В Фершампенуазе нет горячей воды, коренная парижанка ни разу не видела евро, в Берлине жалуются на нерегулярную работу рейсовых автобусов и все скопом завидуют жителям Варны — там хоть железнодорожная станция есть, а значит, связь с большой землей лучше и надежнее. Это не дурной сон и не страшилка, придуманная арабским сказочником, не питающим особо теплых чувств к Европе. Это Южный Урал.
— Это Порт-Артур-то в Чесменском районе?!
Да что ты говоришь! — спорят встречавшие меня в аэропорту, но к единому мнению о том, где находится упомянутый населенный пункт, так и не приходят. — А вы только в Фершампенуаз поедете?
— Хотелось бы еще в Париж и Берлин попасть.
— В Париж понятно — там башня. А в Берлин-то чего ехать? Неинтересная деревня.
Роза ветров
Переезжаем реку Урал. Автоматически вспоминается недоплывший бедняга Чапаев.
— На середине этого моста, — поясняет водитель, — закончилась Европа, теперь будет сплошная Азия.
В центре Нагайбакского района Челябинской области, в поселке с труднопроизносимым, но красивым названием Фершампенуаз (один из переводов с франц. “делающие шампанское”) редкие фонари и грунтовая дорога.
— Признайтесь, Фер-шам-пе-нуаз выговариваете все и в любом состоянии?
Водитель Валентин смущенно улыбается:
— В “любом состоянии” не всегда получается. Вообще местные чаще называют его просто Фершанкой.
Дома меня усиленно пугали командировочным бытом в уральской избе: мол, печку топить не умеешь, водой вечно травишься… Поэтому за пару дней ожидания изба превратилась в почти осязаемый кошмар.
— Вас в гостиницу велели доставить, — успокаивает Валентин.
— А в Фершампенуазе разве есть гостиницы?
— Две! — с гордостью сообщает он. — Ну вот и приехали.
Это была изба. Изба на краю деревни с мертвыми ночными окнами. Валентин выдает мне два ключа и прощается. Дому лет 150, если не больше. Но деревянное строение делали на совесть, поэтому жив курилка, дышит и внимательно разглядывает очередного постояльца. Под напором бескомпромиссного уральского ветра дом говорит на разные голоса, переходя от скрипучего до визгливого. Как историю рассказывает. Строил его казак зажиточный, дом большой, на внуков-правнуков рассчитанный. Потом Урал стал красным, и все перевернулось. Кровью умывались здешние окошки и лестницы. Выключить свет я так и не решилась.
Уральские пельмени
С утра меня тащат в районную больницу, потому что это самая свежая постройка в поселке, сияющая пластиковыми окнами и новым медоборудованием. Фершампенуазцы ею страшно гордятся. В частности, еще и потому, что это единственное здание, где есть горячая вода.
Средняя зарплата в Нагайбакском районе 4315 рублей, в сельскохозяйственном секторе и того меньше — 2300. От безрадостных фершампенуазских перспектив молодежь перемещается в Магнитогорск — там уровень жизни на порядок выше.
Кстати, в районе с населением в 25 тысяч целых 6 музеев. В местной картинной галерее (тоже бывшая казацкая изба) рассказывают про Ноя и московского скульптора Полищука. Нагайбаки придерживаются версии, что Ной у горы Арарат и не был. А причалил он со всеми своими тварями к уральской горе Шихан. Поэтому каменную чашу, наполненную дождевой водой, на вершине Шихана считают могилой библейского героя.
Полищук отметился на другом поприще. Однажды администрация Нагайбакского района через Магнитогорскую галерею искусств “выписала” его ваять знатных уральских колхозников и старателей. Чтобы выполнить бюст в бронзе, сначала необходимо сделать глиняную форму. Вот Полищук и привез с собой три мешка московской глины. Разочарование его было велико, потому что в Нагайбакском районе кирпичные заводы появились страшно сказать как давно, и здешняя глина обладает уникальными свойствами. Скульптор высыпал всю привезенную глину и работал с местной. Обратно в Москву он, понятное дело, вылетал с мешками.
Местное кафе “Бон суар” (в переводе с франц. “добрый вечер”) построено как раз из дореволюционного кирпича и прекрасно сохранилось. Рядом второй фершампенуазский пункт общепита, название которого невольно вызывает улыбку, — кафе “Армения”. Коронное блюдо — пельмени. Уральские армяне — народ оборотистый, и местную кухню они освоили в мгновение ока.
