Подсудимых приговорили к высшей мере наказания. И, хотя в России действует мораторий на смертную казнь, приговор был тут же приведен в исполнение. Через повешение на дереве...
Суд над двумя 18-летними парнями в уральском селе Краснополье, что под Нижним Тагилом, проходил без положенных судейских атрибутов. Не было ни черных судейских мантий, ни адвокатов, ни присяжных. Были только голый ноябрьский лес и судьи — шестеро озлобленных деревенских мужиков
Самих “судей” потом, спустя год, тоже судили — уже как положено. Гособвинитель Прохоров из Свердловской областной прокуратуры в заключительной речи говорил, что мы живем в правовом государстве и “жестокая расправа в результате самосуда подрывает основы российской законности”.
С гособвинителем трудно было поспорить. Хотя суд Линча, устроенный местными жителями в Краснополье, имел свои законы, написанные ужасной действительностью умирающей уральской деревни.
Подробности этой жуткой истории узнал корреспондент “МК”.
Воры в законе
Ромка Седень и Стас Уткин с детства были не разлей вода. И, хоть росли они в разных семьях, судьба согнула их жизни в загогулины, похожие, как картофельные очистки.
Велика вероятность, что зачаты они оба были по пьяни: родителей и того и другого никто в Краснополье не видел трезвыми с самого малолетства.
Их отцы умерли, как жили. Ромкин папаша, однажды хорошенько приняв на грудь, насмерть замерз в сугробе; Стасова же родителя, отдыхавшего от жизненной суеты прямо на дороге, переехал трактор.
А вот с матерью Ромке повезло больше. Схоронив мужа и отправив старшего сына в тюрьму за грабеж, она продолжала растить двух младших — Ромку и Юрку. Ну, во всяком случае, жила с ними в одном доме, изредка приходя в себя от бесконечных запоев. Мать Стаса, оставшись одна, решила, что четверо детей — слишком обременительная нагрузка для ее хрупких плеч, и сгинула где-то в Нижнем Тагиле, как будто ее и не было. Стас и трое его младших братьев зимой жили в интернате в городе, а летом околачивались в Краснополье у бабушки — такой же алкоголички, как и большинство местных жителей.
Так уж получилось, что Ромка и Стас росли не просто детьми. Они были старшими мужиками в своих семьях, кормильцами. Как могут 12-летние пацаны кормить семью? Конечно, они воровали.
Все в небольшом селе заранее знали: если у кого чего пропало — дело рук Ромки и Стаса. Этакие воры в законе. Несколько раз мужики ловили их, драли за уши, били и отбирали краденое.
А они снова шли на дело...
Потом им исполнилось по четырнадцать — сначала Стасу, потом Ромке, — и каждый мешок картошки, унесенный из чужого дома, стал оборачиваться для них уголовным сроком. В первый раз их посадили на год — в соседнем селе Первомайском они утащили с чьей-то дачи еду, одежду и телевизор. Освободившись, друзья пошлялись какое-то время по деревне без дела и снова оказались на нарах — на этот раз срок увеличился вдвое.
— Вы знаете, — говорит мне Галина Васильевна Кириллова, бессменная на протяжении последних 15 лет глава Краснопольской сельской администрации, — у нас их никто иначе как “уроды” не называет. А лично мне их жалко. Ведь не их же вина, что у них такие родители. Да и мы, общественность, наверное, должны были активнее с ними работать...
“Обнаглели...”
В Краснополье не сохранилось ни одной фотографии Ромки и Стаса. Их нет ни в администрации, ни в школе, в которой они все же изредка появлялись, ни на кладбище, где сейчас на заброшенных могилах одиноко торчат два деревянных креста. Село будто бы старается стереть память об этих никчемных жизнях. Но люди помнят...
По словам Галины Васильевны Кирилловой, после первого срока Ромка со Стасом “обнаглели”. То есть ко всему прочему стали пить. Что в общем-то было неизбежным.
В феврале 2003 года со второй ходки вернулся Стас, в мае — Ромка. Они снова были вместе после двух лет в разных колониях, и им казалось, что вдвоем они могут своротить Уральские горы.
