Сон безработного Егорова
Из всех искусств безработный Егоров, в отличие от вождя мирового пролетариата, важнейшим считал отнюдь не кинематограф, а свои собственные сновидения, которые являлись ему на хорошо обжитой супружеской кровати практически еженощно. И потому в числе довольно скромных желаний безработного Егорова не было места такой глупости, как мечта о приобретении домашнего кинотеатра или DVD-проигрывателя, что избавляло от дополнительных душевных страданий.
Да и действительно, зачем нужна навороченная техника, если закроешь глаза — и вот они, картинки: цветные, широкоформатные, со звуком Dolbi и такими спецэффектами, что известный на всю нашу страну клипмейкер, как там бишь его, фамилию запамятовал, тронулся бы умом от зависти, если бы что-то такое увидел.
Свои сны Егоров рассказывал супруге, а самым захватывающим из них, волновавшим его до глубины души, был вот какой.
Значит, так: поле. Обыкновенное, простое, до боли знакомое русское поле. Лютики, ромашки, иван-да-марья, травка, лес на горизонте. А через поле идет женщина-краса с пышной золотой косой до самого пояса, в русском сарафане, с кокошником на голове, босиком идет.
И знает Егоров откуда-то, каким-то сверхъестественным, нечеловеческим знанием, что где-то в траве спрятаны грабли и что сейчас женщина-краса на них в очередной раз наступит. И хочет он окликнуть ее, предупредить, чтобы не поранила ног, не расшибла бы лоб! Да скован язык, сперто дыхание, и нет никакой возможности подать голос.
И еще знает Егоров, что это не какая-то обыкновенная женщина-краса, а наша многострадальная Родина-мать, и что грабли, зловредно притаившиеся в траве, никакие не грабли, а либерально-демократические реформы, придуманные америкашками, семитами и разными черными, в общем, метафора, если по-научному.
И просыпается Егоров в холодном поту.
— Ну что, опять наступила? — спрашивает жена в темноте, зевая.
— Опять, — вздыхает Егоров.
— Не иначе как шурин из Воронежа со всей оравой нагрянет! — говорит жена. — Эх, Егоров, спишь целыми днями, а не знаешь, что на белом свете делается.
— Ну и что там такое делается? — угрюмо спрашивает Егоров.
— Коррупция, Егоров, страшная… В верхних-то эшелонах власти… Воруют добрые люди!.. Хоть бы и ты, горе мое, украл что-нибудь...
— Украдешь тут, — говорит Егоров, — когда одни олигархи кругом… Разве они допустят простого человека! Они свое добро знаешь как охраняют!
И вспоминает он золотое время, когда все было народное, и власть в том числе — наша, советская, и трудовой человек гордо нес все, что плохо лежало. А лежало плохо практически все! Вспомнил свою последнюю удачу — ящик с гвоздями, который спер со склада между первым и вторым путчем, когда родной завод еще работал и не был превращен в модный ночной клуб, и многие другие заводы работали, и значит, было что переть рядовому труженику.
Вспомнил и снова начал засыпать.
И опять — поле, опять женщина-краса… Может, на этот раз удастся предупредить?..
А что, среди ослов нет глупых и умных?
В свои годы она неплохо выглядела из затемненного, дорогого автомобиля.
Только и делает, что живет.
Мужчины перестали просить телефоны у дам. Теперь телефоны есть и у мужчин.
У нас всегда хватит ума оценить чужую глупость.
Если бы люди так же умно думали, как говорят...
Я хочу, чтобы у меня было столько свободного времени, чтобы я смог работать.
Ученый утверждал, что Земля движется, а экономист возражает: земля — недвижимость.
Изменившись к худшему, город похорошел.
На рыбалку!
(дневник рыболова)
Сегодня собирался на рыбалку: купил опарышей, накопал больших жирных червей, наловил мух. Пока я налаживал удочки, наживка расползлась и разлетелась по всей квартире. Жена сказала, чтобы я скорее ехал на рыбалку. И желательно больше не возвращался.
* * *
Приехали с другом на лесную речку, закинули удочки. У меня клюнуло что-то большое. Вытащить не смог, пришлось прыгать в воду. Оказалось — мореный дуб. С помощью друга и случайного бульдозера вытащили дуб. Выпили водки за удачный экземпляр. Дуб продали мебельщикам. На вырученные деньги купили осетрины. Жена результатами рыбалки довольна.
