Если бы мужа посадили, я носила бы в тюрьму передачи. Я ни за что не бросила бы его на произвол судьбы. Но мне не удалось добиться, чтобы ему дали срок...”
35-летняя Елена Аникеева сама написала заявление в милицию на своего мужа. Заметьте — любимого мужа. Она сделала это после того, как он стал приводить домой девчонок, которым едва перевалило за 10 лет.
Ее стараниями Вячеслав Аникеев месяц назад получил... три года условно. За несколько лет любовных утех с тремя школьницами. По условному году за каждую реальную искалеченную судьбу.
— А за что ему больше давать? — пожимают плечами местные следователи. — Девчонки сами виноваты: разве вы никогда не видели несовершеннолетних проституток?
Растлением малолеток у нас сегодня никого не удивишь. Обычное дело — как кража ведра картошки или драка по пьянке.
И лишь Елена Аникеева думает по-другому. Ей полагалось бы помогать мужу, давать взятки судьям и умолять родителей девочек отозвать дело. Но в этой пьесе абсурда роли распределились иначе: Елена в одиночку пытается опротестовать приговор и защитить пострадавших детей. Продолжая любить. Продолжая жить с мужем-преступником под одной крышей.
В маленькой Коломне пахнет святостью и безнадежной нищетой. Здесь церкви возвышаются над облупленными заборами, над домами, где трещины во всю стену и паутина на грязных окнах. Типовые коттеджи среди разваленных двухэтажек кажутся шикарными дворцами.
Лучшее заведение Коломны — дешевая забегаловка на центральной улице. Обед здесь — настоящий праздник. Как еще один день рождения или Новый год. Местные девочки мечтают иметь много-много денег, чтобы хоть раз наесться в таком кафе от пуза. Но где их взять, эти деньги?
— А пойдемте ко мне домой, — уговаривал Вячеслав Юрьевич Аникеев школьниц, — помоете полы, а я вам заплачу...
Девчонки охотно соглашались. Шикарный особняк состоятельного покровителя так заманчиво выглядит из окон их обшарпанных домов... И хотя вместо мытья полов он укладывал их в свою широкую постель, заставляя делать то, что на казенном милицейском языке называется “извращенными формами секса”, они шли к нему снова и снова. Убегали в слезах, а через день возвращались. Ведь за один сеанс “любви” они получали от 50 до 100 рублей. Немалые деньги для тех, у кого дома — пьющие матери, голод и нищета.
Гнилое детство
— Я Оленьку в тот дом отпускала совершенно спокойно, — вздыхает ее бабушка Надежда Петровна. — Думала, лишний раз внучка поест нормально...
Семья Ольги Питовой живет в “гнилушке”, которую обещают снести уже несколько лет. В их квартире нет ни воды, ни туалета, из всех коммунальных радостей — баллон с газом.
Ветхая облезлая лестница ведет на второй этаж. В нос бьет запах перегара, прогорклого сала и гнилой картошки. Куски выцветшего линолеума на полу, древний шкаф и железные кровати, застеленные штопаным тряпьем. В этом доме нет денег даже на икону — в углу, над Оленькиной кроватью, висит образок, нарисованный детской рукой карандашом на обрывке ткани. Но самодельная икона не спасает: несчастья преследуют Питовых из поколения в поколение.
— Меня саму изнасиловали в 17 лет, — плачет Надежда Петровна. — Я тогда только из детдома вышла, ничего в жизни не знала. А над дочерью моей, Катей, подонки надругались в 16. С тех пор у дочки крыша-то и съехала — ей дали вторую группу инвалидности. Катерина иногда бросается на внучку, на меня ножом замахивается. Но не заявишь же на нее в милицию: родная кровь все-таки.
Сын Надежды Петровны Сергей сидит в тюрьме. С ним Питовы порвали все отношения: в их доме нет ни одной открытки с зоны, ни одной фотографии Сережи.
— Когда Оленьке было 8 лет, сын пытался к ней приставать, я отбила, — вытирает глаза бабушка. — А два года спустя его посадили за изнасилование. Я прокляла Сергея. Может, поэтому у нас столько несчастий? Знаете, о чем я больше всего мечтаю? Повеситься на яблоне, у нас около дома. Но пока не могу: внучка держит.
Хотя сейчас Надежда Петровна никак не может поладить с девочкой — в последние два года Ольга стала нервной и раздражительной. Как раз с того времени, как начала “прибираться” у Аникеева.
