В своей февральской статье в “МК”, озаглавленной “Смертельное недоверие”, я писал о взаимоотношениях между властью и бизнесом. О том, что наша бюрократия является главным тормозом для развития страны, потому что она понимает задачи развития лишь как задачи личного обогащения и не способна быть партнером для эффективного несырьевого частного бизнеса. Что Кукшкинды, Берлаги и Корейки из “Внешросгаз-нефтепромюгансоборонгеркулеса” и прочих госконтор, контролирующих наиболее денежные, нередко монопольные отрасли экономики, занимаются “нецелевым использованием” (политкорректное определение казнокрадства) вверенного им “колхозного” имущества и позорят страну, прожигая казенные деньги на собственные самолеты, яхты, дорогие бутики и VIP-отели за рубежом.
Когда в апреле месяце президент сделал борьбу с коррумпированной бюрократией (“как федеральной, так и местной”) стержнем своего послания Федеральному собранию, я ему аплодировал. Для нормального человека очевидно, что прогнившая насквозь система управления не позволяет осуществлять нужные для народа решения. Сверху донизу — от высокопоставленного сановника, получающего “откат” за росчерк пера, до гаишника, зарабатывающего на жизнь взмахом полосатой палки, — пирамида коррупции душит общество, закупоривает его кровеносные сосуды.
С того памятного собрания в Мраморном зале Кремля прошло полгода. И что же? Порой складывается ощущение, что воля верховного главнокомандующего разбивается о непреклонную жизненную позицию ожиревших на государевых харчах тыловых крыс, топится усилиями вороватых “прапорщиков”, которым по барабану что “кормило”, что “кормушка”.
Взлет не разрешили
Термин “государственно-частное партнерство” в последнее время стал чем-то вроде заклинания. Его обожает премьер. Его произносят со всех высоких трибун, в верности ему клянутся чиновники всех рангов. Если так пойдет дальше, скоро им начнут называть детей, и по аналогии с Урюрвкосом, Тракториной или Даздрапермой появится Гэчепина. Между тем на наших глазах, буквально за несколько месяцев, усилиями все тех же заклинателей было фактически уничтожено то самое, причем единственное успешное государственно-частное партнерство.
Надо ли говорить, что означает для России с ее огромными пространствами ответ на вопрос: быть или не быть авиастроительной державой? Потерять способность делать свои самолеты, способные обслуживать жителей бескрайних пространств, — значит, потерять по крайней мере часть суверенитета, оказавшись в зависимости от воздушных корабелов из “Боинга” и “Эйрбаса”. Однако наши чиновники образца 90-х годов не очень-то переживали насчет суверенитета, им на него было, в общем-то, наплевать. Они готовы были “сдать” эту отрасль (впрочем, как и все остальные, составляющие основу нормальной высокотехнологичной постиндустриальной экономики) и практически к 2000 г. ее сдали. Авиазаводы не работали, пребывая в состоянии перманентного банкротства, до их закрытия оставался лишь один вполне технический шаг.
Новый президент по существу сделал спасение авиапрома своим национальным проектом. Его многочисленные выступления и решения на эту тему в 2000—2005 гг. общеизвестны. Упомяну лишь заседание Госсовета в феврале сего года, слова об авиапроме, сказанные на Украине и в Германии. В отличие от чиновников, которые в любом проекте (а уж тем более президентском, да еще хорошо б национальном!) видят очередную кормушку, удачную возможность освоить энное количество миллиардов бюджетных денег, мы понимали, что единственный спасительный путь — выстроить производства под потребности рынка, под спрос авиаперевозчиков. А для этого в авиапром направили частный капитал, который интересует коммерческая отдача от эксплуатации самолетов, а не “откаты” от мертворожденных проектов вроде “Ту-334” или RRJ (Russion Regional Jet — исконно “русское” название для нашего самолета, не правда ли? Впрочем, форма здесь полностью отражает содержание: это детище чиновничьего лоббизма, с которым они носятся как с писаной торбой, на 70 процентов будет собираться за рубежом. Если, конечно, вообще так и не останется на бумаге).
Частный капитал пришел, создав с нуля компанию “Ильюшин Финанс Ко”. Это был именно тот капитал, который принято называть словом “национальный”. Инвесторы ИФК не рассчитывали на немедленную прибыль. Открою страшную тайну: они ее вообще ни разу за 6 лет не получили. Под инвестиции мы подтянули лучших в стране менеджеров, потенциал которых многократно превышает чиновничий (хотя последние, увы, остаются хозяевами отрасли).