Кормить семьи им уже было не надо. Стасова бабка померла, и его братьев окончательно забрали в детский дом. Ромкин брат Юрка подрос и уже сам находил себе пропитание, а мамка... да черт бы с ней, с мамкой.
Когда Стас вышел на свободу, местный новый русский (краснополец, давно обосновавшийся в городе и державший деревенский дом в качестве дачи) в благотворительных целях приодел его с иголочки, дал денег на жизнь: “Стас, я тебя умоляю, ты только больше не лезь никуда!”
Эти деньги они с Ромкой пропили за неделю. Потом все лето бродили где-то по округе, днем спали, ночью пили. Жалоб на них до поры до времени не было.
А в сентябре случилась дикая история с двумя местными старухами. О том, что бабок изнасиловали Ромка со Стасом, до сих пор говорит вся деревня, хотя факт этот ничем и не подтвержден. Одна из пострадавших сама заявила, что претензий к ним не имеет, потому что неделю пила и на судмедэкспертизу не поехала. Другая сказала лишь, что они ее избили, и на девятый день после этого померла. Одни говорят — со стыда и горя, другие — что от глубочайшего похмелья.
Тем не менее местные мужики выловили пацанов, связали и десять километров гнали палками до села Петрокаменского к участковому.
...На следующий день парни снова пили в Краснополье. Участковый их отпустил, погрозив на прощание пальцем. Заявления на них не было.
Суд Шестерых
Вечером 7 ноября 2003 года в дом детсадовского сторожа Сергея Шешукова постучали мальчишки:
— Серега! Седень с Уткиным в детский сад лезут, забор ломают!
Сергей вскочил из-за праздничного стола, накинул куртку и помчался на работу, не прихватив ни палки, ни топора. Да и зачем ему, не так давно вернувшемуся из Чечни 21-летнему десантнику, топор против двух вечно пьяных малолеток? Тем более что вслед за ним кинулся Николай Александрович Суздалов — де-юре отчим, де-факто — отец. Да чуть замешкался, одеваясь...
Николай Александрович подбежал к забору детсада и взвыл от отчаяния: Сергей, сын, лежал лицом вниз, сжимая в руке штакетину. Он уже был мертв: торчавший из спины нож вошел ему прямо в сердце. А вдалеке, возле шоссе, шатаясь, быстро исчезали две черные тени.
Уткина с Седенем искали три дня. Нет, не милиция. Участковый Беляев с помощником Ивлевым приехали из Петрокаменского, осмотрели место происшествия, поглядели на тело, допросили Николая Александровича Суздалова и укатили восвояси. Поисками “уродов” занялись друзья погибшего Сергея: братья Егор и Антон Михайловы, учитель Юрий Перевозчиков, Саня Петров и приехавший на похороны из Нижнего Тагила приятель Николая Александровича Виктор Горобец. Облазили всю округу: и в Первомайском были, и в Петрокаменском. Убийц нигде не нашли.
Вечером 10 ноября, на следующий день после Сережиных похорон, те объявились сами. Пришли со стороны леса разжиться продуктами — пьяные, оборванные, грязные. Из засады у дома Ромкиной матери их заметили братья Михайловы. Антон и Егор в дом войти им не дали — повалили на землю и долго с остервенением били ногами.
В тот же вечер состоялись допрос и суд. Стаса и Ромку притащили на пилораму, где к братьям Михайловым присоединились Перевозчиков, Петров, Горобец и Суздалов.
Впрочем, “допрос” — это громко сказано. Поспрашивали для порядка: как да чего. Они и не отпирались...
Ромку со Стасом приговорили к смертной казни. И плевать хотели в этот день шестеро краснопольских мужиков на все моратории и на все международное право.
Стасу дали в руки старый охотничий нож и заставили резать Ромку...
Казнь
Ромка Седень дико, по-животному, хотел жить. Но понимал, что жить ему оставалось чуть-чуть. Да и Стас Уткин не хотел убивать лучшего друга. Он бил его ножом легко, стараясь, чтобы лезвие неглубоко входило в живот.
