Завтра писателю, академику, председателю Российского детского фонда и президенту Международной ассоциации детских фондов Альберту Лиханову исполняется 70 лет. Он автор множества романов и повестей о детских судьбах. Больше ста его книг переведены и изданы за рубежом. На его сюжеты снято несколько фильмов.
В книгах Лиханова жизнь предстает во всей густоте семейных драм. В запутанном лабиринте взрослых проблем детям трудно разобраться. И они теряют путеводную нить. Святое дело — поддержать детей. Уже 18 лет он служит бедным и больным детям, попавшим в беду.
В Москве, в Армянском переулке, воскрес из развалин родительский дом Тютчева, построенный по проекту Матвея Казакова. Здесь теперь работает Российский детский фонд, возвративший тютчевский особняк к жизни.
— Альберт Анатольевич, в каком виде достался вам этот дом?
— Представь, здесь жил народ буквально друг на друге. Эти высоченные залы были перегорожены и по горизонтали, и по вертикали под коммуналки. За десятилетия искорежили все так, что приблизиться было страшно. А теперь, видишь, — воскресла старина.
— Недоверчивые люди считают, что на все это вы ухлопали детские деньги.
— С самого начала мы дали слово, что на это дело мы не истратим ни одного рубля из пожертвований на детей.
— Так откуда же денежки?
— Взял банковский кредит под личную ответственность. Страшно рискованное предприятие! Идеи у меня были серьезные. Наняли мы югославскую фирму для реставрации. Пришлось наш двор весь разворотить, потому что при советской власти под этим особняком провели горячую трубу. Теперь приняли меры, чтобы дом не разрушался. Спасибо московским властям: они помогли нам справиться с этой злосчастной трубой.
— Дорого взяли югославы за реставрацию?
— Больше миллиона долларов. И пришло время расплачиваться за кредит, а отдавать-то банку нечем.
— Обычно банки требуют залог. Что вы заложили?
— Я брал “под меня”, под мою голову, под мою совесть. Вот я и старался строительную фирму всячески окучивать, в частности, помогал югославским детям. Строители посоветовались и некую сумму сбросили. Но они не смогли сдать работу в срок. А по договору за это полагается штраф. Так что обошлась наша стройка дешевле.
Когда флигеля были готовы, мы с официального московского разрешения сдали их в субаренду, и постепенно я стал расплачиваться с банком. Но тут грянул дурацкий дефолт. И пришлось мне расплачиваться не год, а пять лет. Расплатился! Я чист. И восстановил это старинное здание.
— А кто его собственник?
— Оно в собственности Москвы. Фонд — арендатор. И платит за это городу деньги.
— Альберт Анатольевич, судя по вашим книгам, вы никогда не расставались с юностью.
— Родился я в Вятке. Родители мои — очень простые люди: отец — слесарь, мама — медицинский лаборант. А прадедушка — потомственный дворянин Санкт-Петербургской губернии, был полковником Малоярославского полка. С 17 лет участвовал в сражениях.
Кстати, только что был в Питере, заехал в Инженерный, то бишь Михайловский замок, и поклонился храму, где когда-то крестили моего прадеда Михаила Ивановича Лиханова.
— А вас крестили?
— Втайне от отца бабушка и мама крестили меня. Сейчас мой храм восстанавливается, и я подарил ему со своих гонораров чудесное паникадило, может быть, главное украшение храма Иоанна Предтечи в Кирове.
— Кто теперь знает, что такое паникадило?
— Это огромная церковная семиярусная люстра в 100 свечей. Изготовлена она на заводе в Софрине — мой запоздалый поклон храму.
— Помните ли вы свои детские переживания?
— Я дитя военных лет. Отец ушел воевать. Я жил в постоянном страхе за отца. Он прошел всю войну, дважды был ранен. Жили мы полуголодно. Дистрофиком я не был, а от малокровия страдал. Мама часто брала меня за руку и вела с собой к донорскому пункту. Сдаст кровь — получит талон, и мы с ней шли к донорскому магазину, где было все. Помню, там же мама брала крошечный кусочек топленого масла из кулечка и давала мне, чтоб я смог дойти до дома. Бабушка из муки делала завариху. Если ложка в ней переставала стоять и падала, значило, что мука кончается. И приходилось бабушке с сумкой каких-то вещей идти в деревню и выменивать их на муку.