Благодаря им, благодаря их уму, талантам и деньгам за несколько лет удалось практически невозможное — отрасль ожила, начала подниматься с колен. Воронежский и Ульяновский авиазаводы вышли из смертельного пике, их финансовые показатели улучшились в разы, менеджерам ИФК удалось не только загрузить производства, но и набрать на миллиарды долларов заказов (коммерческих, подчеркну!), обеспечивающих загрузку на 5—7 лет работы. В Воронеже даже начали собирать самолеты на экспорт — впервые с советских времен два “Ил-96” для Кубы, были аналогичные планы и в отношении других стран.
Но государство как партнер, на добрые отношения с которым строился расчет, по своей природе не изменилось. Сначала оно настояло на продаже ему активов успешного акционерного общества не по рыночной оценке (“Эрнст и Янг” — 156 млн. долл.), а по ликвидационной стоимости — за 130 млн. долл. (затем за 4 года вернуло свои инвестиции в капитал ИФК в виде налогов, заплаченных работающими благодаря заказам ИФК предприятиями). Убедило частных акционеров отказаться от контрольного пакета и стать миноритариями. Бизнес молча проглотил все это: ведь партнеры же, главное — интересы дела и результат.
Сейчас вместо поддержки часть чиновников гробит реальный проект уже летающего самолета “Ан-148”, обозвав его “иностранным” (это про региональный лайнер, разработанный в украинском КБ им. Антонова и на 60% собираемый в России!). Наконец, в июле случилось знаменитое теперь уже “дело “Ильюшин Финанс”, по которому в один день Генпрокуратурой было проведено предварительное следствие, и в тот же день Басманный суд, “разобравшись в ситуации”, арестовал частные активы в ИФК. “Посадка” всего парка “Ил-96” на фоне бьющихся чуть ли не каждую неделю “Боингов” — это уже так, мелкий штрих к общей картине. Вот такое многократное “спасибо” за успехи в отрасли, которые стали очевидны (скажу скромно) нам и (отдам должное) Минэкономразвития. Напомню, что мы спасли отрасль, где основным собственником осталось государство.
Обеспечительный арест предполагает, что прокуратура подозревает частный бизнес в том, что он нанес имущественный ущерб государству. Скажите, можно подозревать человека, вложившего в отрасль за 5 лет около 200 млн. долларов, в том, что он сам у себя и своего предприятия украл миллион или два? Если да, то такому “вору” самое место в психушке. Да и в чем смысл обеспеченного ареста, если активы ИФК, не считая столов, стульев и бумаг, в принципе пока неликвидны и “увести” их просто некуда? Наконец, надо еще разобраться, кто кому нанес ущерб. Ведь бизнесу-то никто ничего в виде налогов не вернул (см. выше), а дивидендов что-то не видно.
Я много читал в нашей, да и не только нашей прессе, что это дело — некая “черная метка” мне из Кремля, что это какой-то там политический заказ… Глупости все это. Просто банальная, убогая зависть и ревность к успешному предприятию, которое никак не вписывалось в такие привычные и отработанные схемы “распила” бюджетных денег. Так или иначе, погром в “Ильюшин Финанс” очень хорошо показал, на каких принципах наше государство хочет и умеет партнерствовать. Теперь, чтобы выгнать бизнес из любого проекта, достаточно будет заказать уголовное дело о недобросовестности его менеджеров. Плевать, что акционеры не обращались с претензиями. Это можно сделать с любой компанией, где есть государственные активы.
Недоверие, проявленное государством, оказалось смертельно для дела спасения нашего авиапрома. Смешно видеть беспомощные лица и слышать лепет чиновников, не знающих, как теперь быть, как выполнять президентское задание. Они ведь сами только что вытолкали пинками тех, кто знал, умел и показал им как. Интересно теперь будет посмотреть, что они будут делать дальше со своими государственными авиазаводами, государственными лизинговыми компаниями и государственными авиаперевозчиками. Скорее всего скоро не останется ни тех, ни других, ни третьих. Потому что после того, как пойдет под нож сама отрасль, вместе с техникой “оттуда” придет и их лизинг, и их перевозчики. А те, кто обрезал России крылья, будут летать на “Боингах” — они ведь им так нравятся, эти надежные и безопасные машины…
Это недоступное доступное жилье
Еще один интересный аспект нашего насыщенного судьбоносными инициативами политического бытия — это реализация президентских проектов в социальной сфере. Один из главных таких национальных проектов — решение жилищной проблемы, обозначенный правительством как программа “Доступное и комфортное жилье — гражданам России”. Глава государства очень верно нащупал этот социальный нерв. Именно бытовая неустроенность большинства россиян, нерешенность главной, влияющей на ощущение качества жизни проблемы — жилищной — создает напряженность в обществе.