Ромка только напрягал раз за разом мышцы пресса, затрудняя путь лезвию, и все сильнее стискивал зубы, чтобы не кричать от адской боли. Уворачиваться было бессмысленно: шестеро здоровых молодых мужиков стояли тут же, в двух шагах, молча и зло наблюдая за исполнением своего приговора. Наконец Ромка упал на сырую осеннюю землю, прохрипел что-то и замолк. Он не умер, просто притворился...
Настал черед самого Стаса — для него уже была приготовлена петля. Повеситься, согласно приговору, он должен был сам...
Мужики безучастно и все так же молча пнули к нему сосновую чурку, захваченную с собой с деревенской пилорамы. Стас послушно накинул веревку на березовый сук, сам просунул тонкую шею в петлю, сам отшвырнул ногами неустойчивый пень...
Они курили и смотрели, как медленно затихает в нем жизнь. Когда Стас перестал корчиться, неожиданно и резко их гробовое молчание разрезал Ромкин всхлип. Тогда двое мужиков сняли мертвое тело Стаса, вытащили из петли, бросили его под деревом, подняли живого еще Ромку, вымазавшись его кровью, и продели его голову в ту же самую, Стасову, петлю. Постояли еще немного, сняли шапки, перекрестились и разошлись по домам.
Окоченевшие тела Ромки и Стаса на третий день нашел в леске прямо за селом наряд милиции. Той самой милиции, которая появлялась в Краснополье лишь по большим праздникам...
Это случилось в ноябре 2003 г. А в сентябре 2004-го Свердловский областной суд вынес приговор “краснопольским палачам” — так окрестила мужиков местная пресса. Их признали виновными в убийстве, “совершенном группой лиц” (на днях приговор вступил в законную силу).
Серое село
...Самое поразительное и пугающее в Краснополье — лица людей. Лица без возраста и пола. Сизые, как у утопленников, распухшие от ежедневного фантастического пьянства. По концентрации таких вот лиц на квадратный километр Краснополье наверняка побило бы все рекорды.
Довольно крупное село — 450 жителей — пятнадцать лет уже медленно подыхает. Люди: мужики и бабы, старики и молодежь — все поголовно — спиваются.
— Да если бы еще они нормальную водку пили! — вздыхает Галина Васильевна Кириллова. — А то ведь такую бодягу хлещут — ни один организм не выдержит!
Пьяными сельчане замерзают в сугробах, проваливаются под лед, гибнут в драках и под колесами машин на шоссе.
Раньше здесь был крупный колхоз, да развалился на заре новой демократической России. Теперь деньги в селе можно заработать только в школе, детском саду, магазине и на малюсенькой пилораме, да и то, какие там деньги... Те, кто не пьет, живут натуральным хозяйством. Лишь единицы ездят на заработки в город — все, кто хоть более-менее нормально учился, с молодости перебрались туда навсегда.
Нормальные человеческие лица здесь можно пересчитать по пальцам. Встречаются они только в сельской администрации, в школе и в домах тех людей, “краснопольских палачей”.
Утопая в снегу, я обхожу эти дома. В каждом из них — горе, горе, горе...
Пятерым мужикам дали от 3,5 до 8,5 лет лишения свободы. Больше всех получил самый старший — 40-летний Виктор Горобец. Николая Суздалова судили лишь за подстрекательство — на следствии остальные ребята выгораживали его как могли...
Про уродов и людей
Дом 22-летнего Саньки Петрова, ныне осужденного, — вдалеке, за рекой. У крыльца меня встречает красивая улыбчивая девчушка лет десяти: “Вы к нам?” — и кокетливо зовет в сени.
Когда-то в этом доме было четверо детей — теперь вот она одна, Полинка. Старший сын Петровых, Вадим, погиб в Чечне — сдавая оружие после ночного дежурства, уставший сослуживец при контрольном спуске случайно прострелил ему голову. Младший, Илья, служит на Северном флоте: “Письмо прислал — в поход собираются”, — гордо сообщает мать, Любовь Александровна. А Санька...
Саньку Петрова “приняли” на дому в восемь вечера.
— Я у него спрашиваю: “Саш, дрался?” — рассказывает Любовь Александровна, стараясь удержать слезы. — А он: “Нет, мам”. А потом, из милицейской машины: “Мам, я сигареты забыл на столе. Принеси, пожалуйста”. А когда я выбежала с сигаретами-то, они уж уехали.