“Я уйду от вас, выброшусь из окна! — кричала девочка, когда бабушка пыталась поговорить с ней по душам. — Не могу так больше жить!”
Оле в мае исполнилось 13 лет. На вид ей не больше десяти: худенькая, с огромными голубыми глазами и грустной улыбкой. Она отлично рисует, но никогда не станет художником: после седьмого класса Ольга бросила школу, чтобы работать уборщицей. Так сделала когда-то ее бабушка. Так поступила ее мама. Так произошло и с ней.
Меняю девственность на шоколадку
— А дочери нет дома. — В полдень мама второй жертвы, 14-летней Светланы, еле ворочает языком. — Шляется она где-то...
Света Симонова не бывает дома сутками. Ночует у друзей или уходит “гулять на речку”. Одежда — та, что дадут сердобольные соседи, еда — которой угостят подружки, а деньги на сигареты ворует у матери.
— Она у меня недавно тысячу сперла, — с трудом выговаривает Светина мама. — И хорошенько получила за это!
В квартире у Симоновых штукатурка хлопьями свисает с потолка, тараканы свободно гуляют по стенам, а школьный колченогий стол живет по соседству с грязной раковиной.
— Этот Аникеев должен сидеть! — Светина мама поднимает на нас глаза. Один глаз у нее голубой, а второй, подбитый, — темно-карий. — Хочу, чтобы дали ему за такое, как его, развращение три года тюрьмы!
Это только слова — мать догадывалась, зачем ее дочь бегала к Аникееву. Но не возражала. По крайней мере, Светка реже таскает деньги из ее кошелька...
Светлане нравилось играть у Вячеслава Юрьевича в компьютерные игры, кататься с ним на “БМВ” и пить чай с шоколадными конфетами. Она ездила с Аникеевым за святой водой на источник. А там, в богомольном месте, на байковом одеяле, которое он всегда возил с собой, тот лишил ее невинности. За 100 рублей, шоколадный батончик и бутылку кока-колы.
Третья пострадавшая, 12-летняя Катя, живет с Аникеевым на одной улице. Катерина ни за что не расскажет о том, что с ней творил сосед: она привыкла выворачиваться и врать, чтобы ее не избили родители.
Их дом и особняк Аникеева разделяет всего несколько метров, а кажется — километровая пропасть. Настоящий дворец — кирпичный забор, огромная собака во дворе и евроремонт внутри, — такую роскошь провинциальные девочки видели разве что по своим стареньким ламповым телевизорам.
Свадьба вместо 100 баксов
57-летний Вячеслав Юрьевич вместе с женой Еленой поселился в Коломне всего пару лет назад. Раньше мотался по стране, сколотил внушительное состояние, и теперь спокойно и безбедно может доживать свой век. Они кажутся странной парой: рыхлый, с масляными глазками и оплывшим лицом Вячеслав и молодая симпатичная Лена — моложе мужа на 22 года. Поначалу соседи даже принимали их за дочь с отцом.
— Я очень сильно зависела от него, — признается Аникеева. — Шагу сама ступить не могла. Даже разрешение у него спрашивала, чтобы чаю попить. Он всегда доминировал, всегда с легкостью управлял мною.
Когда-то Вячеслав осыпал Лену лепестками роз, дарил дорогие подарки. Красивые ухаживания всегда трогают женское сердце: она полюбила его. Пусть четырежды разведен. Пусть бабник, волочащийся за каждой юбкой. Все равно.
Внимательный и заботливый Славик сильно изменился после свадьбы. На любой упрек своей молодой жены отрезал: “Чего ты жалуешься? Другим бабам я обычно по 100 долларов выдавал, а на тебе женился!”
— Уж лучше бы взяла 100 баксов, — вздыхает Лена. — Он сломал меня душевно. Внушил, что я ничтожество, не женщина, не человек вообще.
Вячеслав самолично кормил ее с ложечки, когда ему захотелось, чтобы жена поправилась. А когда раскормил с 44-го до 50-го размера, обозвал “жирной коровой”. Чтобы остаться с любимым мужем, Лене пришлось голодать несколько месяцев.
— Ты старая и дряблая, — брезгливо морщился супруг. — В постели тебе нечего делать!
После таких тирад она впадала в ступор. И безучастно слушала рассуждения мужа о молоденьких девочках. “У 13-летних девчонок сиськи вот такие, — показывал Слава жене детскую порнографию. — А вот это — одиннадцатилетки, грудь еще совсем не развита”.
