас сложившаяся труппа, сильные молодые актеры. Но вы не опасаетесь того, что происходит в других театрах, в том числе именитых, — артисты снимаются, ломают график и тем самым ломают театр?
— Извини за грубость — в таком случае я готов к похоронам.
— Может быть, найти компромисс, какой нашел Табаков: киногруппа платит театру за аренду актера?
— Никто не нашел и никогда не найдет. Если кто-то считает это спасением, я завтра же буду этим пользоваться. Но я очень хорошо знаю театр.
— Это значит, что в театре Джигарханяна артистам запрещают сниматься?
— Я взял за основу фразу, которую любил говорить Гончаров (Андрей Гончаров — знаменитый главный режиссер Театра им. Маяковского. — М.Р.): “Вот вы поснимаетесь, а потом приходите в театр зализывать раны”. Более того, я обязываю их сниматься, получать большие деньги. Но я рассчитываю на то, что им здесь лучше.
— Какая зарплата у ваших артистов?
— Государственная, плюс мы имеем спонсора. Зарплата у ведущих артистов 12—15 тысяч. У начинающих меньше.
— Ваша труппа пока с малоизвестными именами. Почему театр Джигарханяна не приглашает известных актеров на разовые роли для поддержания кассы?
— Я не хочу приглашать звездные имена и не хочу такой кассы. Фаина Георгиевна Раневская говорила: “Деньги кончатся — позор останется”. Я говорю: “Если Шакуров, то давай. Но только в театр”. Утром приходить на работу, репетировать, в буфете поесть. Меня просят: “Звезды нужны”. Я — им: “Фамилию назовите”. Называют. “Я эту звезду в театр даже гардеробщиком не позвал бы”. Потому что это дурные звезды. А у нас другой театр.
У меня нет страха великих артистов, я переиграл со всеми великими. И своим внушаю, что это коллега, а никакой он не великий. Какое-то время я играл с ребятами спектакль “Возвращение домой”. Мне больших усилий стоило, чтобы мой молодой партнер сказал мне: “Подлец”. У него рот не открывался. И не надо забывать, что русский театр — крепостной театр. Ответственно говорю об этом.
— Даже если придут американцы со своим крутым менеджментом и мы перейдем на другую систему?
— Если с русскими артистами, то это будет американский крепостной театр. Это судьба, это генетика.
— Можете расшифровать, что значит крепостной театр?
— Это где сильный, мощный лидер — хозяин, который платит, учит, журит, бьет, а они ему верят. Я, например, думаю, бить не буду. Я найду интонацию, чтобы они увидели — я обижен. Но если понадобится, будем бить.
— На кого из своих артистов вы делаете ставку?
— Не хочу перечислять фамилии, но у меня есть пять-шесть артистов, которые, на мой взгляд, даже по московским меркам находятся на подступах почти к самой высокой планке. Давно, много лет назад, пришел к Табакову по делам в его подвал. Он мне сказал: “Пойди посмотри спектакль”. Я глянул — это был плохой театр, студенческий. Сейчас там есть мастера. Значит, Табаков терпеливо, не приглашая никого со стороны, вырастил своих настоящих звезд.
— Чем в новом сезоне вы намерены беспокоить зрителя?
— Будем развлекать, но не бездумно, не показывая голой задницы. Шоу не люблю. Петь, шухарить, хулиганить — это пожалуйста. Вот мы сейчас выпускаем подряд два спектакля: “Требуется лжец” и “Нам бы сюда пару мужиков”. Первая пьеса греческая, ставит режиссер Владимир Ячменев, а второй спектакль делает Петьян — выпускник ГИТИСа. Хожу на репетиции — смеюсь. И еще подарок для детей — “Красная Шапочка”. Это Шарль Перро, Шварц и мультик Гарри Бардина. Я в нем когда-то партию волка пел. Этот спектакль мы делаем на свои последние деньги.
— Кстати, о деньгах, не противно ходить и просить у властей?
— Я все равно хожу и прошу денег. Я говорю им в лицо: “Вы раньше меня погибнете, если я вас не буду защищать. Если ваши дети не пойдут и не посмотрят “Красную Шапочку”, они станут детьми Интернета — у них не будет эмоций”.
— Как вы прокомментируете слухи, постоянно блуждающие по Москве: Джигарханян остался в Америке?
— Я не скрываю: моя жена там работает, мой кот тоже там. Два месяца летом я с ними — заслуженный отпуск. И на неделю-другую лечу туда на Кристмас, потому что 3 января день рождения моего кота, а 5 января — день рождения жены. Я очень реальный человек: я Америку люблю, Техас мне напоминает Ереван, а на постоянно... что там буду делать?
— Самый страшный вопрос: почему артист Джигарханян решил больше не выходить на сцену? Или, как Кобзон, — прощальный тур на много лет?
— Не обижай Кобзона. Я говорю просто до неприличия — здоровье. У меня возникли проблемы, они не трагичные, но хронические. В мои планы не входит умереть на сцене. Но даже на это наплевать. Брак нельзя давать. Если я начну себя беречь, я начну халтурить. Не хочу, я себя сразу инвалидом почувствую. Я хочу клоуном быть.