Но вокруг были ребятишки голоднее меня. Нам-то в школе давали талоны на дополнительное питание — какой-то супчик и маленькую котлетку. И в эту столовку пробиралась голодная ребятня — “шакалы”, дети беженцев. Сядут на краешек стула напротив тебя, шепотом просят: “Мальчик, оставь”. И что-то мы оставляли. Война приучила нас к добросердию.
— Многие считают, что бездомных детей сейчас еще больше, чем в войну.
— Тогда бездомных не было. В Кировской области в войну жили 40 тысяч эвакуированных ленинградских детей. Для них были открыты детские дома. В ту пору секретарь райкома начинал рабочий день с вопросов: есть ли у детдомовцев еда, вода, дрова? И сейчас есть детские дома. Но ребенок после детдома как с обрыва валится в никуда.
— Вы что-то придумали, чтобы беглецы обрели кров и дом?
— Еще в 88-м году мы создали действенную модель, и она до сих пор работает. Ее поддержало Правительство СССР. Это семейные детские дома. Что это такое? Муж и жена берут не меньше пяти детей-сирот. Берут и 10, и 15! Семья Сорокиных из Ростовской области воспитала 45 детей. Одного ребенка им принесли из мусорного бака. У него была волчья пасть и заячья губа. Смотреть невозможно без слез. Мать увидала такого ребенка и бросила. А приемная мать приняла, да не одного, а двух таких детей. При операциях эта милая женщина давала детям свою кровь. Мы опекаем эту ростовскую семью, с нашей помощью детям делали операции бесплатно. Сорокины получили премию Детского фонда — микроавтобус, который им необходим. А Сорокиным уже под 50. В День защиты детей 1 июня мне позвонил отец этой грандиозной семьи: “Докладываю вам — мы усыновили еще двух младенцев”. Великие люди! Их первые приемные дети выросли, имеют свои семьи. Когда они съезжаются к Сорокиным, за столами собираются 102 человека, ведь они приезжают к родителям, где их любят.
— По дороге с работы домой, в Жуковский, я иногда любуюсь красивыми коттеджами в Томилине. Слышала, что там тоже какие-то детские дома.
— Это, наверное, одна из детских деревень “Киндердорф. SOS”, которую в Подмосковье внедрила Лена Брускова по австрийской модели. Эти детские дома живут по принципу семьи. Наемной маме дают 9—10 детей, зарплату, предоставляют бюджет. Все дети там находятся в общей юридической структуре. Таких детских деревень в мире много, но для России, по-моему, это слишком дорого, ведь нужно же такие деревни построить. Опять же из такого детского дома дети в 18 лет выходят в никуда. А в нашем семейном доме приемный родитель становится родным. Дети в таких семьях умеют все.
— О вашем опыте работы с детьми знают в западном мире?
— Наш фонд получил консультативный статус при Совете по экономическому и социальному развитию ООН. В прошлом году я был первым человеком из нашей страны, который выступил на Всемирном съезде общественных организаций. В зале — 2700 человек почти из всех стран. Я ужасно волновался — поймут ли они меня. А говорил я о положении в нашей стране. В зале стояла тишина. А в конце — шквал аплодисментов. Эти люди очень хорошо понимают, что такое беда. А я тогда говорил правду о нашей беде. Мы все обеспокоены одним: как помочь детям. Я был принят супругой Генерального секретаря ООН Кофи Аннана. Меня там слышат, понимают. Здесь — вечно подозревают и оплевывают.
— Альберт Анатольевич, что это за таинственная зеленая плакетка стоит на вашем книжном шкафу?
