Они родились вне брака — на тюремных нарах, за колючей проволокой. В метриках у них значился почтовый адрес одного из лагерей, где совместно отбывали наказание мужчины и женщины с большими сроками заключения.
Их называли “сталинскими детьми”. У них не могло быть ни отцов, ни матерей: их “родителями” становилось государство.
С зон они попадали в элитные детские дома, где их сытно кормили и добротно одевали.
Существование “лагерей по воспроизводству людей” могло бы остаться тайной, если бы не воспоминания очевидцев.
На месте одной из бывших особых зон в Николаевской области побывал наш специальный корреспондент. В приморском Бердянске ей удалось разыскать одну из “сталинских дочерей” — Людмилу Драч.
Село-призрак
В шестнадцать лет Людмила Драч узнала, что у нее есть мама. Директор интерната показала детдомовке личное дело, где между страниц был вложен пожелтевший треугольник. Письмо было из тюрьмы. Мама девочки писала, что скоро выйдет на свободу и заберет из детдома дочь.
Послание было датировано 53–м годом. Прошло одиннадцать лет! Людмила написала по указанному адресу, в поселок Надбуховский Варварского района, дюжину писем, но все они вернулись назад с пометкой: адресат выбыл.
Напрасно на самой подробной карте Николаевской области Людмила пыталась отыскать указанный поселок. Он был словно заколдован. На запрос в почтовое ведомство пришел ответ: поселок Надбуховский в Николаевской области не значится.
Только спустя годы Людмила узнает, что это был почтовый адрес особого лагеря политзаключенных, где совместно отбывали наказание мужчины и женщины с большими сроками заключения.
С помощью ветеранов уголовно–исполнительной системы нам удалось установить, где располагался экспериментальный лагерь.
Старожилы села Сливина нам показали остатки вросшего в землю лагерного фундамента. Бывшая тюрьма сейчас окружена дачами. Давно вырублены зоновские сады. Часть лагерной территории занял сельскохозяйственный лицей.
Но семейство Наливайко, чей дед работал в вооруженной лагерной охране — ВОХР, хорошо помнит, что сидели в Надбуховском сплошь “политические” — по 58-й статье. Были и мирные люди, и фронтовики, что из плена бежали к западным партизанам, воевали в Сопротивлении и все равно получили десять лет лагерей.
“Изменники родины”, “английские шпионы” и “расхитители социалистической собственности” пасли скот, выращивали свиней, гусей и кур. А еще… рожали детей. Наливайко помнили, что в лагере было много беременных женщин.
Двоюродный дядька Оксаны Белой, забиравший на машине с зоны бидоны с молоком, рассказывал о большом детском саде, что располагался на территории лагеря. Местные сердобольные бабки передавали через него поношенную одежду, порванные на пеленки старые занавески. Малюток, рожденных на зоне, называли “сталинскими детьми”. Женщинам–заключенным внушали: “Хотите искупить перед государством свои грехи и выйти досрочно на свободу? Пополняйте население страны”. И зэчки, посаженные “за иностранцев”, “за три картофелины”, “за горсть зерна”, оторванные от дома, рожали.
Жители села Сливина помнили, как в 60–е годы на сельское кладбище каждую весну приезжала молодая женщина, плакала, убивалась по похороненной здесь “лагерной дочке”.
Рожденная на зоне в 1948 году Людмила Драч выжила.
“Нас наряжали как кукол”
Мы разыскали “дочь Сталина” в тихом приморском Бердянске. По иронии судьбы, район города, где живет Людмила Драч, негласно именуется “колонией”. В екатерининские времена здешние места обживали немцы-колонисты.
Детдомовское свое детство хозяйка вспоминает как сказку:
— Несмотря на сложное послевоенное время, нас наряжали как кукол и даже зимой давали фрукты.
Детский дом №1 города Николаева был особенный. В нем работали лучшие из педагогов, к воспитанникам приходили преподаватели из художественной и музыкальной школы. “Дети Сталина” должны были вырасти всесторонне образованными людьми.
— Дни рождения в детдоме отмечали четыре раза в год. “Весенних” поздравляли в мае, когда яблоневый сад под окнами утопал в цветах. Нам дарили кукол, детскую посуду, нарядные платья, мальчикам — матросские костюмы, механические игрушки. Я всегда думала, что родилась в мае. А потом в личном деле увидела дату рождения — 19 марта.
Парадно–нарядная жизнь закончилась в 53–м, когда умер “отец” Сталин. Детдом из элитного учреждения превратился в обычный казенный дом. “Детей Сталина” стали предлагать на усыновление.
— Меня несколько раз хотели забрать в семью, но я ни к кому не шла. Особенно запомнила одного полковника из Казахстана. Они с женой долго уговаривали меня уехать с ними в степной городок, рассказывали про поля тюльпанов, ковыль-траву. Я слушала, ела одно мороженое за другим, а потом… со всех ног мчалась в интернат.
Теперь Людмила уверена, что это материнская любовь ставила заслон между ней и чужими людьми, которые хотели ее удочерить.
…Раиса Драч, освободившаяся по амнистии в июне 54-го, искала дочку Люду по всем детдомам Украины. Люда как в воду канула… Женщина не знала, что руководство элитного детского дома получило негласный указ: “Сталинских детей” бывшим зэкам не отдавать, подобрать им достойные семьи”.
Подарок Сталину
В родной Марьяновке Раису ждал разоренный дом с выбитыми окнами и сорванной дверью. Как села на крыльце с деревянным чемоданом лагерного изготовления, так и просидела до вечера. Вспомнила мужа Ваню.
