В официальной биографии Василия Шукшина нет ни строчки об этой женщине. Однако уже полвека, как Мария Шумская остается первой законной женой Василия Макаровича. Будущий режиссер и писатель уехал в Москву за славой и больше к ней не вернулся. Жизнь столичная закрутила, да и другую встретил. Но так уж случилось, что Мария до сих пор не разведена. Книга регистрации браков г. Бийска по сей день хранит эту тайну. Василий Макарович пришел расписываться с Лидией Федосеевой уже с чистым листом в графе “семейное положение”. Старый паспорт он вроде как потерял и пришел в ЗАГС с новым. За что на писателя и режиссера до сих пор обижены его земляки.
Репортер “МК” отправился в Республику Алтай на поиски первой любви писателя.
Мария Ивановна живет в поселке Майма, со всех сторон окруженном горами, словно не хочет Шумская, чтобы любопытные добрались до ее прошлого. С тех пор как муж уехал в Москву на очередную сессию во ВГИК, Шумская осталась одна. Он стал известным режиссером и писателем, а она так и осталась сельской учительницей, до самой пенсии 40 лет преподавала немецкий язык.
По дороге останавливаюсь в Сростках, где каждый ровесник Шукшина показывает дом, в котором поженились и провели два счастливых года Василий и Мария.
“Желаю в этом году: быть здоровой, отличных успехов в учебе, прочитать 100 полезных книг, не знать ни одной минуты отдыха, кроме 6 часов сна… — пишет Василий Марии. — Оставить всякого рода сомнения, быть решительной всегда и, наконец, не забывать, что на свете существует Черное море. Земляк”.
— Сколько мы за Марией Ивановной бегали, чтобы она нам о своем браке хоть что-нибудь рассказала, — говорит Светлана Лабутина, главный хранитель дома-музея Василия Шукшина. — Только несколько лет назад она впервые согласилась встретиться. Причем говорила о чем угодно, но только не о личной жизни. Мы подняли книгу регистрации браков. Поначалу Мария Ивановна все отрицала, говорила, что это лишь однофамилец. Но потом призналась… Шумской даже была дана фамилия Шукшина. Но Мария Ивановна сама не захотела ее брать. Говорит: дескать, всегда знала, что он станет известным, а она так и останется деревенской девчонкой. Они не разведены и по сей день. Передала она нам в музей письма Шукшина, все очень личные. По ее просьбе мы их не выставляем и никому не показываем. У нас договор, что только через 20 лет после ее смерти мы сможем их выставить для обозрения.
— У Марии Ивановны остались и другие письма, записки от Василия Макаровича, которые музей готов купить за приличные деньги, — говорит Лидия Калугина, старший научный сотрудник отделов музейного фонда. — Но Шумская не тот человек, который будет спекулировать на имени Шукшина. Уговаривать ее бесполезно — передаст, только если сама захочет.
Но есть в музее новогодняя открытка, которую Мария Шумская все-таки разрешила показать. Василий Макарович поздравляет будущую невесту с Новым, 1951 годом. Наступающий год на ней изображен, как мальчишка с бокалом в руках, и чокается он со стариком; рюмка перечеркнута рукой Шукшина, и подпись: “Молод еще!”
Эту открытку Шукшин прислал ей как раз в тот год, когда со службы на Балтийском флоте его перевели на Черноморский. И когда они поженились, Василий Макарович все мечтал когда-нибудь отвезти на море Марию.
Василий Шукшин и Мария Шумская учились в одной школе, Маша была на год его младше.
— Так это я Шукшина с Машей и познакомил, — гордо говорит школьный друг Василия Макаровича Александр Калачиков, по-прежнему проживающий в Сростках. — Он еще в то время вел дневник и записывал на его страницах все на свете: свои впечатления, разговоры, даже встречи с попутчиками. Забежал я как-то к Ваське на переменке, а у него среди учебников дневник на парте лежит. Любопытство разобрало, сил нет. Нехорошо, конечно, но не выдержал и прочитал: “Нравится мне Маша Ш.”. У нас другой такой девчонки не было — одна она, Маша Шумская. А мы с ней одноклассниками были. Все по двое за партой сидели, а Маша одна: с виду тихая, скромная, а характер такой, что за парту к себе никого не пускала. Первая красавица, не то что в Сростках, во всем крае такой не сыщешь: глаза синие-пресиние, длиннющая русая коса, да еще волосы вьются. Сколько за ней мальчишек бегало!
