Вот и закрылся 17-й “Кинотавр”. Год весь наш киномир живет в его ожидании — главного фестиваля русского кино. Не показаться на “Кинотавре”, не успеть до него сделать фильм или выпустить его в прокат раньше — значит жалеть об этом весь следующий год. Только тут, на фестивале в Сочи, придуманном романтиком Марком Рудинштейном, происходит все самое главное: здесь все на виду, здесь вся пресса, здесь все о тебе говорят, и здесь зарождаются самые головокружительные проекты и дружбы.
Когда два года назад “Кинотавр” обрел новых хозяев — Александра Роднянского и Игоря Толстунова, — киномир замер: что-то будет дальше? Оказалось, ничего страшного. Даже наоборот. Второй фестиваль под новым знаменем доказал, что, во-первых, все в порядке, а во-вторых, еще в большем порядке, потому что делу здесь стали уделять гораздо больше времени, чем потехе.
Именно об этом — об итогах этих двух лет — мы и говорили с президентом холдинга “СТС Медиа”, председателем попечительского совета фестиваля “Кинотавр” Александром Роднянским.
— Александр Ефимович, в прошлом году, когда вы первый раз проводили “Кинотавр”, вы говорили, что пока присматриваетесь к тому, как он устроен. В этом-то году удалось сделать все, что хотели?
— Я очень люблю советские стереотипы. Например, тост по поводу начальников: “У вас нет недостатков, только один — вы очень много работаете”. И ответ: “Конечно же, стремление к совершенству недостижимо”. Это ужасно банально и очень общо, но по большому счету — абсолютная правда. Конечно, “Кинотавр” изменился, и изменился качественно. Ну что лукавить? Так как я был участником прошлых фестивалей, могу сравнить. В этом заслуга как менеджмента фестиваля, так и прежде всего того этапа российского кинематографа, в котором мы сегодня пребываем. Больше делается фильмов, больше приходит людей в кино, больше появляется молодых режиссеров. И все это создает пульс напряжения фестиваля: премьеры неожиданных фильмов приводят к тому, что практически на каждом аудитория раскалывается на две части.
— И вы с генпродюсером фестиваля Игорем Толстуновым честно ходили на все конкурсные фильмы, хотя видели их при отборе. То есть смотрели все по второму разу?
— Некоторые даже по третьему: “Изображая жертву”, “Эйфорию”, “Мне не больно”. Они мне просто нравятся.
— И как бы вы раздали награды?
— Что-то поделив между фильмами “Изображая жертву”, “Мне не больно”, “Живой”, “Эйфория” и “Связь”. Наверное, так. Учитывая, что это фестиваль и потому территория, свободная от политкорректности...
— Вас что-то смущает в этих фильмах?
— Нет, но, скажем, “Эйфория” и “Изображая жертву” более радикальны и экспериментальны, чем подавляющее большинство фильмов, побеждавших на “Кинотавре”.
— А кого бы вы назвали в номинациях “лучшая мужская” и “лучшая женская” роли?
— Андрей Чадов из “Живого”, Александр Яценко из “Мне не больно” — мужская роль. Женская — Анна Никитична Михалкова, за “Связь” прежде всего и за “Изображая жертву”. (В первой картине у нее главная роль, во второй — второго плана. — Е.А.) Ну и Рената Литвинова в “Мне не больно”.
— За лучшую режиссерскую работу?
— В зависимости от остального расклада: Кирилл Серебренников за “Изображая жертву” либо Алексей Балабанов — “Мне не больно”. В зависимости от того, кто получит главный приз, другому бы я дал за режиссуру. (Мы говорили до оглашения решения жюри “Кинотавра”, за три часа до церемонии закрытия. Но Роднянский уже знал итоги, потому что нужно было успеть сделать гравировки на призах. — Е.А.)
— Как продюсер вы сделали на этом “Кинотавре” для себя выводы — какое кино сейчас актуально по форме, какое востребовано по теме, что гарантированно принесет кассовый успех? Может, нашли уже режиссеров для своих новых проектов?
— У меня как у продюсера есть своя жесткая система координат. Я сейчас очень увлечен кинематографом, ориентированным на успех у многомиллионной аудитории. Хотя я, честно говоря, большую часть жизни занимался тем, что называют арт-кино, авторским и документальным кино. До СТС мой период жизни был связан именно с таким кинематографом. И в связи с этим, кстати, я и стал заниматься “Кинотавром”. А теперь я увлекся совершенно другим кино. Я очень хотел бы участвовать в процессе возвращения русского зрителя в кинотеатры на русское кино.
