На главном подъезде одного из домов на Якиманке белеет листок: “Дамы и Господа! Сегодня, как и всегда, ждем вас в зале (под арку и направо)”. Я уже было решила, что это клуб свингеров или тайная сходка сатанистов. Но “под аркой направо” собралась исключительно пристойная публика: отпрыски дворянских фамилий, урожденные княгини и потомственные графы.
Дама не первой молодости с жемчужными нитями на шее томно обмахивалась веером из магазина “Сувениры с Востока” с черными иероглифами по белому полю. Рядом с ней внимал романсам тургеневский Кирсанов — изящный старик с выражением лица, которое переходит по наследству, как старинные часы редкой работы. Многие, как и я, не имели ровно никакого отношения к бывшим владельцам родовых имений и старомосковских домов. Но уверенно тусовались среди благородной публики. “Вас интересует Япония?” — мрачно глядя мне в глаза, поинтересовался какой-то мужчина, как выяснилось, бескорыстный ценитель Страны восходящего солнца... Когда романсы стихли, появилась меховая шапка—формовка. Кто-то невидимый лавировал с ней в толпе, собирая пожертвования.
Юных лиц на том вечере увидеть мне так и не удалось. Говорят, интерес к своему происхождению вызревает с возрастом. Когда остается мало времени на то, чтобы посадить свое имя на ветку генеалогического древа. Оттого-то молодежь не ценит подобные сходки. Молодых аристократов пришлось искать по всей Москве. Состояния их предков спущены, проиграны и заложены. Стулья с бриллиантами достались сторожам. Бежать во Францию можно только в качестве туриста. Но зато их уже не угонят в Сибирь за одно лишь происхождение.
Чем они живут сейчас?
Графиня Софья Каменская: “Александра Маринина назвала свою героиню Каменской, потому что ей понравилась моя фамилия”
— Когда я кому-то рассказываю, что мой прадедушка подростком участвовал в революционных событиях 1917 года в Петербурге, собеседник восхищенно спрашивает: “Твой прадед захватывал Зимний?!” Я поправляю: “Оборонял...” Прадедушка учился в Пажеском корпусе и вместе с другими воспитанниками был включен в отряд юнкеров, направленных на защиту Зимнего дворца, — рассказывает молодая графиня.
Сто лет назад обратиться к ней иначе как “милостивая государыня” простолюдины даже б не рискнули. Ныне же ее сиятельство графиня Софья Андреевна куда более демократична. Студентку 4-го курса Института русского языка имени Пушкина знакомые называют просто Соней.
В былые времена радеющие за женскую судьбу дочерей дворянские отцы устраивали грандиозные балы, зазывая кавалеров со всей округи. Самые чадолюбивые — разорялись. Предку Сони тоже не удалось сберечь состояние, но по другой причине. Сергей Михайлович Каменский вышел в отставку в звании генерала и на пенсии увлекся театром: создал по примеру графа Шереметева труппу из собственных крепостных. Тогда это была повальная мода. А надо сказать, что Каменские были богатыми людьми, в лучшие годы имели до семи тысяч крепостных душ (для сравнения — Александр Пушкин владел всего тремя сотнями). Граф Каменский обучал своих актеров за границей, вывозил театр на гастроли и сам продавал билеты на представления. Но Мельпомена оказалась дамой с запросами — страстное увлечение графа театром разорило его. Орловское имение, пожалованное императором, пошло с молотка. Но театр остался. Орловский академический, названный в советское время “имени Тургенева”, существует и поныне.
Московский дом Каменских тоже выстоял. Но принадлежит государству. И ни одного рубинового колье от бабушки—графини Соне не досталось. Зато на танцевальных вечерах она кружит мазурки и полонезы точно так же, как юные графини Каменские лет двести назад.
— Что творилось на последнем балу! — восклицает графиня. — Девушки бросали своих партнеров по танцам и буквально рвали на части австрийских офицеров с криками: “Я говорю по-немецки! У меня нет пары”. Софья профессионально занимается бальными танцами и получает приглашения на Венские балы в Москве.
После революции прапрадед Сони решил остаться в России, его арестовывали три раза. Из своего последнего заключения он освободился в 67 лет. Фамильные документы перед арестом приходилось буквально зарывать в землю. Зато в графской семье до сих пор учатся говорить на французском с рождения.