— Что уж скрывать, сам влюблен в нее был, — подтрунивает Калачикова его супруга Виталина Александровна. — И до дома провожал, и портфель таскал — я-то видела. Ваньку-то Баранова помнишь? С Машей учился, он из-за нее таблеток наглотался, еле спасли парня…
— Так он потом вообще из отцовского ружья стреляться собрался, когда она ему дала от ворот поворот. Да и Шипунов, и Писарев за ней бегали, — поддерживает ее Александр Михайлович. — Так вот, как я узнал, что Вася влюблен в Машу, решил встречу им устроить. В подкидного дурака позвал их играть пара на пару: себе Ольгу, одноклассницу, взял, а Машу с Васей посадил. Поиграли, выходим из дома, они вроде за нами шли. Оборачиваюсь, а их и след простыл… С тех пор так и шли по жизни вместе, пока… Васе Москва голову не вскружила.
* * *
Заснеженный поселок Майма буквально за несколько минут погружается в темноту. Фонари здесь горят только на центральных улицах. В деревянном, покосившемся доме Марии Шумской тоже темно. Несмотря на поздний час, хозяйки нет дома. На ощупь стучусь в дверь к соседям. Как и принято в селах — дверь не заперта.
— Мария Ивановна скорее всего сейчас поет в ДК в ветеранском хоре, — ворчит недовольный сосед, что его подняли с дивана. — Голосище такой, что за стенкой ее романсы слушаю.
Мария Ивановна в стареньком пальто, в шарфике, покрывающем голову, который носили еще в 60-е годы прошлого века, идет не спеша по темной дороге и тащит тяжеленные сумки.
— Зачем приехали?! — недоумевает она. — Сказала же, не приезжайте, ничего рассказывать не буду!
Но, узнав, какое я преодолела расстояние, Мария Ивановна улыбнулась, оттаяла. В свои 76 лет у нее по-прежнему пронзительные синие глаза, только кос уже нет.
— До сих пор тяжело вспоминать, — говорит она, и на глазах ее наворачиваются слезы. — Ну что тут рассказывать?..
Аккуратно сложенные письма — единственное, что осталось у нее от мужа, — Мария Ивановна хранит в книгах. Одеяло, под которым спал Шукшин, бескозырку и даже тарелку с ложкой, из которых ел ее Васенька, — все передала в музей. Просили — не могла отказать.
Она достает пожелтевшие страницы.
“Машенька, голубушка моя…” “С острым чувством грусти, тоски какой-то вспоминаю Сростки”. “Опиши мне свой первый урок”. “Что начала читать? Не попало ли тебе за прогул?” “Ты пишешь, что нет сил победить сплетни…”
— Встречались мы с Васей на вечерках, — вспоминает Мария Ивановна. — У Зои Юрьевой, которая потом снимется в картине “Живет такой парень”, когда у нее уезжали родители, молодежь собиралась дома. Комнату освобождали от всей мебели, даже койку выносили, ставили скамейки вокруг стола. На русскую печь ставили лампу, раньше ведь никаких гирлянд для украшения не было. Вася играл на гармошке, но сам никогда не пел. Меня просил: “Спой, Маша, романс про шаль”.
— “В этой шали я с ним повстречалась…” — напевает Мария Ивановна. — Кстати, как ушел он, уже 50 лет, ни разу его не пела — не могу слышать эту мелодию… Ревнив он был. Когда на вечерках кто-нибудь приглашал меня на танец, молча улыбался. А сам заходил со спины и дергал меня за кофточку: мол, и не вздумай согласиться.
В дверь раздается стук: узнав от соседей, что у Марии — гости из Москвы, журналисты столичной газеты, пришли подружки, полюбопытствовать да и поддержать мою собеседницу — а то вдруг обижу!
— Машенька, а ты про игру вашу с Васей расскажи, — просит ее подруга Валентина Филипас и одноклассница сестры — Натальи Макаровны.
— В Сростках из наших окон была видна гора Пекет, — улыбается Мария Ивановна и замолкает на несколько минут. — Как-то раз Вася мне говорит: “Я сейчас на гору заберусь, буду махать тебе бескозыркой, а ты мне платочком. Сиди жди, никуда не уходи!” С тех пор каждый раз, когда он от меня уходил, я смотрела вслед, а платочек всегда был наготове.
