Нет ничего красивее и страшнее, чем Питер с высоты птичьего полета. Чтобы понять это, не нужны самолеты или вертолеты, нужна только крыша.
— Кроссовки надела? — пытает Паша, сопровождающий меня на прогулку по верхотуре, как Карлсон Малыша.
Вешаю фотоаппарат на плечо. Вроде готова.
— Что ж ты в светлое вырядилась? — укоряет он, глядя на розовую юбку. — Чумзиком будешь!
День рождения Лаврухиной
Паша и его одногруппница Алина — студенты 2-го курса Санкт-Петербургского государственного университета. “Крышинг”, или “руффинг” (от англ. roof — крыша), для них — привычное дело. Ребята со школьной скамьи с завидным постоянством лазают наверх полюбоваться видами. У Пашки есть даже фотоальбом, где он красуется на фоне труб в пальто, в майке, неглиже… Почти вся питерская молодежь повернута на этом развлечении. На крыши лезут студенты, аспиранты университетов, художественных и театральных училищ.
Подходим к метро “Гостиный двор”. Паша и Алина беззлобно спорят, на какое здание влезть. У каждого порядочного “руффера” (любителя крыш) на примете десятки домов, с которых открываются сногсшибательные виды. Наконец решение принято: идем на Малую Морскую улицу любоваться сердцем города — Эрмитажем.
“В центре можно забраться на каждую третью крышу”, — рассказывает по дороге Паша и вдруг останавливается как вкопанный. Взгляд бегает по крыше. “Открытый чердак — попробуем залезть”, — ныряет он в арку дома.
Не тут-то было! Вход в подъезд нужного чердака преграждает домофон. Тогда из кармана Паша достает увесистую связку ключей. Среди них — три от домофонов. Эту связку он таскает с собой постоянно. Какой-нибудь из ключей да и откроет заветную дверь. Правда, на этот раз трюк не удается. Облом. Но “руффер” не теряется — наугад набирает номер квартиры:
— Але! Кто это? — вопрошает женский голос.
— Здрасте! А откройте, пожалуйста, дверь, — канючит Паша.
— Вы к кому?
— К Лаврухиной Тане, на день рождения, — сочиняет студент на ходу.
— Я такой не знаю!
— Она на третьем или пятом этаже живет — мы точно не помним.
Раздается вздох, а следом протяжный домофонный звук. Ура, нас впускают!
Секс в воронке
Говорят, что путешествовать по крышам начали на заре прошлого века. Якобы кровельщики на память о своей работе вбивали в кровлю золотой гвоздь. С тех пор народ и рыщет в поисках сокровищ.
— Моя мама студенткой тоже бродила по крышам, — говорит Паша. — Поэтому сейчас меня понимает. Обычно, когда я не могу ответить на ее звонок по мобильному, она злится. Но если говорю, что я на крыше, она спокойно просит перезвонить позже.
Чем только не занимаются “руфферы” на верхотуре! Девушки лазят за загаром. Юноши более активны: играют в теннис, катаются на роликах (!). Алина как-то и вовсе отпраздновала между небом и землей день рождения подруги. Девушка жила в коммуналке, не вмещавшей толпу приглашенных. Недолго думая, стулья и стол с закусками затащили на крышу. Правда, гостям строго-настрого запретили подходить к краю.
Но самое большое раздолье наверху для романтиков. У “руфферов” есть множество легенд и мифов о крышах. Скажем, если на ней сидеть в белую ночь и долго смотреть в небо, можно увидеть звездный дождь. Также принято назначать свидание на любимой крыше. Нередко с печной трубы, как с трибуны, парни признаются в любви и читают стихи. Ну а если первый раз поцеловать девушку на высоте, то, как уверяют “руфферы”, и отношения будут высокие. И необыкновенно прочные. Впрочем, романтичными мелочами дело не заканчивается. “Крышеманы” не дураки позаниматься на верхотуре сексом. Особенно знаменит дом на Фонтанке около здания цирка. У дома — воронкообразная крыша, оттуда в порыве страсти не упадешь. Сколько оргазмов пережила эта кровля — трудно представить.
Главная же цель пребывания на крыше — дарить себе и окружающим позитив. Никому даже в голову не приходит бросать вниз камни или бутылки. “Крышеманы” развлекаются вполне безобидно: оставляют автографы на телевизионных “тарелках”, дурачат прохожих, спуская по водосточной трубе конфеты.
— Знаешь, как клево получается, — улыбается Паша. — Идет одинокий человек, затягивается сигареткой, а тут ему голос свыше: “Бросай курить!”. Он озирается, оглядывается, а никого рядом нет...
