Самый известный из ныне здравствующих драматургов мира — Том Стоппард — прибыл в Москву. Его визит приурочен к постановке в РАМТе его пьесы “Берег утопии” — трилогии на феноменальную в наши дни тему. Герои — Белинский, Герцен, Огарев, Тургенев, Чаадаев! К тому же трилогию на днях издали отдельной книгой: в рамках Non-fiction случится презентация.
Мистер Стоппард — высокий, в клетчатом пиджаке, с копной седых волос — напряженно размышляет над каждым вопросом, редко улыбается, задумчив и спокоен. Он поджигает сигарету, делает пару затяжек и тут же тушит. Берет следующую — и снова сразу тушит. И следующую…
СПРАВКА “МК”. Том Стоппард (Томас Штраусслер) родился в Чехии в 1937 г. После войны переехал в Англию. Занимался журналистикой, писал для радио и телевидения. Пьесу “Розенкранц и Гильденстерн мертвы”, которая стала известна по всему миру, на русский перевел Иосиф Бродский. Автор сценария для фильма “Влюбленный Шекспир”, за что получил премию “Оскар”. Автор пьес “Подлинный инспектор Хаунд”, “Травести”, “Аркадия”, трилогии “Берег утопии”.
— Я начал писать эту пьесу 10 лет назад, это был интересный момент, когда кончилась советская эра, коммунизм, это была такая дырка в истории. Мне кажется, что Герцен, который так ратовал за независимость личности, человеческой души, был бы первым, кто поддержал падение Советского Союза.
— “Берег утопии” написан как реалистическая пьеса. А то, чем вы прославились во всем мире — “Розенкранц и Гильденстерн мертвы”, — в стиле Беккета, в жанре абсурда. Что такое для вас театр абсурда?
— Я не считаю, что “Розенкранц и Гильденстерн…” — это театр абсурда. Это скорее философская комедия. Но в ней есть логика, рассказ идет последовательно, по прямой линии. Я не знаю даже, какое определение можно подобрать театру абсурда. Просто все новое в театре кажется абсурдом. Сюрреализм меня никогда не интересовал больше чем просто игра, развлечение. Мне нравится заниматься вещами, у которых есть структура.
— Вам удалось глубоко проникнуть в те уголки, где Русью пахнет. Какую книгу должен прочитать иностранец, чтобы понять “загадочную русскую душу”?
— Гениальное “Былое и думы” Герцена.
— Какой, по-вашему, должна быть современная пьеса?
— Я не считаю, что каждый человек, который пишет пьесы, должен диктовать другим правила. Каждый писатель индивидуален. И я в принципе не люблю предложение “кто-то должен”. Что бы мне самому хотелось сделать — это написать пьесу об Ахматовой. Но я не могу.
— Почему?
— Нужно быть русским, чтобы это сделать… В Англии есть актриса, которая могла бы быть идеальной Ахматовой. Я ей все время говорю: “Господи, вот бы мне написать для тебя пьесу про Ахматову!” Но я не могу. Для этого мне нужно выучить русский, чтобы лучше понять ее стихи. Возможно, она самый великий русский писатель. Потому что, когда ты читаешь стихи в переводе и думаешь: Господи, насколько же они прекрасны! — ты не перестаешь поражаться тому, как они должны быть великолепны в оригинале. А она великолепна и в переводе.
— А что тогда думаете о Пушкине в переводе? У нас считается, что иностранцы не находят в Пушкине ничего особенного.
— Недавно умер прекрасный переводчик Чарльз Джонсон. “Онегин” в его переводе — великолепно сохранен ритм, юмор… Я все равно полагаю, что передана только одна десятая настоящего Пушкина. Но ведь в других переводах остается всего одна сотая. Один американский поэт так определил, что такое поэзия. Это то, что теряется при переводе.
