— Сорок второй год. Нашу часть военным эшелоном перебрасывали из Белоруссии. Позже выяснилось — на Курскую дугу. В день выдавали один сухарь и пачку каши — это все. На станции, когда до реки Сейм оставалось около 800 метров, поезд остановился. Высокий мост через реку был разбит. В небе — немецкие бомбардировщики. Станция разбомблена и залита кровью. Вражеские самолеты сбрасывали какое-то железо, которое падало на землю с жутким жужжанием и визгом. Мы не понимали, что это. Оказалось, кожухи от бомб.
Нас довезли до маленькой станции и разгрузили в поле. Там рос дикий чеснок, мы его копали и ели. Шли пешком и спали на ходу. По дороге сожженные дотла деревни с торчащими трубами — остовами печей. И вдруг — уцелевшее сельцо с лугом и ручьем по колено. Мы все головами в воду, пили и спали. Мимо шли деревенские женщины доить коров. Увидели нас и расплакались: “Как же вы воевать-то будете?..” Надоили молока и дали нам попить прямо из ведер.
На Курской дуге земля горела, металл не выдерживал, танки плавились. Кругом смерть и кровь. А курский соловей пел — это осталось в памяти на всю жизнь.
* * *
По Одеру плыли мины. Абсолютно вымерший город Щецин — в домах часы ходят, подвалы открыты, и никого нет. Только в одной избе на кровати лежала старушка. По улицам летел пух, похожий на снег, от распоротых перин. До Берлина оставалось 60 километров.
В лесу окружили крупную немецкую часть. Убитые, раненые — на земле. Рядом — землянка с красным крестом, забитая немцами до предела. Скученность, вонь. Немецкий офицер, раненный в ногу, выбросил оружие. Его отправили в санбат, а солдат расстреляли.
Возле дома я услышал детский плач. Подошел ближе и увидел девочку четырех лет. Взял ее на руки, она обняла меня за шею и прижалась щекой. В избе была немка, и, когда я вошел, она зарыдала от страха. Я протянул ей ребенка.
Наш офицер поехал на мотоцикле через лес и не вернулся. Генерал приказал: найти живым или мертвым. Нашли мертвым. Прочесали лес и встретили трех солдат в немецкой форме. Они сдались без боя. Оказалось, немец, украинец и русский. Привели в сарай, вызвали на допрос немца. Он дрожал и повторял: “Гитлер капут!” Украинец упал на землю, умолял не расстреливать. А русский, крепкий, деревенский мужик, был абсолютно спокоен. Он сказал: “Я — мразь, предатель, враг”. Порвал на груди рубаху: “Стреляйте!”
16 апреля в 5 часов утра началась артиллерийская подготовка. Мощные прожектора осветили немецкие танки и пехоту. Это были Зееловские высоты — последний рубеж гитлеровцев. Они дрались с остервенением. 18 апреля мы уже форсировали Шпрее, а 20-го встретились с американцами.
Берлин был поделен на зоны. Когда мы проезжали по американской территории, не видели ни одного разбитого дома. Восточная часть города, где стояли наши войска, выглядела совсем иначе: союзники разбомбили ее подчистую.
По Берлину шли колонны сдавшихся в плен немцев. Тысячи бывших солдат вермахта. А впереди ехала легковая машина, в которой везли немецкого генерала с аккордеоном. Он играл какую-то жуткую, страшно грустную мелодию. Поодаль стояли женщины, старики, дети. Они провожали колонну глазами и плакали.