— Раньше я думала о том, что могла бы жить в Париже, если бы прапрадед не принял решение не уезжать. Мало того, мой дед, работая в сфере внешнеэкономических связей в Бельгии, мог бы поменять гражданство — для этого ему нужно было перейти дорогу и войти в соседнее здание. Некоторые уходили и не возвращались. Но дедушка даже не рассматривал такого варианта. Он фронтовик — для него покинуть родину немыслимо. Живя в Бельгии, они с бабушкой видели полные прилавки, другую жизнь, а рано или поздно должны были ехать в Россию, к очередям и дефициту. Понимали это — и все равно вернулись. Познакомившись с французскими родственниками, я поняла, насколько они далеки от России — хотя и знают язык. И тоже решила: остаюсь...
Несколько лет назад у Софьи Каменской появилась вымышленная тезка. После серии детективов про следователя Настю Каменскую ее часто спрашивают: “Ты что — однофамилица?” На самом деле это Настя Каменская — однофамилица Софьи. А Соня в некотором роде прототип. Маринина призналась Каменским, что слышала о дворянской семье и их фамилия привлекла ее своей фонетической гармонией.
Дворянин Евгений Григоров: “На балах я больше стою у стенки — не умею танцевать”
Он галантно распахивал передо мною двери и услужливо подхватывал шубку. Вскакивал, когда я вставала. Пододвигал стул. Но когда дело дошло до счета, с откровенностью гусара признался, что сейчас на мели.
— Первый брак моего предка, потомственного дворянина Григорова, был многодетным. Во втором не родилось ни одного ребенка. Но зато вторая жена принесла богатое приданое. Свекор не поскупился, но выставил условие: “Завещать его нельзя”! Поэтому Григоров занялся меценатством. Возводил церкви и открыл в Костроме первую в России женскую гимназию, — рассказывает Женя.
Осилить гуманитарные науки потомку статского советника удалось с грехом пополам, поэтому после 9-го класса он пошел в ПТУ на камнереза. И сейчас строит коттеджи и отделывает квартиры под заказ.
— Тебе, дворянину, наверное, тяжело приходится на стройке, коллеги-то не из благородных?
— Я умею сохранить свое достоинство. Все привыкли, к тому же уважают меня как хорошего мастера.
Мама Жени — предводительница костромского дворянства и знатная кулинарка.
— Перед самым началом Первой мировой в нашу тульскую усадьбу выписали повара-француза, — рассказывает дворянин. — Француз никому не раскрывал тайну своих рецептов, но в войну усадьба превратилась в госпиталь, и в общей неразберихе удалось выведать несколько фирменных рецептов. Они передаются из поколения в поколение. Как-то мама испекла торт в виде корзины с грибами — угощение так поразило гостей из Франции, что им стало жалко есть красоту — они увезли “лукошко” с собой, показать друзьям. А рецепт XVIII века торта без муки мама даже опубликовала в местной газете, но никто не смог его приготовить. Торт очень капризный. А у мамы всегда получается.
Женя — завсегдатай встреч в Дворянском собрании. Говорит, что его привлекает круг общения. “С ровесниками мне скучно. Ихние интересы меня не привлекают, — поясняет он. — На балы я хожу, но все больше смотрю, потому что не умею танцевать как должно. А учиться — времени нет. У меня сейчас заказ срочный на сауну”.
Вера Голенищева-Кутузова: “Носить имя предка меня благословил Алексий II”.
У великого полководца Михаила Кутузова было пять дочерей. Так что прямых потомков у него не осталось.
— Мои предки состояли с Михаилом Илларионовичем в троюродном родстве, поэтому нам удалось сохранить фамилию, — рассказывает Вера. — Но последним потомком по мужской линии был мой дед Голенищев-Кутузов. Моя мама, урожденная дворянка, выйдя замуж, сменила фамилию. Я тоже до определенного времени носила фамилию отца (его предки содержали багетную мастерскую, в которой заказывал багеты сам Верещагин).
В царской России, если ветвь угасала, то государыня особой милостью разрешала замужней дворянке носить девичью фамилию и передать ее своим детям. В наше время все гораздо проще. Достаточно подать заявление в загс.
— Мама долго уговаривала меня взять фамилию деда, но я не решалась. Для этого нужно внутреннее соответствие. Я просила благословения у патриарха называться Голенищевой-Кутузовой — и его святейшество благословил. И все равно что-то меня останавливало. Но когда я темой своей научной работы выбрала жизнь и творчество Святослава Рериха (Вера — историк-искусствовед. — Авт.), выяснились неожиданные вещи. Оказывается, жена Николая Рериха и мать Святослава — урожденная Голенищева-Кутузова и приходится мне двоюродной теткой. А к семье Рерих я испытываю почти священный трепет. Когда мне предложили работать по этой теме, я сначала ответила: “Я недостойна”. И вдруг этот факт. Все сошлось. Когда в первые дни открывала новый паспорт и видела вписанную в него фамилию, мне становилось страшно — нести ее с достоинством тяжело. Потом привыкла.