Как продюсеру мне интересны проекты именно такие. Но они, как правило, не участники фестивалей. При этом мне трудно победить в себе изначальный интерес к авторскому кино, поэтому мне интересны Иван Вырыпаев с “Эйфорией” и Кирилл Серебренников с “Изображая жертву”. И я с удовольствием бы с ними что-то сделал. Мне очень интересен Александр Велединский, но не в этом пространстве, а с точки зрения того, какие сценарии он писал. (Сериалы “Дальнобойщики”, “Бригада, “Закон”. На “Кинотавре” в конкурсе участвовала его режиссерская работа “Живой” — о мальчике, потерявшем ногу на чеченской войне. — Е.А.) Мне кажется, он может сделать как раз то, о необходимости чего я маниакально повторяю, — что будет иметь отношение непосредственно к сегодняшнему пейзажу за окном.
— “Живой” разве не имеет?
— Имеет. Но я сейчас специально говорю так искренне и, может, провокативно. Чеченская война и все, что с ней связано, к счастью, не является тем пейзажем.
— Но там же дело не только в чеченской войне...
— Я понимаю. Но тем не менее все, что связано с такого рода грубой драмой, если не сказать — внутренней трагедией личностной, не имеет, на мой взгляд, отношения к огромному количеству людей, живущих в стране. Для них имеет значение их функционирование в новых социальных моделях. Это новые люди в новой системе этических отношений: они иначе знакомятся, иначе влюбляются, иначе женятся, иначе расстаются, иначе разговаривают с работодателями, иначе строят свою карьеру и планы на будущее, о другом мечтают. Каждые 25 лет поколение меняется — и меняется исторический пейзаж. И внутренне у меня такое болезненное отношение, что мы не можем угадать те психологические типы и характеры, что нас окружают. Хотя некоторые я лично хорошо знаю. У меня же тысячи отношений с людьми — по долгу моей службы. Понятно, что это прежде всего профессионализированное общение: не только с кинематографистами, с людьми из рекламного мира, из частного бизнеса, которые имеют отношение, простите, к телевидению в любом качестве — и как участники передач, и как деловые партнеры.
— Почему вы говорите “простите”?
— Потому что я понимаю, что это многих может смущать... Но огромное количество людей живет в контексте, например, отношений с работодателями, в частном бизнесе. Но этого же нет в кино, хотя многое реально изменилось — и отношение к жизни, и с миром, и с Богом. Это совершенно другие люди.
— То есть вы считаете, что людям интереснее социальные отношения, в которых они живут, нежели сама суть человека, его характер?
— Я считаю как раз, что человек сам по себе в новых социальных отношениях гораздо интереснее, чем заимствованные или привнесенные клише, на мой взгляд, очень часто не имеющие отношения к сегодняшнему историческому моменту. Ну, например, чтобы не быть голословным, возьмем фильм “Точка”. При том что это уверенная, профессионально выполненная лента с отлично сыгранными актерскими женскими работами, по теме это, реально глядя на вещи, 93-й год. Тогда был абсолютный пик подобного кино — с такими социальной тематикой и воплощением. (“Точка” — драма из жизни проституток, поставленная режиссером Юрием Морозом, где в главных ролях снялись его жена Виктория Исакова и дочь Дарья Мороз. — Е.А ) И я задаюсь вопросом: почему сегодня? Какое это имеет отношение к тем девчонкам, которые сегодня, например, толпами пристают на пляже к Федору Бондарчуку, прося сфотографироваться с ними?
— Кстати, о девчонках. Вы замечали, с каким печальным выражением лица эти обязательные “гостьи” прошлых фестивалей, про коллег которых и снял фильм Юрий Мороз, сидят теперь на пляже в кафе, литрами поглощая кофе и безрезультатно ожидая работы?
— Это уже не ко мне вопрос. (Улыбается.) Честно говоря, мы не намеревались делать фестиваль, чтобы развлечь многоуважаемых пляжных девушек. Но и они уж точно не повторяют судьбу девушек из фильма “Точка”, загнанных от отчаяния и безнадежности их существования на панель...
