Наш век-торгаш диктует свою мораль. На заре 90-х годов мы полагали, наивные, что наконец-то обрели свободу творчества и что ныне людям нельзя прокурорски приписывать не свойственный им образ мысли. Однако!
Если в приснопамятные времена крамольными считались сердитые слова по адресу государства, то теперь сами понятия “государство”, “государственность” приравниваются к преступлению.
Кто не хочет дружбы?
Кто же в глазах автора “Независимой газеты” эти государственники? Не угадаете! Стреляют в лириков — Евгения Рейна, Игоря Шкляревского и Михаила Синельникова. Статья “Поэты и государство” опубликована в разделе “Политика”. Это вам не литературоведческий оговор. Тут виден политический прицел. Жертвами наскоро изготовленного обвинения стали не только независимые лирики, но еще и критик Сергей Чупринин, главный редактор журнала “Знамя”, а также поэт Юнна Мориц.
Обвинение сначала было сформулировано расплывчато: “Итак, поэты, мастера культуры делают свой выбор. В пользу государства”. Я не политолог и не с этой позиции смотрю на творчество.
Поводом послужило письмо к Туркменбаши, подписанное Рейном, Синельниковым, Шкляревским и Чуприниным. Ничего крамольного оно не содержало. Достаточно сдержанное, без особых восточных цветистостей, выдержанное в канонах эпистолярных обращений к главе восточного государства. О чем шла речь? Всего лишь об издании книги стихотворений туркменских поэтов — от великого классика XVIII века Махтумкули до современных авторов. А поскольку глава Туркменистана сам пишет стихи, то второе письмо трех поэтов содержало предложение издать и его книгу стихов на русском. И что здесь такого? Я думаю, нашлось бы немало людей, кто с интересом ознакомился бы с литературным творчеством туркменского “Ким Ир Сена”. Чупринин это письмо не подписывал.
Кто-то поместил письма поэтов в Интернет. И началось бульканье в стакане воды, подогреваемое статьей “Поэты и государство”. Можно быть руководителем газеты и ни черта не понимать в поэзии, ведь за понимание денег не платят. Г-жа Шохина, выдергивая строки из стихотворения Рейна, посвященного “сидельцу” Юзу Алешковскому, нелепо, буквалистски трактовала иронические метафоры поэта, находя в них еще и политическую подоплеку — прорвавшееся “желание поэтизировать государственность”. И вполне серьезно и гневно обвинила его “в любви к НКВД”. И это приписано поэту, у кого были свои столкновения с этой кровавой организацией:
А я? Мне поместиться где?
В каком окне, в каком подвале?
Я полюбил НКВД
за вечный мрак его печали.
Под новогодний холодок
ступаю я в тени Лубянки,
как вурдалак и полубог,
зародыш, позабытый в банке.
На статью в “НЗ” обруганные поэты не отреагировали. Но не уточнив обстоятельств и причин, подвигнувших поэтов написать письмо к Туркменбаши, ратоборцы демократии использовали проверенный прием из доносительских времен: безоговорочно — “двойкой” или “тройкой” — вынесли обвинительный приговор. Для этого была сочинена некая идейка и приклеена к поэтам, будто бы они вознамерились “подать Ниязова... как харизматика. Исподволь нас как бы готовят к принятию лидера такого типа”.
Поэты так примитивно не мыслят! Уличный “крутой” слог им не свойственен. Оставьте его себе. Не так ли поступали на Лубянке при допросах, “где пять наркомов... среди убитых миллионов” (Рейн)?
Поэтесса Татьяна Бек, мир ее праху, далекая от политики, почему-то назвала письмо к Туркменбаши “панегириком творчеству, не столько безумным, сколько непристойно-прагматическим”. У каждого свой взгляд — по моему мнению, это вполне традиционное обращение к государственному лицу, от воли которого зависело осуществление поэтического проекта.
Из досье “МК”. Летом творческий совет библиотеки “Дружбы народов” под председательством Шкляревского разработал проект издания антологий поэзии Казахстана, Северного Кавказа. К 1000-летию Казани уже на выходе сборник стихотворений “Сказаний золотая дань”.