Когда Шукшин служил на флоте, Мария поступила в Новосибирский пединститут, но расстояние их тогда только сблизило. Василий Макарович писал ей чуть ли не каждый день. И многие одноклассники тогда завидовали их дружбе.
— Я поступила на иняз, а Наташа — младшенькая сестра Васи — на физмат. Мы с ней очень дружили и снимали одну комнату на двоих. И как-то Наташа говорит, мол, Вася приедет с флота на побывку и будет проездом в Новосибирске, не возражаешь, если у нас переночует? Мы с Наташей легли спать вместе, а ему кровать уступили. Ночью я проснулась, пить страшно захотелось. На цыпочках выбежала в сени. Возвращаюсь, а Вася спиной стоит, курит. Ну, я, пока он не видит, скорее юрк к Наташке. А это никакая не Наташка! Пока я ходила, Наташа затянулась папиросой, вроде как Вася, а он на ее место лег. Я разобиделась на них так, что долго не разговаривала. А Вася рассмеялся и говорит: мол, теперь придется жениться. Я эту шуточку долго им простить не могла — это все Наташа придумала, она любила похулиганить.
В 1953 году Шукшин демобилизуется с язвенной болезнью и возвращается в Сростки, работает директором школы сельской молодежи, одновременно преподает русский язык и литературу. А в 1954 году уезжает в Москву и поступает на режиссерское отделение во ВГИК.
“Только теперь узнал твой адрес, но с чего начать, не знаю, — пишет Василий Шукшин Марии Шумской. — Во-первых, во-вторых и в-третьих — мы опять на разных концах земли. Маша, скажи мне очень откровенно, как ты умела говорить: как ты относишься к тому, что я остался в Москве? Только не надо жертвовать собой, не надо говорить, что это хорошо, а на самом деле думать в это время другое. Я хочу, просто требую, наконец, чтобы ты была со мной только откровенна, особенно теперь, я подчеркиваю”.
Мария так ничего и не ответила, не хотела Василию мешать в люди выбиться. А после второго курса, не дождавшись ответа, Шукшин все равно приехал в Сростки. За ней. Вместе с матерью пришел в дом Шумских и посватался. А 16 августа 1956 года они расписались.
— Поженились мы, и, как для всех деревенских молодоженов, любимое развлечение — кино. Вася все время говорил: “Вот увидишь, сам кино сниму и сниматься буду”. А еще он старался походить на великих людей. У нас была известная фотография Сталина: сидит он на скамейке, трубку курит, в то время почти в каждом доме такие фотографии были. Он мне часто говорил: “Знаешь, я буду носить такие же сапоги, как и Сталин”. И действительно, как поступил во ВГИК, купил дорогущие сапоги. Мы много говорили о книгах, я еще с пединститута много читала. Мы зачитывались Джеком Лондоном, он тогда в моде был.
— А свои рассказы он вам читал? — спрашиваю я.
— Всегда интересовался моим мнением, если я была с ним не согласна, обижался. Помню, читал он мне рассказ “Двое на телеге”, все волновался: опубликуют ли его? Когда отослал его в Москву, каждый день подбегал к почтовому ящику и ждал ответа. Но его вернули по почте обратно, да еще нелестную рецензию приложили. Он в таком возбужденном состоянии был, ходил по дому готовый все раскрушить.
А потом Шукшин в очередной раз уехал на сессию во ВГИК. И в сентябре, как вспоминала сестра Наталья Макаровна Зиновьева (Шукшина), прислал ей письмо: “Не приеду в Сростки, пока не разведусь с Марией”.
— Мы так и не развелись, — говорит Мария Ивановна. — Это письмо о разводе его сестра Наташа мне никогда не показывала. Может, и не было его никогда? На развод-то ведь он так и не подал. Если бы действительно хотел, написал бы мне, передал через сестру, наконец. А самой мне что разводиться? Стоит штамп, он же хлеба не просит. Я до сих пор не понимаю, почему он сам мне не сказал, что встретил другую. Я бы поняла. Я сразу знала, что не пара я ему. Чувствовала, он станет великим, а я останусь деревенской и буду ему мешать, висеть как камень на шее. Поэтому и фамилию его брать не стала.
Но, когда Шукшин бросил Марию, Шумская оказалась перед всем селом выставленной на посмешище.