Имя Кутузова знает даже первоклашка. Но прадеда Веры, левого эсера, перешедшего на сторону большевиков, в 1937-м увезли на Лубянку. Пытали. В протоколах написано, что выбивали зубы, потом расстреляли. Много лет спустя после реабилитации Вериной маме выдали наручные часы — все, что осталось от человека.
— Когда “потеплело”, мы отнесли в Музей революции личную записку моему прадеду от Ленина, посланную на одном из совещаний, нам обещали за нее большие деньги, чуть ли не квартиру. Но обманули. Ксерокопия записки и сейчас хранится в музее. А оригинал — в семейном архиве.
Сын репрессированного, дедушка Веры, жил с клеймом врага народа. Его увольняли отовсюду, едва узнав, что он Голенищев-Кутузов. Высшее образование последнему мужчине из военной дворянской династии удалось получить только в пятьдесят лет. Он заочно закончил физмат в Одессе, куда уехал подальше от гонений.
— Даже письма свои к нам он подписывал просто “Кутузов”, запрещая и маме выводить на конверте полную фамилию. Он до самой смерти боялся, что все повторится.
Потомок адмирала царского флота Сергей Перелепшин: Нас с братом хотели отдать в Нахимовское училище, но мы отказались наотрез”
Славный род Перелепшиных гордится адмиралом Павлом Перелепшиным — героем Севастопольской битвы. Наверное, это и спасло семью от репрессий. Да еще то, что двое Перелепшиных были арестованы за участие в движении народовольцев.
— Родословной занимается папа, — говорит младший из дворянского рода, Сергей. — Нам с братом это не очень интересно. Почему я должен хвалиться тем, что совершили мои предки? Это их заслуги. Да, их имена высечены в кремлевских стенах и мне приятно это осознавать, но гораздо приятнее было бы увидеть там свое имя.
Его отец Ростислав Сергеевич придерживается другого мнения: он монархист. Когда в Москву приезжала великая княгиня Мария Владимировна (дворяне признали ее престолохранительницей и продолжательницей рода Романовых, это значит, что если вдруг Россия снова станет монархией, на троне разместится именно она), Перелепшин-старший был представлен ее светлости и включен в свиту для культурно-деловой поездки по святым для каждого русского аристократа местам. “Я ее называл только “ваша светлость” или “ваша милость”, обращаться к великой княгине по имени-отчеству даже не фамильярность, а амикошонство...”
Сергей монархических восторгов отца не разделяет.
— Почему один человек лучше другого только потому, что он дворянин? — по-ленински справедливо рассуждает он.
— У всех нас, Перелепшиных, — абсолютная грамотность, это от предков тебе досталось! — напоминает папа.
— Моя жена тоже грамотно пишет, — парирует сын.
— Но она же дворянка, выйдя за тебя, получила титул.
Крыть было нечем.
В свое время юных потомков адмирала пытались отдать в Нахимовское, обещали принять без экзаменов, зачтя как вступительные громкие победы адмирала Перелепшина. “Но дети уперлись рогом”, — вздыхает отец.
— Ну не могу я служить во славу Отечества, в котором понятие чести и долга настолько дискредитированы! Тогда были другие времена.
— Но ты своим примером можешь что-то изменить. Показать пример чести и долга...
— И стать посмешищем. Лучше буду светотехником.
— Сергей, твои предки возводили церкви, а ты не думал о том, чтобы потратить часть заработанных денег на строительство храма?
— Я устанавливал систему освещения в храме Христа Спасителя. Так что тоже строил храм. И примерно представляю, как обстоит дело с меценатством сейчас. Знаю, сколько было вбухано денег и как мало заплатили рабочим...
Семейных реликвий у Перелепшиных не осталось. Ростислав Сергеевич по крохам собирает сведения. Ездил даже на сахарный завод, когда-то принадлежавший его семье. Там подарили в качестве сувенира упаковку с двумя кусочками сахара, который когда-то упаковывали на заводе специально для пассажиров поездов. “Пропал куда-то...” — вздыхает он.
— Папа, мы его съели! — смеется Сергей.