Впрочем, об этом сейчас, после выступления президента, не говорит разве что ленивый. Причем речи, как и в случае с авиапромом, все больше напоминают шаманское камлание. Хочу заметить, что Национальный инвестиционный совет уже несколько лет занимается этой проблемой, и я могу смело утверждать, что если реализация проекта будет и дальше происходить в духе камлания, всех нас ожидает очень большое разочарование. Дело в том, что формула “доступное жилье” имеет два смысла. Она означает, что жилья должно быть много и оно должно стоить дешево. Эти вещи, как понимает любой, даже мало сведущий в экономике человек, очень взаимосвязаны. Проблема в том, что у нас нет ни того, ни другого.
Потребности населения в новом жилье сейчас составляют порядка 2,5 млрд. кв. м. Даже если довести ввод в эксплуатацию нового жилья до 80 млн. кв. м. в год к 2010 году, как это предусмотрено планами правительства, на удовлетворение этого спроса (с учетом ежегодно увеличивающегося фонда ветхого жилья, подлежащего замене) уйдет порядка 100 лет. Оказывается, наша зацикленная на панельном и модном нынче монолитном домостроении строительная индустрия просто неспособна производить больше.
Единственный выход — сделать ставку на малоэтажное строительство блочно-каркасных домов, собираемых из своего рода “модулей”. В основе этих конструкций — экологически безупречная древесина, то есть возобновляемый ресурс, с которым у нас никаких проблем никогда не было. Кстати, такие дома — основа жилого фонда в США, Канаде и Северной Европе, то есть в странах, где климат схож с нашим. Цеха по выпуску комплектующих для них очень быстро создаются и так же быстро окупаются. Один такой завод в Северной Ирландии выпускает порядка 10 тысяч домов в год, что при средних размерах дома в 200 кв. м составляет порядка 7% всего жилья, вводимого сейчас в России (около 30 млн. кв. м в год).
Несколько российских компаний уже начали пробовать развивать программы массового строительства быстро возводимого малоэтажного жилья. Самое удивительное в том, что главные проблемы с формированием доступной, то есть низкой цены у них возникли именно тогда, когда они начали взаимодействовать с государством. Известно, что земля и строительный рынок зачастую жестко контролируется местными чиновниками и их родственниками. В такой кровной заинтересованности нет ничего удивительного: в условиях процветающего в отрасли монополизма вложения в строительство по отдаче могут составить неплохую конкуренцию наркобизнесу.
Выяснилось, что оформление земли под застройку в силу не только официальных выплат, но и разного рода “неформальных” вознаграждений увеличивает стоимость домов как минимум в два раза! Выкупать землю эти компании вынуждены на аукционах, конкурируя с фирмами, заведомо ориентирующимися на “элитного” клиента, для которого 5 тысяч долларов за метр — не потолок. И, между прочим, устанавливающие этот порядок нормы входят в так называемый “пакет законов о доступном жилье”. Сюжет, достойный Зазеркалья!
Но и это еще не все. Принципиальное ускорение темпов жилищного строительства невозможно при нынешней модели формирования спроса и предложения на жилье. Говоря о доступности, я имею в виду такой дом или квартиру, которую средняя семья могла бы без фатального ущерба для своего бюджета оплачивать в течение 10—20 лет. То есть речь идет об ипотеке. Сейчас возникла идея начать субсидирование ставок по кредитам. Однако, даже если опустить годовую процентную ставку ниже инфляции, все равно для получения кредита нужен первый взнос, который может составлять до 30%. На самом деле именно эта сумма для большинства желающих обзавестись своей собственной крышей над головой становится непреодолимым барьером. В итоге ипотека опять-таки становится “игрушкой для богатых” — она концентрируется на ликвидных рынках Москвы и Санкт-Петербурга и доступна все тем же 5%.
Очевидно, что, если государство действительно хочет сдвинуть с мертвой точки решение жилищной проблемы, надо сделать две вещи. Прежде всего отделить программы строительства доступного жилья от рынка коммерческой недвижимости. Для тех, кто работает по этим программам, необходимы особые условия, и здесь никуда не денешься от государственно-частного партнерства. Но само государство не должно здесь ничего вкладывать (не дай Бог! Иначе это будет еще одна грандиозная кормушка для “освоения”). Оно должно помочь с оформлением земли под новые поселки (или как минимум не брать за это денег). Пусть эта земля остается в госсобственности — с гарантированным правом владельцев домов ее выкупить. Кроме того, государство должно сделать так, чтобы принадлежащие ему монополии (энергокомпании, водоканалы и т.п.) не брали плату за подключение сетей. Тем более что деньги на их содержание и развитие уже заложены в существующие тарифы.
А вот на что государство может и должно потратить деньги, так это на то, чтобы помочь людям со средним и низким уровнем доходов получить и обслуживать ипотечный кредит. Специфика строительной отрасли такова, что увеличение объемов строительства ведет к резкому оживлению деловой активности во всех смежных секторах экономики — ЖКХ, дорожном строительстве, производстве мебели и отделочных материалов, товаров для дома и т.п. В этой ситуации, с учетом довольно высокого уровня налогообложения всех этих видов бизнеса, бюджетные деньги, вложенные государством в ипотеку сегодня, окупятся быстрее, чем придется даже планировать расходы на субсидии в бюджете следующего года.