Увы, шампанское в Фершампенуазе никто не делает.
О происхождении европейских названий здешних сел нагайбаки говорят с нескрываемым удовольствием. Вообще, фантастика: в послереволюционные годы под влиянием буйного времени переименовывали все и вся. А на красном Урале чудом уцелели и существуют по сей день “капиталистические” Кассель, Лейпциг, Арси, Париж, Берлин и Фершампенуаз. Все упомянутые населенные пункты связаны с Отечественной войной 1812 года и посвящены славным победам российского оружия. После покорения очередного европейского города казаки забирали главный трофей — название. Забирали, а потом дарили диким деревням Южного Урала.
Как фанера над Парижем
На днях указатель на Париж сперли.
— Пришлось в темпе восстанавливать — все-таки туристы ездят, да и журналисты заглядывают все чаще, — жалуется начальник отдела культуры района Раиса Сидорина.
Первое, чем поражает уральский Париж, — это обилие всякой живности. За заборами орут на разные голоса коровы, свиньи, барашки, гуси и куры. Кролики и пчелы тоже присутствуют, но молча.
Посему день среднестатистической парижанки начинается с подъема с первыми парижскими петухами. Первый пункт в ее расписании — дойка коровы, потому что не подоишь — не будет тебе ни молока, ни творога, ни масла. Потом буренку надо отогнать в деревенский табун и со спокойным сердцем начинать готовить завтрак. Следующими после крупного рогатого скота идут дети, которых необходимо накормить завтраком и отправить в садик или школу. После обеда — огород. А многие парижанки еще и работают. В этом случае день с коровами, огородами, детьми и т.п. перемежается побегами на работу и обратно.
У научного сотрудника здешнего Лувра, то есть сельского музея, Ирины Ивановой, коров две — Дочка и Манька. На вопрос про евро коренная парижанка краснеет и говорит, что европейскую валюту пока ни разу не видела. Да и где ее увидишь, когда в местных деревнях зарплату дают частично деньгами, частично продукцией системы “корм для скотины”! Поэтому народ живет самым натуральным хозяйством.
С растениеводством в Париже как-то не очень, зато на возрождение животноводства люди имеют серьезные виды. В прошлом году бывший колхоз вошел в состав крупной агрофирмы.
— С 1992 года по 2005-й парижане не получали зарплату, — рассказывает исполнительный директор хозяйства Федор Маркин. — Лучшие кадры разбежались, кто на северные деньги подался, кто куда. В прошлом году инвестор рассчитался со всеми. Нагайбаки вообще работать любят. У нас считается позорным, например, если человек собирается выдавать дочку замуж или сына женить, а у него забор не покрашен.
На этой мажорной ноте мы проезжаем мимо забора ядреного розово-малинового цвета.
— Сказано было: без фанатизма, — сердится руководство.
Хозяин гламурного забора, смущаясь, поясняет, что цвет выбирала жена…
Мужской части парижского населения очень нравится версия о том, что казаки в ходе войны 1812 года привезли на Урал не только французские названия, но и самых настоящих парижанок.
— Ирина, скажите, как музейный работник, эта версия имеет право на существование?
— Возможно, так оно и было. Во время войны подобные трофеи, назовем их так, — дело обычное. Известно, что в сегодняшней Франции есть потомки нагайбаков, тех, кто остался там с 1812 года. Значит, и у нас такой поворот не исключен.
Деревенскую “Галери Лафайет” представляют три румяные тетеньки с баулами, в коих мирно покоится китайское тряпье. Одна наотрез отказывается фотографироваться, потому что считает, что “баульный” труд убивает в парижанке женщину. Впрочем, не так уж она и не права.
Пока я снимаю пейзажи, мимо с грохотом пролетают телеги — это народ с обеда возвращается на работу. Особым шиком местные извозчики считали как следует наддать на повороте и промчаться в пяти сантиметрах от столичной журналистки. Краем уха слышу, как очередной “цок и цок и цок” превращается в “цок-цок-цок”.
— Месье, вы сбиваете с такта весь Париж.
Мужичок в шапке-ушанке примирительно улыбается.