— Очень дорогая для меня вещь — это знак японской премии “Сакура” за нравственное воспитание. Люблю Японию. У меня там полно друзей, в Японии переводят мои книги, в частности “Солнечное затмение”, “Деревянные кони”... Туда меня не раз приглашал президент “Сока Гаккай Интернешнл” Дайсаку Икеда. Мы мало знаем про то, что во время войны в Японии антимилитаристы выступали против режима, сидели в тюрьмах, их мучили. И тогда-то они создали антивоенную гражданскую организацию, которая теперь называется “Сока Гаккай”. В ней 12 миллионов членов. Ежемесячно добровольно они отчисляют в ее фонд десятую часть своего заработка. По всей стране, даже в маленьких поселках, “Сока Гаккай” имеет свои детские сады, свои начальные средние школы, свой потрясающий Сока-университет. Они издают двадцать своих журналов, а их ежедневная газета имеет пятимиллионный тираж, свое спутниковое телевидение. У них собственные финансовые возможности, и им не надо ни у кого просить денег.
— Завидуете им?
— Еще как! О таком можно лишь мечтать.
— В России могли бы создать такую систему помощи детям?
— Наша помощь детям, увы, сопровождается налогами. То, что свыше двух тысяч, облагается подоходным налогом. Нас поставили в положение работодателей, а в наших детях видят работников.
— Бейте тревогу!
— Мы доходили до самых верхов. Глухая стена! Там сидят сытые, довольные люди со своими играми. Есть у нас программа “Фронтовые дети Чечни”. Это около 75 не просто больных, а раненых. Мы им давали на лечение деньги. Случалось, помощь доходила до 20 тысяч долларов на ребенка. Очень помог в этом Иосиф Кобзон. Честь ему и хвала. Люблю его за это.
Коснусь одной судьбы. Девочка четыре года пролежала в детской республиканской больнице в Москве с простреленным позвоночником. Она никогда не будет ходить. Все это время мать ночевала на полу, на коврике у ее кровати. Исполнилось бедняжке 18 лет. Из детской больницы ее стали выписывать. А куда им ехать? Власти разрешили им купить квартиру в Москве. Мать девочки обратилась за помощью к нам. А в ту пору налог составлял 30 процентов. С открытого для нее банковского счета в 25 тысяч долларов налоговики собирались вычесть 5 тысяч в налог. Я возмутился, дал интервью одной из газет. И вдруг чудо — меня позвал министр по налогам, видно, кто-то ему прочел об этой девочке. На этой ответственной встрече я их корил, и они испытали неловкость. И все эти деньги ей вернули. Квартиру в Москве мы ей купили.
— А другие больные и несчастные дети разве не нуждаются в законодательном добросердии?
— К ним не достучаться. Плати — и все.
— Альберт Анатольевич, вы меня повернули к вашей вечной тревоге, к детским драмам и трагедиям. Пришла пора поговорить с вами о простом и житейском. Как поживает ваш сын Дмитрий? Он когда-то проходил в “МК” у меня студенческую практику.
— У меня уже внук Иван. Учится на третьем курсе психологического факультета МГУ. А у Дмитрия свой журнал “Няня”.
— Вы давно живете за городом, во Внукове. Чью дачу вы там приобрели?
— Большой дом Дунаевского.
— На гонорары купили?
— Тогда у меня вышло собрание сочинений в четырех томах тиражом 150 тысяч. За гонорар только первых двух томов я смог купить эту старую дачу. А теперь такой дом ни за какие шиши не купишь. Дунаевский построил дачу, но почти не жил в ней. Как только стройка подошла к завершению, он со своей женой Зинаидой разошелся. Мы с ней не встречались. Она продала дом кинодраматургу Минцу, написавшему сценарий “Полосатого рейса”. И этот фактически обветшалый дом мы купили. И восстановили.
— Сад есть?
— У нас лес и несколько яблонь. Разводим цветы. Каждый день еду на работу в фонд, а вечером возвращаюсь на природу. В Москве у нас квартиры нет.
— Есть ли у вас вдохновляющий девиз?
— Мой девиз — строки Марины Цветаевой: “Два на миру у меня врага. Два близнеца, неразрывно слитых: голод голодных и сытость сытых”.
Одну книгу Лиханов открывает фразой Спинозы: “Не плакать, не смеяться, а понимать”. Он живет по этому принципу. Здоров и свеж, хоть дожил до седин. Пожелаем юбиляру здоровья и успехов в его гуманном служении детям.