Саньке дали 3,5 года — учли боевые чеченские заслуги. Сейчас он в колонии — слава богу, здесь неподалеку, километров пятьдесят от Краснополья.
— Я вчера была на свиданке у ребят, — успокаивается Санькина мама. — Ничего вроде держится, улыбается. Молодец, говорит, брат Илья — в поход на корабле пошел... Он сам-то в армии хорошо служил, механиком-водителем БМП. Полтора года в Чечне. В Махачкале... Нет, в Ханкале...
Так и стоят их фотографии в ряд — все в военной форме, как в строю: Вадим, Санька, Илья. На самом почетном месте, над зеркалом.
— А к Михайловым пойдете, — провожает меня Любовь Александровна, — скажите, что Егор их вместе с Санькой сидит, а Антона из СИЗО не перевели еще: карантин две недели.
Двое из “краснопольских палачей” — Антон и Егор Михайловы — сводные братья по отцу. Отец, Николай Егорович, и открывает мне дверь:
— Из Москвы? Не добавили там ребятам сроку-то?
Я объясняю, что Верховный суд на днях оставил в силе приговор Свердловского областного суда, и теперь ничего ни добавить, ни отнять у них не могут. То есть старший, Антон, будет сидеть пять лет, младший — три с половиной.
— А амнистия? Амнистия как же?
— Про амнистию еще точно ничего не известно, — стараюсь я рассказать потолковее, — но их статья — тяжелая, поэтому они точно под нее не попадут.
— А рассказывать я ничего не буду, — ошарашивает меня Николай Егорович. — А то вы напишете — ребятам хуже будет.
Никакие мои аргументы про Верховный суд и невозможность пересмотра приговора не могут убедить этого крепкого коренастого мужика.
— Ну расскажите хотя бы про Седеня с Уткиным, — не теряю я надежды.
— Про уродов-то? А чего про них рассказывать? Надо было не на дереве их вешать, а за шкварник — и в реку, чтоб не нашел никто. А потом и Беляева с Ивлевым (местный участковый и его помощник. — Авт.) туда же!
— За что?
— За то, что отпустили их, когда те бабок изнасиловали.
Еще менее разговорчив отчим погибшего сторожа Николай Александрович Суздалов. Он отсидел свои девять месяцев в СИЗО, и его отпустили из зала суда. На следующий день в одной из свердловских газет появилась заметка с заголовком “Краснопольский палач вернулся”, и у него, в общем-то, есть основания обижаться на журналистов.
— Послушайте, — кричу я ему через забор, — а вам не было их жалко?
— Кого?
— Уткина с Седенем. Они же наверняка плакали, просили их не убивать...
— А мне Серегу моего жалко — в 21 год ни за что погиб парень. И Александру, мать его. Она до сих пор по полу катается с горя...
Он развернулся и пошел прочь...
* * *
Последний дом, в который я стучу в Краснополье, — дом Марии Леонидовны Седень, Ромкиной матери. Той самой, что на суде отреклась от погибшего сына, а потом вдруг стала требовать с подсудимых односельчан 100 тысяч рублей компенсации за моральный вред.
Это и не дом даже — избушка на курьих ножках, распластавшаяся вкривь и вкось среди огромных снежных бастионов. Стучу долго. Наконец из-за плотной дощатой калитки показывается маленькая женщина с сине-фиолетовым лицом без возраста.
Я начинаю что-то объяснять... и осекаюсь на полуслове при виде ее глаз, затянутых пеленой — такой же неестественной, как пестрая клеенка, закрывающая вместо стекол черные окна ее лачуги.
И вдруг это высохшее от водки существо издает мне в лицо истошный рык, от которого я чуть не падаю в снег:
— Пошел на х...!!!
— Пошел на х...!!! — звонко и задиристо тявкает из-за мамкиной спины 8-летний оборванец Юрка, которого вряд ли ждет судьба более счастливая, чем его старшего брата, истерзанного ножом и повешенного в лесу по приговору Суда Шестерых согласно Кодексу Мести...