Эйфель перевернулся бы
Большинство парижских жителей принадлежат к редкой этнической группе — нагайбакам. До 1996 года национальность эта официально не регистрировалась, и нагайбаки записывались кто русскими, кто татарами. Что в общем-то даже удобно, потому что по сей день жители района с энтузиазмом отмечают как православную Троицу, так и мусульманский Сабантуй. Государственному подтверждению наличия нагайбаков в природе здесь обрадовались несказанно, но радость была недолгой — в паспортах нового образца графу “национальность” упразднили. И доплат из федерального центра “за малую народность” почему-то не перечисляют.
— Вы хоть хорошо про нас расскажете? — тревожно вопрошают парижане. — А то как ни напишут — то гадость. То шапки мы не такие носим, то говорим не так…
Нагайбаки, кстати, говорят “из Парижа” с ударением на последний слог и иного произношения не признают.
Прошлым летом в Париже случилось крупное событие. На центральной улице поселка — Советской — открыли Эйфелеву башню —
50-метровую условную копию французской. Говорят, уральский дилер сотовой связи затратил на эту вышку (чем на самом деле является местное “творение Эйфеля”) на 4 млн. больше, чем на стандартную, и не прогадал. На ее фоне фотографируются свадьбы, ее показывают как основную достопримечательность туристам, местный музей потихоньку приторговывает фотографиями стальной “француженки”. А на вышке ненавязчиво и крупным шрифтом указано название хозяйствующей компании.
Башня поспособствовала новому витку парижского туризма. Две француженки приезжали делать репортажи для “Либерасьен” и “Фигаро”. А один сентиментальный француз, в прошлом выпускник нашего ВГИКа Марк Звигульский, специально перед поездкой в Нагайбакский район ходил к настоящей Эйфелевой башне, чтобы потом передать привет ее “младшей сестре”.
— Людям башня нравится, — говорит Ирина. — Рядом Дом культуры, по вечерам молодежь собирается, да и просто жители. Скамейки удобные поставили, вечером подсветку включают — красиво.
На самом деле, когда задумаешься о том, что люди приходят сюда вечером, чтобы погулять вокруг вышки сотовой связи, становится немножко неловко. Даже если не брать во внимание всякую вредную дрянь, которую, как правило, излучают подобные конструкции…
А планы в Париже наполеоновские. Очень хочется открыть “Мулен Руж”. Правда, пока непонятно, кто туда будет ходить — денег-то у народа нет.
Поэтому пока решили замахнуться на фонтан. Если французы сдержат слово (сейчас как раз ведутся переговоры) и профинансируют проект, уже в этом году рядом с Эйфелевой башней появится маленькая копия знаменитого фонтана “Четыре времени года” с аллегорическими фигурами Парижа, Сены и Марны.
Еще один уральский парадокс: деревню назвали Парижем в честь того, что надрали задницы французам. Но именно потомки Наполеона ездят сюда с особым удовольствием и даже обещают подкинуть деньжат, чтоб больше на Францию похоже было.
Все перепуталось-перемешалось в Челябинской области, как в доме Облонских. Уральские парижане страшно завидуют фершампенуазцам, потому что это во Франции Париж — столица, а Фер-Шампенуаз-на-Марне — нечто среднее между поселком и небольшим городком, здесь же все по-другому.
“Все российские деньги в Москве. Все областные — в Челябинске. А нагайбакские деньги — в Фершанке. Поэтому и завидуем” — так звучит самое сокровенное парижское признание.
Мое намерение объехать другие европейские топонимы Урала успехом не увенчались. Потому что автобусное сообщение между Парижем, Берлином и Лейпцигом отсутствует как факт.
— Вот в Берлине построят маленький рейхстаг и переманят у вас всех туристов! — подначиваю я “начальника местной культуры”.
— Как это переманят? — пугается Раиса Андреевна, человек и патриот. — Нет, Берлин — это вам не Париж. И поселок поменьше, и выглядит похуже.
Почти каждый район Южного Урала имеет свою “европейскую изюминку”: Варненский — Лейпциг и Варну, Троицкий — Берлин, Нагайбакский — Париж. Особняком в атмосфере изысканных наименований стоит разве что район Уйский с центром Уйское на речке Уй. И жизнь там, говорят, такая же уевая, как и во всякой глубинке.