* * *
Поехали на озеро Соленое. Клевала исключительно вобла. Хорошо, что догадались взять с собой пива. Конечно, помимо водки. Нарыбачились до поросячьего визга. Рыбы на рынке не было, пришлось покупать свинину. Жена не ругалась, только намекнула, что свинину потерпит, а вот продавщицу из мясного отдела — нет.
* * *
Ловили в заброшенном карьере. Клевало неплохо. Осталось только понять, кто забросил в этот заброшенный карьер столько железа? Выловили три тонны. Сдали в металлолом. Купили на рынке живых байкальских омулей. Жена была довольна, но поинтересовалась, как мы умудрились за один день слетать на Байкал, порыбачить и вернуться обратно?
* * *
Собрались с другом на рыбалку, но пошел сильный дождь. Пришлось рыбачить у друга в соседнем подъезде. Подцепили продавщицу из мясного отдела. С подругой. Порыбачили классно! Жена с трудом поверила, что филе трески хорошо клюет на губную помаду.
* * *
Жена требует взять ее на рыбалку, продемонстрировать, как клюет рыба на губную помаду. Ума не приложу, куда ее везти.
* * *
Нашел выход из положения. Вывез жену порыбачить в ювелирный магазин. Порыбачили в ювелирном. Потом в обувном. Потом в магазине шуб. Про помаду жена сразу забыла. А мне теперь придется надолго забыть о покупке новых снастей и резиновой лодки, не говоря уже о давней мечте — собственной машине.
* * *
Проснулся рано утром — хотел рвануть на рыбалку. Потом передумал — пойду лучше на рынок, куплю свежей рыбы. И ехать никуда не надо, и жена психовать не будет. А к продавщице из мясного отдела я и без рыбалки как-нибудь выберусь. Мне, опытному рыбаку, не привыкать…
Грустная история
В душном переполненном вагоне
С дачи возвращался я домой.
Вспоминал, как, стоя на перроне,
Взглядами мы встретились
с тобой.
Кровь быстрей по венам
побежала,
Сердце застучало как мотор.
Здесь она, любовь, меня застала
Белою лавиной снежных гор.
Ты стояла на перроне одиноко
И смотрела с грустью на меня.
Сумки две с эмблемами
Марокко,
Возвышались, словно два коня.
Подошел к тебе, будто случайно,
С легкою улыбкой, налегке.
Весь такой сияющий, отчаянный,
Словно мы на пляже, на реке.
И, сверкая белыми зубами,
И, представив, что я все могу,
Я сказал: “Мы едем вместе
с Вами,
Разрешите Вам я помогу?”
Ты в ответ мне мило улыбнулась,
Словно солнышко из темных туч:
“Что же, помогите”. И запнулась.
Поезд подходил
к платформе Луч.
Я за сумки взялся и ругнулся.
Вот те на, хоть караул кричи:
Неподъемными те оказались
сумки,
Мысль мелькнула:
там что, кирпичи?
Поезд подошел, все побежали,
Ну и я те сумки подхватил,
Поволок и, как мне ни мешали,
В тамбур все же их я затащил.
Вот теперь я в переполненном
вагоне
С сумками в ногах, а рядом ты.
Я представил, что на этом фоне
Здорово смотрелись бы цветы.
Мы глядели молча друг на друга.
У меня в душе пел соловей.
В мыслях ты была моя подруга,
И на свете нет тебя милей.
Мне казалось: вот сейчас
приедем,
И меня ты в гости позовешь,
Может, по пути в кафе заедем,
И шампанского из рук своих
нальешь.
Ну а дальше, как в крутом
романе,
Мысль свою сдержать мне
нелегко:
Мы с тобою, лежа на диване
Впрочем, тпру, зашел я далеко.
И пока я в мыслях наслаждался,
Поезд наш к вокзалу подкатил.
И народ весь выходить собрался,
Сумки быстро в руки
я схватил.
Потащил их к выходу упрямо,
Ты же сзади помогала
как могла.
На перроне у рекламы масла
Тяжелая ладонь мне
на плечо легла.
Он стоял как бык, глаза
сверкали.
Сумки как пушинки он поднял.
И пошел, лишь пятки
замелькали,
Я ж от изумления упал.