Через некоторое время фотокарточки сменили живые модели. В особняке Аникеевых все чаще появлялись маленькие гостьи. Иногда Лене подолгу не открывали дверь, порой навстречу выбегали зареванные девчонки. А потом в ванной со своей мочалки она снимала чужие волосы.
Ей казалось, что она сходит с ума. Такого быть не могло.
— Но в конце концов девчонки сами рассказали, что они делают в моем доме, — вспоминает Аникеева. — Я пошла в органы соцопеки, но проблемы этих несчастных детей там никого не интересовали.
Лена выложила все родителям девочек. Думала, те побегут в милицию, боялась, что устроят над мужем самосуд. Но и на них ее рассказ впечатления не произвел, все оставалось по-прежнему.
— Мне было очень трудно на это решиться, но я сама заявила в милицию на мужа. Надеялась — вот все расскажу и тихонечко отойду в сторону. Дальше делом займутся другие люди. А вышло, что я — главная обвинительница! Родителям девочек ничего не надо. Я, конечно, должна бы защищать своего мужа, а не пытаться засадить в тюрьму, но ведь кто-то же должен был закрыть этот бордель!
Любовь зла...
Городской суд г. Коломны вынес Вячеславу Аникееву на редкость мягкий приговор: за долгую связь с тремя малолетками он получил три года условно.
— Я не знаю точно, давал ли муж взятку кому-нибудь, — разводит руками Елена. — Но накануне суда со сберкнижки он снял семьдесят тысяч рублей.
“Они же сами согласились!” — вот постоянный рефрен, который звучал в речах всех тех, кто по долгу службы должен был встать на защиту несчастных детей, — милиционеров, судей, работников органов опеки. Действительно, в чем виноват Аникеев? Он любит детей — подумаешь, немного переборщил в этой своей любви...
— У нас на панель чуть ли не с детского сада идут, — пожимает плечами следователь Фильков. — Девчонки сами в постель к этому мужику легли, он их не насиловал. К тому же одна из них компенсацию получила — целых 25 тысяч рублей!
Компенсацию за моральный ущерб выплатили только одной из пострадавших. Потому что родители остальных жертв ничего не просили. Точнее, не знали, что за такие дела им полагается компенсация.
В итоге секс со школьницами обошелся Аникееву ниже “рыночной стоимости” — 4000 в год на каждую. Дешевле даже, чем услуги взрослых и потасканных путан.
И всем хорошо: пьющей маме прилично обломилось на водку, престарелый сластолюбец может и дальше наслаждаться детскими телами, а девочки нашли доступный способ зарабатывать деньги.
Единственный человек, который считает себя пострадавшим, — жена педофила. После суда их отношения почти не изменились: поначалу Вячеслав покричал на жену, а теперь все встало на свои места. Он не требует развода, она живет с ним под одной крышей. Готовит ему обеды и ласково называет Славиком. При этом обивает пороги родителей малолеток и уговаривает их опротестовать приговор.
— Он же будет и дальше ломать девчонкам жизни, — объясняет свои действия она. — Сам сказал мне после суда: как спал с малютками, так и буду спать!
— Так почему же вы не уходите от мужа? — недоумеваем мы.
— Я до сих пор люблю его, — опускает глаза Лена...
Ее раздирают противоречивые чувства. Она страдает от вины перед мужем и перед чужими детьми, попавшими в их дом-вертеп. Она мнет в руках кружевную салфетку, выражение отчаяния на ее лице то и дело сменяется вымученной улыбкой. Она немеет, когда в комнату, где мы сидим, входит супруг. А Вячеслав совершенно спокоен: он ничуть не переживает из-за условного срока, он уверен в себе и доволен жизнью. Еще бы, ведь он ее хозяин. И никто ему не указ — ни закон, ни люди, призванные его исполнять. А жена... Пусть себе дурью мается, не стоит внимания обращать. Все равно от нее ничего не зависит.
Этот старинный российский город — вовсе не исключение из правил, подобное происходит у нас в стране повсеместно. Везде, где до растущих придорожной травой детей нет дела ни родителям, ни органам опеки, ни милиции. Вот и подрастают девочки на радость педофилам, а потом пополняют ряды проституток где-нибудь на Ленинградском шоссе. Протоптанная дорожка: уже в одиннадцать лет они знают, как достать деньги. И то, что с ними делают взрослые дяди, воспринимают как данность, как обычное положение вещей. Пусть и неприятное, зато доходное и никем не наказуемое...
(Имена и фамилии потерпевших изменены.)