Кстати, что касается ВВП, над удвоением которого у нас поломано столько копий, то с помощью жилищной помпы его можно и утроить к 2010 г. Во всяком случае, одной из “точек роста”, ставших основой процветания американской экономики, был именно строительный бум.
Вечнозеленый партхозактив
На этих двух примерах — авиапроме и доступном жилье — хорошо видно, как наша славная чиновничья рать с легким сердцем похоронила один президентский проект и может запросто похоронить другой, еще более амбициозный. Оба этих проекта объединяет то, что в их основе лежит идея государственно-частного партнерства. Пять лет назад, когда о ГЧП еще никто и слыхом не слыхивал, мы в Национальном инвестиционном совете изучали мировой опыт такого партнерства и пытались применить его в нашей действительности. И тогда мы поняли, что ГЧП в наших условиях имеет природу, отличную от того, что существует на Западе.
Там такое партнерство создается тогда, когда государству требуется привлечь крупный частный капитал и мозги. Там это действительно партнеры, доверяющие друг другу. У нас же, где коррупция является чуть ли не главным механизмом перераспределения благ, ГЧП — единственная работающая модель, позволяющая ее хотя бы минимизировать. Потому что в условиях, когда имеющие разные интересы партнеры объединены в одном проекте, каждый из них будет следить за тем, чтобы другой не украл ни копейки и направил средства в коммерчески верный проект. Здесь такой порок, как недоверие, может оказаться полезным контрольным механизмом.
Говоря о недоверии, существующем между государством и бизнесом, я отнюдь не пытаюсь выгородить наше деловое сословие. Когда телеведущие новостей с гордостью сообщают нам о том, что российский бизнесмен купил очередной спортивный клуб в Европе, или о том, что французская Ривьера скоро станет русской, а Куршевель будет переименован в Хрюшавелово, мне лично становится стыдно. Точно так же мне стыдно, когда с тем же державным пафосом нам выдают выплату 13-миллиардного бонуса временно управляющему “Сибнефтью” за “восстановление командных высот государства в нефтяном секторе”. Когда-то, в начале века, мы думали, что безответственный, живущий по своим “понятиям” бизнес, ориентированный на разграбление страны и вывод активов за рубеж, остался в прошлом. Увы, офшорная олигархия живет и здравствует, приспосабливая “вертикаль” под свои нужды.
Это происходит потому, что, к сожалению, российская деловая элита — это не Генри Форды и не Биллы Гейтсы. В значительной своей части она была создана государством и вместе с чиновничеством до сих пор составляет все тот же вечнозеленый партхозактив. Глядя на чиновника, наш капиталист зачастую смотрит в зеркало, и наоборот. Поэтому, когда представители бизнес-сообщества, притесняемые властью, начинают апеллировать к народу, народ говорит: “Чума на оба ваши дома!”.
И правильно делает. Потому что сообщество не сделало ничего, чтобы заслужить уважение со стороны большинства. Напротив — само в себе оно культивирует презрение к тем, кто, с его точки зрения, принадлежит к иной касте. Но наше общество — не кастовое, в нем нет на самом деле никакого почитания более богатого и сильного. Поэтому в ответ на свое чванство те, кто мнит себя “олигархом”, получают недоверие и глухую ненависть.
Произошел ужасающий разрыв между обществом и его элитой — что политической, что деловой. В стабильном государстве разные группы и классы представляют собой сообщающиеся сосуды, где каждый в меру своих умственных сил и таланта может менять социальное положение. У нас же эти сосуды не сообщаются. Презрение с одной стороны и недоверие с другой — вот что страшно, вот что является угрозой будущему страны. И это надо менять, проталкивать тромбы, а если надо — проводить операцию по шунтированию.
Например, я убежден, что нам необходимо выработать механизмы, вводящие разумные ограничения на рост личного потребления граждан. Например, “вынул” из производительных сил на личные нужды сумму больше 500 млн. долларов — государство может ограничить твое состояние “репрессивным” налогом. Если наш имущий класс не способен к самоограничению, не обладает соответствующей культурой и не может сам понять, что кроме личного обогащения существует ответственность перед страной, перед людьми, за счет которых они обогащаются, — надо вводить внешние рамки. Человеку не нужен миллиард долларов “на карманные расходы”.
* * *
Будучи по характеру оптимистом, я уверен, что мы преодолеем испытание недоверием. Совместно работать над этим должны и бизнес, и государство, и все общество. Но, говоря объективно, сейчас больше всего успех зависит от позиции государства. И хотелось бы, чтобы перелом произошел не в прекрасном далеко, а при жизни хотя бы моего поколения.
