В Театре им. Моссовета сыграли “Ревизора”. Его режиссер Нина Чусова, взявшаяся доказать, что Гоголь сочинил пьеску про чиновников XXI века, сделала это. Йес! И не просто сделала, но и, можно сказать, уложила старика.
До начала спектакля полчаса. Спекулянтка, что пасет участок в саду “Аквариум”, предлагает “Ревизора” по тысяче.
— Лучшие места. Второй ряд. Бери, не пожалеешь.
Откуда эти проходимцы знают, что не пожалею? Однако тысячные билетики уходят у бабульки довольно быстро.
А в это время в служебном буфете за столиком разговаривают режиссер Чусова и артистка Шубина. Артистка сипит и в ужасе: как ей играть? Вообще это интересная девичья пара: четыре месяца назад Шубина родила второго мальчика и тут же вышла на репетиции роли городничихи. Чусова еще только ждет первенца — на пятом месяце ходит. Но такую работу завернули!
Входит сам ревизор — Гоша Куценко. У него в день премьеры — день рождения. Но про это даже не вспоминает.
— Как я боюсь, — говорит он и припадает к Чусовой. В этот момент я делаю снимок. По предположению Куценко, фотографическое изображение медийных лиц тянет не менее чем на пятьсот долларов. Ревизору, знакомому и не с такими суммами, можно верить.
Третий звонок. В зале полно известных персон. Вот, например, одна из них — Максим Суханов. Тоже, между прочим, ревизор — но в другом спектакле другого театра и у другого режиссера. И вот что удивительно: ревизоры нашего времени все как братья: лысые, длинные, не говоря уже про талант.
Сцена. С потолка до планшета она затянута грубой жеваной бумагой. В некоторых местах бумага прорезана — значит, что-то покажут, если конечно, откроют. Завывает ветер. Сверху сыплет снег. Зимняя иллюзия на театре была бы полной, если бы снежная машина, закрепленная наверху, не “плевалась” с таким противным скрипом театральными осадками.
— Господа, я пригласил вас для того, чтобы сообщить пренеприятное известие... — До боли знакомая реплика Сквозника-Дмухановского (Александр Яцко). На нем темно-коричневая шуба в пол и лисья шапка с хвостом. Он и его чиновники зависли на зимней рыбалке. Одеты кто во что горазд: Держиморда, например, (Александр Гришаев) — как мент в сером бушлате, а чиновники — как все чиновники: в цивильном, но не в марком. Зато Добчинский (Юрий Квятковский) и Бобчинский (Павел Савинков) — городские помещики — врываются на сцену на коротких лыжах. У одного на голове — крашеный ирокез, другой тоже как петух гамбургский. Сказано же у Гоголя: “Я за вами, Антон Антоныч, петушком, петушком...”
Отмычка, которую использует Нина Чусова, проявляется именно в дотошном и усердном прочтении классика. Про петушка гамбургского читай выше, а ниже — Хлестакова в гостиничном номере уже тошнит, потому что “есть хочется так, что тошно”. Или Хлестаков с Осипом давятся мясом, потому что оно “как кора”. Поди с голодухи пожуй дубовую кору — и не такой душняк хватит. Эту буквальность Чусова доводит до абсурда: “Он меня поцеловал”, — капризно тянет Марья Антоновна во втором акте. Это значит, жди не поцелуя, а чего посущественнее, да на кровати.
Сколь такой “Ревизор”-2005 ни покажется наглым, тем не менее, он смотрится прелюбопытно, хотя и оставляет двойственное впечатление. С каждой репликой действительно удивляешься гению: до какой же степени Гоголь писал про будущее, которого не знал, хотя описывал прошлое, совершенно неведомое нам. Причем эффекта телепортации классика Нина Чусова достигает, к своей профессиональной чести, не внешними деталями и приметами времени: современными костюмами, кстати, во многом случайными в данной истории (художник Анастасия Глебова), или жестами, — а духом времени, который отлично чувствует. В случае с “Ревизором” это повсеместная теле-шоу-зация жизни. Провинциальная действительность (впрочем, как и столичная) — зеркальное отражение того, чем заполнены все телеканалы. А уж тут чумовая фантазия Чусовой погуляла как птица-тройка, которая знает, куда мчится.
