B детстве меня завораживала песня “Бони М” “Ма Бэкер”. Мне невероятно нравился мужской бас, от имени ФБР предупреждавший о том, что мамаша Бэкер вооружена и очень опасна и встречаться с ней не стоит. Фантазия разыгрывалась вовсю. И только уже после перестройки, когда переводные издания наводнили Москву, я увидел, как выглядела женщина “моей мечты”. Грузная, неопрятная старуха, воспитавшая пятерых детей-полудебилов, которые грабили деревенские банки. Когда их приехали арестовывать, мамаша Бэкер поучаствовала в перестрелке и была убита на месте. Ничего интересного. И с первого взгляда на фотографию, даже еще не прочитав ни слова, я был разочарован. Еще одной “мечтой” стало меньше...
Мифы легко побеждают правду. Современный горожанин, зажатый между стрессом на работе и дома, становится легкой добычей сказочников из Голливуда, академика Фоменко и шахматиста Каспарова, падок на научно-популярный бред писателя Брауна, который не зря расходится ошеломительными тиражами.
Большинство человечества уже твердо убеждено, например, что на “Титанике” бедные утонули из-за богатых, которые не пустили их к спасательным лодкам. После фильма с Ди Каприо можно бесконечно показывать списки спасшихся, доказывая, что ни один мужчина, имевший билет первого класса, даже не подошел к шлюпкам. Все они уступили места женщинам и детям. В этом и есть настоящая правда, но кто теперь в нее поверит? Зрителям ведь не нравятся богатые.
Победа “прогрессивных идеологий”, будь то политкорректность, феминизм или новый “православный традиционализм и патриотизм”, обязательно требует фальсификации, размытого знания, неуглубления в детали. Иначе как мы поверим, что Иисус родился лет 300 назад, а женщины и афроамериканцы внесли в освоение Дикого Запада вклад не меньший, чем белые мужчины? Мы точно знаем, что до 1913 года Россия экспортировала зерно. Но почему-то предпочитаем не знать, что урожайность этого зерна в нашей стране не поменялась за последние лет 500 — из одного посаженного зернышка в среднем получаем три. А когда в Англии в начале XIX века из одного посаженного стали получать 25 зерен, там прекратили его выращивать — посчитали невыгодным. Поэтому Россия и имела рынки сбыта за границей. Но при этом каждый год в каких-то областях и губерниях всегда случался голод. Не такой, конечно, как при большевиках, но самый настоящий голод.
И может быть сейчас, когда человеку не хватает времени и желания, чтобы читать, разбираться, а иногда — просто думать, значение фотоинформации трудно переоценить. Все-таки человек сделан не для того, чтобы читать, а для того, чтобы видеть. И с одного взгляда он может больше узнать о том, как обстояли дела на самом деле, чем из томов историков.
Феномен “визуальной информации” как явление масскультуры возник в 30-х годах прошлого века. Тогда возможность сделать репортерские снимки маленькими переносными камерами дополнилась возможностями быстро передать получившиеся снимки по всему миру и напечатать их наутро в газетах. Один из историков фотографии, профессор Фурио Коломбо, написал: “Именно с Испании 36-го года мир страдает, радуется и умирает на глазах у всех”. Коломбо имеет в виду, что именно с начала испанской войны фоторепортаж вошел в жизнь всего человечества. До этого момента фотография не могла претендовать на подобный охват.
Но все-таки нельзя не вспомнить о сотнях людей, которые пытались остановить мгновение за десятки лет до 36-го года. Они носились по городам и проселкам, залезали с тяжеленными камерами-треногами на крыши и деревья, участвовали с этими бандурами в боевых действиях, чтобы сохранить для потомков хоть что-то. Неговоря уж о том, что своими деньгами они создали стимул проиводителям совершенствовать камеры и пленки.
Собственно, сама история фотографии началась с 1839 года. Тогда художник Дагер и изобретатель Ньепс предложили первый способ получения изображения, написанного светом, — дагерротипию. Светочувствительным веществом, аккуратно размазанным по стеклянным пластинкам, служил иодид серебра. Чтобы фотохимическая реакция произошла и на пластинке возникла картинка, выдержка должна была быть чуть ли не полчаса. В 1843 году Жак Луи Дагер сказал, что может “и птицу снять в полете”. Но он говорил неправду. Самые светочувствительные составы требовали тогда экспозиции во много-много минут. За это время любой, даже самый медленный пешеход успевал выйти из кадра, и его следы даже не проявлялись на снимке.
Ущербность дагерротипов была настолько очевидной, что публике они скоро наскучили. Но тем не менее благодаря фанатизму энтузиастов дело не пропало. Хотя еще на рубеже веков для того, чтобы снять бытовую фотографию, модель надо было заставить замереть на улице хотя бы на полминуты.
И тем не менее очень о многом мы можем судить по снимкам той бесконечно отсталой эпохи. В сегодняшнем выпуске “ФА” представлена выцветшая фотография 1903 года. Некий Дж. Эй. Кампф снял “Спокойную Джейн”. Так прозвали одну из известнейших подруг бандитов с Дикого Запада Марту Джейн Кенери. Кто и почему ее так прозвал — неизвестно. Зато в отличие от большинства женщин той эпохи о ней сохранились вполне достоверные данные. Она родилась в 1852 году в Миссури и сумела пережить эпопею “движения к Тихому океану”. Она жила с разными бандитами и налетчиками, время от времени занимаясь проституцией и попадая в тюрьму как соучастница “своих мужей”. Она любила выпить, пожевать табак, переодеться в мужской костюм, укоротить юбки. Однажды, во время эпидемии в Айове, она добровольно записалась в госпиталь медсестрой и отработала там до конца бедствия...
В общем, она была очень колоритной личностью, и нынешние феминистки наверняка чтут ее как героиню. Хотя прославилась она тем, что некоторое время была “женой” “дикого” Билли Хикока, знаменитейшего на весь Запад стрелка и убийцы. Собственно, Кампф и снял “Спокойную Джейн” на могиле Хикока.
Если бы не этот снимок, наверное, можно было бы только догадываться, как выглядела первая феминистка США. Действительно ли она была красивей, чем Кетрин Зета-Джонс, и женственней, чем Гвинет Пэлтроу? Можно не сомневаться, что этому было бы найдено много свидетельств. Но снимок зафиксировал грубое скуластое лицо, безгубый рот, решительные, но пустые глаза. А как по-другому могла выглядеть женщина, прожившая такую жизнь?
Второй сегодняшний снимок ничем особо не привлекателен. Просто в 1889 году его сделал мой прадед Сергей Дмитриевич Войт. Он был управляющим типографии священного Синода в Москве, а по совместительству — фотолюбителем. Сначала он снимал неизменно пустые и четкие улицы Первопрестольной. Потом, когда появились более светочувствительные пластины, своих родных, сослуживцев, детей. Особых художественных достижений у него не было. Но благодаря ему я представляю, как выглядел деревянный усадебный Арбат, Мосгордума (хотя что это за здание — понять не могу), Знаменка, еще не стесненная зданиями Министерства обороны. Я могу видеть, какой была моя бабушка маленькой и каких людей прадед и прабабка приглашали к себе в гости. Постороннему это, может быть, не очень интересно, но все равно познавательно. И уж одно точно — без таких людей, как мой прадед, огонь фотодела между дагерротипией и началом эры “визуальной информации” сохранить было бы невозможно.