— Я знала о бурной жизни Васи в Москве все, — говорит Мария Ивановна с таким чувством, как будто это было вчера. — Сначала пришло письмо от дочери замминистра культуры Кафтановой. Она прислала его Васе (может быть, думала, что сейчас он в Сростках), где признавалась ему в любви. Друг Васи (не буду называть его фамилию) поведал мне и о романе с Людмилой Пшеничной, и о Лидии Александровой, а потом и о Виктории Сафроновой.
В следующий раз они встретились только в 1964 году, когда Шукшин приехал снимать в родное село фильм “Живет такой парень”. Он был в бежевых брюках и шелковой рубашке. Хотел попробовать начать все сначала. Его мать, Мария Сергеевна, тоже просила Марию встретиться с мужем, поговорить. Ничего не ответила на это Мария, а на следующий день утром уехала из деревни Сростки, попросилась учительницей в Горно-Алтайск. Больше они не встречались никогда.
А когда в 1967 году, уже будучи известным режиссером, Шукшин вновь приехал в Сростки, сельская библиотекарша решила устроить ему встречу с земляками. “И чего это нам с Васькой встречаться, — пожимали плечами односельчане. — Не видели мы, что ль, его?” Шукшин, по воспоминаниям жителей деревни, ходил в тот день по избе, нервно курил и все повторял: “За что вы меня так, гады?”
— Жалели все Машу, — вспоминает Александр Калачиков. — А Ваську осуждали. О его романах земля слухами полнилась. Не поняли мы его. Хотя он и сам мне потом признавался в письме: мол, некрасиво я с Машей поступил.
Как судачат наперебой земляки Василия Макаровича, якобы тот потерял свой старый паспорт и пришел в загс с чистым, чтобы жениться на Лидии Федосеевой. Сегодня они уже и не вспомнят, слышали ли эту историю лично от Шукшина, или кому-то из друзей он рассказал ее по секрету, а уж они, деревенские, разнесли все это по белому свету. Но в том, что все было именно так, у них нет никаких сомнений.
А Мария Ивановна как в 27 лет осталась одна, так свою личную жизнь и не устроила.
— А как я при живом муже могла выйти замуж? — недоумевает она. — А вдруг бы вернулся? Несмотря ни на что, любила его.
Двухкомнатный деревянный домик Марии Ивановны, смежный с соседями, пуст. Ни детей, ни внуков. Марии Ивановне порой и идти на улицу не хочется, лишний раз ругаться с соседями, которые претендуют на часть их и без того крошечного дома. Она так и не вышла больше замуж. Уже на пенсии стали они жить вместе со стариком Германом. Вдвоем все-таки веселее, да и по хозяйству тот помогает. Прячет шукшинские письма Мария Ивановна от Германа, если попадутся на глаза — порвет: такое уже случалось, ведь до сих пор ревнует он ее к прошлому.
Сидя у печки, Шумская сажает на колени рыжего кота Кузю и вычесывает гребешком шерсть.
— Может быть, моя бывшая ученица Марина скоро приедет из Германии, — оживляется она. — В прошлый раз с мужем-немцем приезжала, благодарила, что языку ее выучила и судьбу она свою благодаря этому за границей нашла.
У Марии Ивановны собраны в библиотеке все произведения Василия Макаровича. Она по-прежнему им восхищается. И представить себе не может, как на него можно обижаться.
— Когда Василий умер, я по иронии судьбы была в Ялте, в санатории, — вспоминает она. — На Черном море, как он и мечтал. Правда, без него. У меня там была невероятная тоска, впервые за столько лет видела его во сне… Когда я приехала домой, больше всего меня потрясло, что Васины родственники и даже его сестра — моя подруга — боялись, что я буду претендовать на его наследство, потому что по паспорту являюсь его женой. У меня не было слов: как такое можно обо мне подумать? Как-то меня спросили: мол, что ты, Маша, о Васе говоришь как об ангеле? Он ведь не был таковым. Но я-то не знала его другим. А какое у ангелов может быть наследство?
На прощание Мария Ивановна достает с полки книгу и открывает на странице, заложенной закладкой: “Всю жизнь сердце плакало и болело. Не было дня, чтобы он не вспоминал Марью. По первости хотел руки на себя наложить. С годами боль ушла. Уже была семья — по правилам гражданского брака, детишки были. А болело и болело по Марье сердце…” Рассказ “Осенью” Василий Макарович написал в 1973 году, за год до смерти.