Самая удачная и многообещающая сцена — монолог зарвавшегося Хлестакова в первом акте, где супчик в кастрюльке из Парижа, сто тысяч курьеров и с Пушкиным на дружеской ноге. Действие перенесено в ресторан, оккупировавший все пространство сцены снизу доверху аж в три яруса: на авансцене — чиновники с женами, повыше слева — живой оркестр из семи музыкантов, еще выше, под самыми колосниками, в трех сегментах декорации — танцующие пары, а по центру — вокал, кордебалет, групповые танцы с диалогами и тостами: “За Россию, господа”.
Судья Ляпкин-Тяпкин (Дмитрий Ошеров) с прилизанным на лоб чубчиком голосит: “Уголок России — отчий дом”. “Уголок” подхватывает хор. Поют и танцуют все. Сцена, несмотря на массовость (не меньше 30 человек), стилистически выдержана очень точно, масса не убивает индивидуальность. И при этом все дико смешно, как в высококлассной комедии, зал заходится. Но хорошо проработанная многослойность действия, увы, уходит во втором акте.
Но прежде об актерских работах, на которые режиссер сделала ставки. Гоша Куценко — более чем удачный выбор. Его внутренняя свобода стопроцентно попадает в образ и придает этому самому образу неповторимое обаяние. У него особая пластика — расслабленно-распущенная, но при этом он верток, реактивен и ловок. В противовес городничему — очень собранному парню по понятиям. Даже в финальном монологе “Зарезал, как есть, без ножа зарезал…” нет раскаяния — лишь волчье желание вырваться из передела, в который попал.
Весьма удачные главные женские роли: Лилия Волкова, гламурная тинейджерка с жвачкой нон-стоп и музоном в ушах, и особенно Маргарита Шубина в роли городничихи. Демоническая женщина из провинции смешна во всем: скажет ли, сядет ли или, танцуя, в прыжке ударится толстым животиком о столичную штучку. Одна пластическая деталь — и рисунок завершен. Даже маленькая роль Авдотьи (Ольга Мугрычева) — прелестный этюд, стоящий большой работы. Среди чиновничьей братии выделяются Ляпкин-Тяпкин с чубчиком и песней, Держиморда с кокетливым танцем. В целом же актерский ансамбль на премьере мощнее выглядел в сложной ресторанной сцене, чем в камерной.
Можно сказать, что на этот раз Чусова изменила себе и оставила текст Гоголя нетронутым. Разве что позволила себе самую малость — бестселлеры г-на Акунина со свойственной ей широтой отписала г-ну Хлестакову. “И “Турецкий гамбит” я написал, и “Статского…” тоже я…” — заливает прохвост. Чусова устроила небольшой перевертыш в части, касаемой мужско-женских отношений. Хлестаков волочится за мамашей и дочкой одновременно, но не он их имеет, а они его. И не по отдельности, в интимном уединении, а в свальном грехе. К которому очень своевременно и папенька на радостях подоспел. Метафора цинизма времени — все всех имеют — понятна, но, к сожалению, имеет на сцене излишне упрощенно-бытовое воплощение, а потаму и пошловатое. Как и сам финал — неожиданный, что хорошо, но конкретно-грубый, что плохо: все мужики достали стволы и ну давай нервно друг в друга целиться.
Одно из премьерного показа осталось для меня загадкой: отчего это многие артисты так невнятно на сцене разговаривают, что в центре зала ничего не разобрать? То ли микрофонами так плохо подзвучили сцену, то ли у артистов, привыкших работать в кино, проблемы со сценической речью.