Сотрудники правоохранительных органов если и борются с “руфферами”, то только одним способом: периодически навешивают замки на двери, ведущие на чердак. Поэтому, отправляясь на заветную крышу, “крышеман” берет с собой арсенал всевозможных подручных средств: ключи, кувалды и даже ломы. Паша притащил с собой дедушкино наследство с блокадных времен — маленький металлический топор. С ним он, точно Раскольников, бежит вверх по лестнице. Старуха-процентщица, берегись!
“Зачем я сюда залезла?”
За дверью, ведущей на чердак, — духота и кромешная тьма, несмотря на дневное время. Делаю шаг — и едва не лечу рыбкой, задев ногой железяку. Так дело не пойдет. Подсветка на мобильном телефоне превращается в фонарик. В углу валяются бутылки из-под водки, луковичная шелуха и какое-то тряпье — следы пребывания бомжей. Наткнуться на бездомных — мало радости. Нельзя предугадать, чем закончится эта встреча.
— Однажды на меня накинулся такой субъект, — рассказывает Паша. — То ли ограбить хотел, то ли убить. В руке у меня был баллончик краски для граффити. Ну я и пустил оранжевую струю ему в лицо.
Отсюда совет: никогда не лезть на крышу в одиночку.
Вообще же на крыше опасностей хоть отбавляй. Можно зацепить провод под напряжением, споткнуться о распорки, держащие антенну. Не стоит дразнить судьбу в дождливую погоду — спланируешь в глухой колодец, откуда никто тебя не достанет.
Но думать об этом некогда. Я едва поспеваю за “руфферами”, которые скрылись в “темном царстве”. Наконец вижу свет из чердачного окна. Упираясь ногами в стропила и подтягиваясь на руках, вылезаю, жадно глотая воздух.
— Ух ты! — комментирует Пашка. — Не ожидал от тебя такой прыти. Грязь только вытри со лба.
Увы, ладони, коленки и юбка страшно перепачканы. Однако я на высоте, и это главное. От простора и открывшегося вида голова идет кругом. Вдаль убегают ржавые крыши с черными закопченными трубами. Слева — шпиль Адмиралтейства, справа — крест Казанского собора, позади — купол Исакия. А Эрмитажа и в помине нет: до него еще несколько крыш ходьбы.
— Если постоять и приглядеться, обязательно увидишь людей на крыше, — зоркий Пашкин глаз высматривал кого-то на горизонте. — Во! Смотрите! — орет он в восторге.
Голый мужик с полотенцем на плече лезет на брандмауэр в нескольких кварталах от нас. Видать, греть пузо на солнышке собрался. Идем дальше гуськом друг за другом, обходя антенны, взбираясь на трубы, карабкаясь на стены. Походкой Алины Кабаевой вышагиваю по крыше босяком. Пашка время от времени оглядывается, как пастух, проверяя свое стадо. Вдруг — стык двух крыш, причем та, на которую нам надо попасть, на метр ниже нашей.
Дальше — еще “веселее”. Подходим к узкой ржавой полоске крыши, “крылья” которой с обеих сторон резко уходят вниз. Держаться руками не за что. Паша и Алина играючи, почти бегом преодолевают эту 5-метровую дорожку. Я же, отягощенная сумкой и фотоаппаратом, делаю шаг и замираю. В ногах — страшная дрожь. Руки и пальцы инстинктивно растопыриваются, глаза округляются...
Что делать? На корячках, вцепившись за ржавую полоску крыши, ползу с черепашьей скоростью. Тоже мне — канатоходец! И зачем я сюда полезла? Наконец хватаюсь за трубу-развалюшку. Вот счастье-то! Ни одному объятию в жизни я еще не была так рада.
И вот я на Невском. За ним Зимний дворец, окруженный потоком сверкающих машин, и Дворцовая площадь. Мои “руфферы”, небрежно присев на ограду на самом краю крыши, щебечут друг с другом. Внизу, как букашки, гуляют питерцы и туристы. Какая-то парочка, увидев нас, в восторге улюлюкает и машет руками. Но мне это уже не в радость: думаю об обратной дороге.
Спустившись с чердака, Паша аккуратно закрывает дверь и навешивает замок:
— Погулял — верни все в первозданный вид! — объясняет он.
Домой я явилась негритянкой: с черными ладонями, чумазым лицом и в запачканной одежде. И было мне много счастья — от красот Питера с высоты птичьего полета. А еще от того, что сама не побывала в полете как птица.