Я абсолютно убежден, что можно и нужно делать фильмы о людях и характерах, о сущностных вещах. Возьмем фильм “Связь” Авдотьи Смирновой — он о сущностных вещах, о взаимоотношениях в семье сегодня. Чем он хорош? Тем, что, пользуясь его гибкостью драматургической, зритель легко дополняет его личностным опытом. Если просто пересказать сюжет, то ничего особенного — у нас таких историй в кино было миллион, и среди них — несколько выдающихся. (“Связь” — история адюльтера, переходящего в любовь. При этом герои, которых играют Анна Михалкова и Михаил Пореченков, понимают, что и разрушить свои семьи они тоже не могут. Финал истории — открытый. — Е.А.)
Но ценность такого рода кинематографа — до какой степени он соотносится с угадываемыми типами и характерами людей, живущими в сегодняшней России. Я все равно верю, что зритель приходит в кино за двумя вещами: чтобы получить эрзац сильной эмоциональной жизни, которой в своей реальной рутинной жизни он не имеет, и пережить внутренне эмоциональное потрясение. Во-вторых, только кинематограф в состоянии отрефлексировать время и исследовать структуру психологических типов, в нем обитающих, то есть самих зрителей. И если зритель это чувствует и угадает себя в персонажах и их отношениях, значит, кино попало в цель.
Я почему вам говорил, что фильм “Изображая жертву” мне понравился, — он современный, он обыгрывает и интерпретирует способы отношений с миром, которые характерны для сегодняшних людей после всех политических и временных турбуленций, которые мы прожили. Он ироничный, он стебный, он провокативный. И при том изнутри, как ни странно, сущностный. В нем есть и игра ума, и вдруг — тот замечательный монолог милиционера, его играет...
— Виктор Хаев.
— Да. Который он матом излагает. В общем, крик. И отчаянный, и содержательный. (Сценарий написан модными драматургами братьями Пресняковыми на основе своей же пьесы. Монолог о том, как героя все достали тем, как они разбазаривают свою жизнь, едва ли на треть состоит из нецензурных слов. — Е.А.)
— Вы с ним согласны?
— Нет. Но разве это так важно? Но я готов с ним спорить и понимаю язык, на котором он говорит.
— Вас не смущает обилие мата?
— Смущает. Но мы же сейчас не говорим о перспективах демонстрации фильма по телевидению.
— Я имею в виду вас самого.
— Меня это коробит всегда, но я не думаю, что кинематограф, особенно если речь идет о зоне искусства, является зоной политкорректности. Настоящий кинематограф все равно сдвигает барьеры. Для братьев Пресняковых мат — способ пробивания зрительского безразличия. Важен же не тот мат, с помощью которого герой доносит свою мысль, а то, о чем он кричит. Я видел эту пьесу в театре, и спектакль мне тоже понравился. Хотя я и люблю классическое кино, о котором мы с вами как-то говорили...
— “Гражданин Кейн”...
— Да. И “Касабланку” я очень люблю. И Трюффо — “Жюль и Джим”... Но тут вдруг меня пробило.
— Я знаю, что фильмам, продюсерами которых являетесь вы или Игорь Толстунов, отказано в конкурсе. Почему? Ведь этим вы лишили права участвовать в фестивале всю съемочную группу.
— Да, конечно. Но пока мы решили так. Если почувствуем, что все сообщество поверило, что мы не оказываем влияние на решение жюри, то, может, передумаем.
— Возвращаясь к итогам фестиваля. Вот вчера мы с Игорем Толстуновым говорили о плюсах и минусах “Кинотавра”, и он согласился, что, к сожалению, у наших замечательных молодых артистов иной взгляд на фестиваль, нежели у нас с вами. Для них — это не работа, а удовольствие. Они срывают интервью, потому что “устали”, не понимая, что “дорога ложка к обеду” и завтра героем дня будет другой и т.п. Почему так? Может, нужно организаторам фестиваля объяснить продюсерам, чтобы те, в свою очередь, растолковали своим актерам правила существования на фестивале? Ведь если в общем планка фестиваля повышается, то и в отношении организации работы с прессой она тоже должна измениться. Ведь понятно же, что если пресса не напишет и телевизор не покажет, никто об этих героях и не узнает. Служба интервью должна работать, как на всех серьезных фестивалях.