И тут самый неожиданный кульбит совершила давняя подруга Рейна. Таня Бек потребовала от ПЕН-центра исключить “зарвавшегося” поэта из хрустально чистого ПЕН-клуба. Все знали об их дружбе. Рейн писал предисловие к ее сборнику и старался всячески поддерживать. Когда он узнал о Танином поступке, то пришел в недоумение. И позвонил Тане, сказал, что она предала их многолетнюю дружбу. Разговор проходил на повышенных тонах с обеих сторон... Также один раз звонил Татьяне Александровне и Михаил Синельников, он не угрожал, не бранился. Знаю Мишу с давних пор — по интеллигентской мягкотелости он не позволяет себе грубого сквернословия. Никогда.
Совершенно непонятно, за что было нападать на Сергея Чупринина? В проекте “Библиотека “Дружбы народов” он, издатель и литературный критик, увидел просветительскую сторону. Не было ли в этой резкой отповеди в “НЗ” каких-то личных причин? Ведь Шохина работала в “Знамени”, но в 93-м году, когда Чупринин стал главным, она оказалась вне стен редакции. Возможно, ей не давала покоя давняя обида, и повод для ответного укола подоспел ну очень кстати.
Уместно спросить борцов за справедливость: отчего же вы не впадаете в гнев против публикаций, газетных, журнальных, книжных, о Сталине и его подручных? Что же не рвете свою страсть в клочья, увидев книгу стихотворений Хомейни, только что вышедшую в переводе хороших поэтов?
Что стало бы с мировой историей, если бы какой-то древний “экслибрис” отфильтровал личности и их деяния, умалчивая о страстях тиранов? К великому нашему удовольствию, мы можем читать обо всех (опять же в переводах!) у Плутарха и Тацита. Исследуя времена Нерона, говоря о том, как сжигались книги писателей, историк не забыл рассказать о творческих увлечениях тирана. В то кровавое время творил философ и поэт Сенека, учитель Нерона, и пытался влиять на него, потому что видел в нем и иную сторону. К тому же в тиране жил актер. Нерон играл на сцене, Нерон писал стихи и был воспет Сенекой в стихах. В истории облики и того, и другого сохранились.
Конечно, политикам и проводникам их замыслов и затей хотелось бы, чтобы все поголовно, а уж поэты и подавно, флюгерно поворачивались в их сторону и махали крыльями под дуновением правящих ветрил. Но мир поэта подчиняется внутренним токам. И Рейн, и Синельников, и Шкляревский сохранили в душе некую наивность, столь редкую в наше время. Склоняюсь к мысли, что они очень мало знают про конкретные дела, происходящие в современном Туркменистане. Опрометчивое незнание! Но это так. Не ходят они в начальные политкружки! Про восточную поэзию знают куда больше.
Тюркское стихосложение, изощренное, звучное, жанрово многообразно. И переводить ее — увлекательное и довольно сложное, энергоемкое дело. Эту поэзию знал Арсений Тарковский и гениально перевел великого Махтумкули. Только что вышел огромный том Хакани “Дворцы Мадаина”. Два года переводил с фарси “шемаханского гения” Михаил Синельников, потеряв надежду увидеть книгу опубликованной. Но благодаря помощи мецената издание осуществлено. Откройте эту книгу, и вы поймете, что труд переводчика — это подлинное сотворчество.
Сколько опытных переводчиков ныне простаивают без дела, ищут мелкие заработки, чтобы выжить! Издание антологии туркменской поэзии дало бы возможность как минимум восьми переводчикам вновь обратиться к своему призванию.
В этом неравном противостоянии следует помнить: поступок членов творческого совета “Библиотека “Дружбы народов” никому не навредил и никого лично не оскорбил. Тогда логично спросить: зачем же раздували
Чуть затаившийся пожар?
Мир так устроен Создателем, что люди хотят разного и от разного получают удовольствие. В творческой среде долгожительствует особая форма гордыни — сознание собственного превосходства. Оно сидит в каждом писателе. Если писатель бывает номинирован, а премии достаются другим, это его сильно ранит. Рухнувшие ожидания приносят тяжелую психологическую встряску...
