Художнику Целкову — 70 лет. 27 из них он живет во Франции. В 60-х его персоналку в Доме архитектора товарищи из КГБ “обесточили” ровно через 15 минут. В 74-м картины подавили бульдозером на легендарной выставке. В 77-м вынудили уехать. Теперь 70 картин известнейшего на Западе живописца впервые на три недели выставили в Третьяковской галерее на Крымском Валу после их триумфального показа в питерском Русском музее. По экспозиции Олег Целков водил корреспондента “МК” собственноручно.
— Сколько здесь картин “местных” и привозных?
— “Местные” картины, признаюсь, — это довольно случайная подборка. В Москве до отъезда у меня оставалось много картин, большей частью у друзей, у Евтушенко того же. И многие из них постепенно разъехались вместе с хозяевами по миру, в Америку в основном. А все большие картины, которые вы здесь видите — по-моему, их штук 20, — приехали из моего ателье во Франции. Все они написаны за последние 10 лет.
Странные персонажи Целкова — это целое племя, изобретенное им лет 40 назад. Огромные глыбы-туши, почти поросячьи глазки, ощетинившиеся беззубые рты. Сам художник описывает свой народец так: “Безволосые гладкие головки, сидящие на мощных шеях, с узенькими лбами и массивными подбородками. Сверлящие, запрятанные в узкие щелочки немигающих век зрачки, похожие на взгляд сильного животного...” На застывших лицах, на мой взгляд, нет никаких эмоций. Однако художник возражает:
— Нет, если вы приглядитесь, страдания у них есть. Смотрите, вон у того какой настороженный глаз!
— И где же вы таких “красавцев” взяли? Приснились?
— Писал всякие картины, но все мне было неинтересно. И вдруг однажды на листе нарисовались два лица. Случайно. В одно мгновение я остолбенел и стал в них вглядываться. Глядел, глядел и понял, что вышел на собственную дорогу. Ведь что делает художник. Он не ходит, не смотрит по сторонам и изображает, что вдруг увидел. Он рисует свои собственные внутренние переживания. Хоть в натюрморте, хоть в пейзаже. Даже в стуле. Элементарно: его можно сделать бледным, контрастным, черно-белым, зловещим, нежнейшим. Так и с моими персонажами: лицо вроде одно и не одно.
— Не надоедает?
— Я приведу пример: вы долго живете с одним мужчиной и спите с ним подряд много раз. Да что вы только с ним-то спите? Да потому, что вы его любите. Так и тут.
— Ваши ранние работы — многокрасочные, а теперь вы используете в одной картине только один цвет. Почему?
— А потому, что мне многокрасочность кажется пошлой. Почему — объяснить не могу.
— Ну признайтесь: на картинах изображены мы? То, что называется советским народом?
— Ну ассоциации, конечно, возникают у многих. Советский народ, не скрою, внес огромную лепту в становление меня как художника. Он меня взрастил.
— Советский народ и “совок” — одно и то же?
— Признаюсь, в жизни не встречал ни одного “совка”. Если они и были, то наверняка придуривались. Секретари обкомов какие-нибудь.
— А вот у вас на одной картине три бабы куда-то направляются, причем одна с ножом. Что они задумали?
— Меня почему-то многие спрашивают, что это символизирует. Да ничего. У одной тетки ножик, а у другой, смотрите, груша. Им же надо грушу эту разрезать, и больше ничего. А вот видите, другой, лихой такой наездник, у него, конечно, должна быть сабля. Третий пытается ножиком маску с себя снять.
— Интересно, что у него под ней?
— А вот мы и не знаем. Если бы знали, произведения искусства не было бы. И обратите внимание — очень все монументально: ровненько, не вкривь, не вкось, и кровушка не течет.
— Народ, прямо скажем, у вас серьезный.
— Да, смеющихся у меня нет. Но, между прочим, среди всех картин одна, я бы сказал, реалистическая, где есть мимика. Это “Автопортрет с Рембрандтом в день нашего рождения”. Представляете, в один день родились, и оба — художники! Может, я, конечно, и не Рембрандт, но тоже занимаюсь этим делом от души. Как сказал когда-то Довлатов, рисовать имею такое же право.
У Довлатова есть замечательный рассказ про Целкова. Как-то, когда Целкова выгнали за формализм из всех союзов художников и он сидел в мастерской голодный, холодный и без денег, поэт Евгений Евтушенко привел к нему знаменитого американского писателя Артура Миллера. Миллеру очень понравилась одна из картин. “Сколько?” — спрашивает Миллер. Евтушенко из-за его спины Целкову показывает три пальца. “Триста”. — “Триста рублей?” Евтушенко рисует в воздухе знак доллара. “Так рублей?” — настаивает Миллер. Целков, собравшись с духом, выпаливает: “Да уж не копеек!” Евтушенко потом назвал его кретином.
— Говорят, с тех пор у вас действует единая ставка — доллар за квадратный сантиметр площади?
— Примерно.
— А где у вас ателье?
— Я творю в двух местах — в Париже и Шампани.
— Да-да, где-то читала: “большой дом в Шампани”.
— Раньше это была ферма в деревне Он-лё-Валь. Дом-то большой, но жилых комнат было всего две, остальное предназначалось для сена и скота.
— Вы рисуете там, где было сено или где был скот?
— Где сено, а на месте скотины теперь живу сам. (Смеется.)
— А кто вас окружает при этом?
— Жена Антонина. У меня старенькая теща. Со мной очень дружат падчерица и ее дочка, которая мне как внучка.
— Вы работаете во Франции с определенными галереями?
— Сейчас я ни с кем не имею отношений. Дело в том, что я дожил до того момента, когда раздается телефонный звонок и в трубке звучит голос: “Вы меня не знаете, я из Австралии, коллекционер, хочу купить работу”. Или из Англии звонят, или еще откуда-то. Покупатели меня теперь находят сами.
— Пожинаете, значит, плоды.
— Да, и очень этому рад. Потому что работа с галереей требует определенной дисциплины. Она постоянно от тебя требует: “Давай, давай”.
— Выставки часто у вас бывают?
— Редко, и не скрываю, что отношусь сейчас и к выставкам, и ко всему на свете, что связано с пиаром, без всякого интереса. Меня больше интересует процесс написания картины. И любования ею.
— Вы так и существуете без гражданства?
— Да, так и существую. Имею единственный документ — паспорт Нансена. Великий путешественник, когда русские бежали из России от революции, придумал такой паспорт, который еще называется “белый”.
— Наверное, это создает определенные сложности?
— Да абсолютно никаких! Я могу ездить по всему свету, что удобно. Единственное, чего не могу, — это голосовать и служить во французской армии. Но я решил, что сейчас уже это переживу. Я — человек самодостаточный.
Как стало известно, ни одна из привезенных Целковым картин не вернется во Францию. Шесть из них уже подарены: две — Третьяковской галерее, две — Русскому музею. Одна предназначена Эрмитажу, и еще одна — Пушкинскому. Остальные оптом купил человек, занимающийся искусством, некто Феликс Комаров.
Персональная выставка Олега Целкова продолжится в Третьяковской галерее на Крымском Валу до 14 ноября.