— Естественно. Мы обязательно проведем разбор полетов. По ходу фестиваля было глупо дергаться и мешать достаточно налаженному механизму, который справился с более чем двухтысячным коллективом, приехавшим на “Кинотавр”, — участники, гости, пресса. На сегодня “Кинотавр” — единственный российский фестиваль, куда работающий российский кинематографист не может не приехать. Пусть на день или три. Это как Канны для французского кинематографа...
Конечно, прилететь на “Кинотавр”, чтобы полежать на пляже и выпить пива с воблой, — замечательно, но для этого не обязательно ехать на фестиваль.
— Да, так и возникает главный вопрос: для чего мы здесь собираемся?
— Мы собираемся для того, чтобы в конечном счете образоваться в разноуровневую, очень эффективную, очень индивидуализированную, но, извините меня, систему индустрии. Когда те же актеры будут понимать, что от их отношений с агентами и продюсерами, как и от их репутации, зависит, когда и какую они получат роль в кино.
— Заканчивая разговор, не могу не спросить: что вы сами готовите как продюсер?
— С Игорем Толстуновым мы начали делать проект по итогам “Няни”, но не “Няня-2”, конечно. (Улыбается.) Главную роль играет Настя Заворотнюк, производство — Sony Pictures и мы. Романтическая комедия — любимый всеми жанр. Режиссер фильма — Тигран Кеосаян. Современная история, очень хороший сценарий, написали его американские авторы. Это первый проект в России Sony Pictures. Если все будет в порядке, осенью начнем снимать.
Главный мой проект — конечно, фильм Федора Бондарчука по Стругацким, по их роману “Обитаемый остров” — сложному и очень интересному — о возможности или невозможности вмешаться в чужую жизнь, о праве на это... Я его предложил Федору, потому что мне показалось, что он — единственный режиссер, который в российском кино в состоянии сделать такой сложный проект. Оператор — конечно, Максим Осадчий. Мы начали заниматься им, еще когда “9 рота” монтировалась. Сейчас уже запустились. Занимаемся мы им вместе с продюсером Сергеем Мелькумовым. Правда, главные герои еще не утверждены. У нас будут три главных героя, молодые актеры.
— Неужели никого не присмотрели на “Кинотавре”?
— Смотрим, конечно. Одна молодая девушка понравилась. Осенью Федор с группой едет на съемки в Крым. По мощности, по размаху этот фильм намного опередит “9 роту”. Раза в три сложнее проект — триллер, помещенный в систему координат фэнтези. Это совершенно другой материальный мир, над созданием которого сейчас работают несколько серьезных художников. Шесть групп, состоящих из архитекторов, дизайнеров и строителей, параллельно строят декорации в разных местах.
— Не страшно в нашей стране, со всеми слухами-ожиданиями очередного дефолта, браться за такой дорогой проект?
— Если б было страшно, я б вообще ничего не делал. Надо рисковать. Хотя какой здесь риск? Риск получить удовольствие, работая с другом над тем проектом, который мне интересен?..
— Вы с Федором именно дружите?
— Да. И мы умеем разделять дружбу и работу. Мы познакомились на почве работы — когда я ему сначала сделал телевизионное предложение, то и не думал, что сойдемся так близко. Но вот жизнь свела, и я могу сказать, что мы близки очень. Получилось так — мы очень тесно работали в монтажной над “9 ротой”. Было много монтажных версий, мы их горячо обсуждали, и это было большое удовольствие... Да, потом уже окончательный вариант “9 роты” я смотрел бесчисленное количество раз.
Знаете, из моего искреннего желания заниматься кино и вытекает драйв моей жизни и ее адреналин.
— Кстати, об адреналине. Вам бы не хотелось себя попробовать в качестве киноактера? Скажем, продюсер Рудинштейн очень удачно в этом жанре выступает.
— О нет! У меня режиссерское образование — между прочим, ставил во время учебы и Стругацких, “Трудно быть богом”. В рамках режиссуры мы занимались и актерством, конечно. Четыре года меня мучили — я играл в спектаклях: Шервинского в “Днях Турбиных”, что-то из Островского. Но, признаюсь, я оказался бездарный артист — был ужасно зажат. (Улыбается.) А Марк Григорьевич органичен во всем — и это замечательно.