В сороковины Ex Libris посвятил памяти Татьяны Бек целую газетную полосу. И назвали страницу чужим словом Verbatim. Ах, Ольга Кучкина, прости — не знаю, как перевести. Покойную поэтессу отпевал священник и просил Всевышнего простить новопреставленной Татьяне прегрешения, вольные и невольные. И никак не согласуется с православным каноном плохо выполненное и безвкусно скомпонованное суесловие. В день памяти лилась та же несправедливая жестокость и клевета на поэтов, чье представление о свободе творчества не совпадает с мнением “Независьки”.
Нагромождение неправды и оговора кощунственно звучало на поминальном пространстве газеты. Вместо фотографии Татьяны Александровны поместили ее живописный портрет, выполненный писателем и художником Владимиром Войновичем в наивной манере. На его только что открывшейся выставке этот портрет в цвете мог бы произвести более светлое впечатление. В черно-белом варианте портрет выглядел страшновато.
Заглянем в самих себя
Французский философ Сиоран, чья книга “Искушение существованием” (перевод В.А.Никитина), был абсолютно прав, когда, исследуя “Желание и ужас славы”, заметил: “Ничто из того, что плодотворно и подлинно, не является целиком светлым и безусловно почтенным. Сказать о каком-нибудь поэте по поводу той или иной его слабости, что это — “пятно на его гении”, — значит вовсе не понимать скрытой пружины и тайны, если не таланта, то уж, во всяком случае, его творческой продуктивности”.
Бессильные упрекнуть поэтов в чем-то конкретном, литературные дамы щедро подкалывали оговором и недомыслием: “брать деньги у диктатора — недостойно”. Какие деньги? Окститесь, как говорят в народе. С натужной иронией язвили: “тот самый “учитель” Бродского”. Но почему-то Бродский дружил именно с Рейном, написал о нем восторженную статью! Гнев организаторов и “свидетелей” обвинения выглядит фальшиво.
А теперь рискну навлечь на себя благородный гнев политизированных сограждан: на удивление, в подстрочных переводах стихов Сапармурата Ниязова отражены естественные чувства человека, пережившего в детстве тяжелейшие потери. Во время землетрясения в Ашхабаде у него погибли мать и два брата. Отец погиб на фронте. Мальчик стал “сыном” ЦК партии. Я дважды по телефону поговорила с Гелием Федоровичем Соколом, старшим научным сотрудником Института высоких температур. Он в течение двух лет жил в одной комнате студенческого общежития МЭИ с Сапаром. Гелию было уже 21, а туркменскому мальчику — всего 17. Он любил читать Махтумкули и свои стихи...
Приведу подстрочник одного стихотворения Ниязова, полного печали и тоски по матери: “С тех пор, как я потерял тебя,/ стал несчастен в этом мире./ Когда думаю о тебе, Каспий кипит,/ и раскалывается на глыбы Копетдаг”. В задуманную русскими поэтами книгу вошла бы только лирика Ниязова.
Какой простор открывается психоаналитикам для исследования парадокса совмещения диаметральных состояний в природе одной личности. Фридрих Ницше в юности и молодости был увлечен поэзией. Писал лирические, очень музыкальные стихи. В них он совершенно иной, чем в своих философских трактатах. Отстаивая идею сверхчеловека, Ницше сам был одинок и слаб... А поэт, по Бродскому, “действительно подобен птичке, он начинает щебетать независимо от того, на какой ветке он оказывается”. Он внутренне свободен.
В 68-м году впервые я выпустила свою литстраницу в “МК”, где напечатала грустное стихотворение Владимира Николаевича Соколова. А рядом стояло воспоминание знаменитого фотографа Александра Лесса о Паустовском, которого партийная верхушка ненавидела за то, что он давал приют гонимому Солженицыну. Утром меня ждал жуткий разнос идеологического отдела горкома партии за стихотворение Соколова. Возмущение вызвали сердечные строки:
Друзья мои, не умирайте,
Не покидайте белый свет.
Что люди есть, не уверяйте.
Таких, как вы, на свете нет.
Все-таки догадались, что поэт написал это стихотворение под впечатлением кончины Паустовского! Печально, что рано оборвалась жизнь Тани Бек. Но не надо намеренно укорачивать и превращать в ад жизнь других поэтов. Она без того не легка.