Лихого, чернобрового машиниста, что старшую дочку назвал в честь нее — Раей. А потом пришла беда: началась война. Судьба поманила ласково, незадолго до Победы прислала Ваню домой на побывку, чтобы потом отобрать навсегда. Муж сгорел в танке при взятии Берлина, так и не узнав, что у него родилась вторая дочь — Майя.
Все пережитое Раисой Драч нам поведала Рая-младшая, которая ныне живет в самом сердце Донбасса — городке Снежном.
— Маму арестовали в 46–м. Послевоенные годы были голодные. Мама работала на элеваторе, с ее разрешения две многодетные матери взяли по горсти зерна в карман. “Доброжелательница” — любовница бригадира — может, из зависти, может, из ревности донесла. Мама была красивая: статная, с вьющимися волосами, которые едва укладывались в косу.
Раису Драч осудили на десять лет. Прошла через бокс, шмон с раздеванием, прожарку, баню. Видела клопов, что шли по нарам, как саранча. А мыслями была дома, где с детьми осталась больная мама.
— Бабушка с утра еще кое–как видела, а к вечеру совсем слепла, — вспоминает Раиса-младшая. — Помню, как мы ездили к маме: от Варваровки шли вдоль высокого забора с колючей проволокой. Кругом были сады, где работали заключенные. Сейчас я понимаю, что колония была сельскохозяйственного профиля. Мама работала в детских яслях при лагере. Там я и увидела свою вторую новорожденную сестренку.
Семь с половиной лет за решеткой растянулись на долгую жизнь.
Мама Раисы Драч умерла, Рая–младшая и Майя оказались в детдоме, была переведена к тому времени из тюремного детсада в казенный дом и “дочь Сталина” Люда.
Как жить вдалеке от кровинушек? “Подарите Иосифу Виссарионовичу по двое детей — выйдете на свободу!” — твердили Раисе в лагере. И она снова забеременела… А потом умер Сталин, была объявлена амнистия.
Вернулась домой, к разрухе, с животом. Нашла в детских домах Раю и Майю. А про Люду ей сказали: “Не ищите ее, девочку удочерили, увезли в другой город”.
Родив дочку Наташу, помыкавшись одна с детьми, Раиса взяла да и вышла замуж за фронтовика с изувеченной ногой Алексея Киселя. У нее трое детей и у новоиспеченного мужа пятеро — мал мала меньше. Раиса–старшая лишь однажды призналась старшей дочери: “Грех на мне! Люду тоже кто–то чужой растит”.
Северная надбавка
Люда Драч так и осталась “интернатовской”. Окончив школу без единой “тройки”, пошла работать на трикотажную фабрику. Три года отстояла у станка. В один из летних дней познакомилась на речке с парнем, влюбилась по уши.
А Петр как–то обронил: “Никогда не женюсь на девушке без высшего образования”.
— Пока мой любимый был в стройотряде, я засела за учебники, — рассказывает смеясь Людмила. — Училась я всегда хорошо. Физику сдала на “5”, математику на “4”. Пришла сдавать сочинение, в экзаменаторе узнала свою школьную учительницу. Поступила в Николаевский кораблестроительный институт.
Студенческая жизнь сладкой не была. Пока сокурсники бегали в кино и на танцы, Людмила горбатилась на овощной базе: надо было питаться, одеваться. А все ради любви! Стояли с Петром в парке часами, говорили шепотом, страсть забивала горло. Когда однажды закружилась голова, подумала: “Доработалась!”
А когда начало тошнить, поняла, что беременна. Получилось все, как у главной героини из фильма “Москва слезам не верит”. Мать Петра, узнав, что Люда ждет от ее сына ребенка, явилась к ней в общежитие с деньгами на аборт. Петру она твердила: “Зачем нам сирота? Тебе нужна девочка из хорошей, обеспеченной семьи”.
Тот струсил, смалодушничал. Люда ощетинилась: “Буду рожать, только мой будет ребенок, ни копейки от вас не возьму”.
Так и осталась Людмилой Драч. На третьем курсе родила дочку Таню. Академический отпуск не брала, отдала малышку в круглосуточные ясли, а сама подрабатывала и училась. На повышенную стипендию.
Потом по распределению уехала за Полярный круг, в Северодвинск. В городе было два завода: один строил подводные лодки, другой ремонтировал субмарины. Людмила занималась очистительной системой, все отсеки, с первого по десятый, на подводных лодках излазила “на пупе”.
— Я весной приезжала к подругам на Украину, они ахали: “Что ж ты бледная такая! Как будто в погребе год просидела!
Застряла Людмила с дочкой на Севере почти на 16 лет. Закончила заочно второй вуз: Ленинградский институт патента. Красотка была, кругом твердили: “На актрису Конюхову похожа”. Многие пытались ухаживать за талантливым инженером, но душа Люды была будто заморожена.
— Петр во мне глубоко пророс. Чувство к нему бродило, никак не отпускало.
Когда выработала стаж, решила уехать с Севера. Скучала по украинскому говору, по лиману, рыбе-бычку, по садам, где под тяжестью плодов оседают грушевые и абрикосовые деревья.
“Двушку” в Северодвинске удалось обменять на однокомнатную квартиру в Бердянске.
— Приехала, суховей, жара, а мне хорошо!
Дочь вышла замуж, осела в Старом Осколе. Людмила осталась одна. В тяжелые перестроечные времена работала в теплицах. Рассчитывались с работниками в совхозе своеобразно: обедом в столовой да хлебом.
Давали длинные французские батоны, которые утром настолько становились черствыми, что хоть гвозди забивай!
И тут пришла телеграмма от Петра. Тот был трижды женат, в каждом браке нажил по ребенку, да так ни с кем и не ужился, остался к старости один. Узнав от родственников, что Людмила переехала жить в Бердянск, он решил наведаться в гости.
— Дверь вагона открылась, вижу, выползает на карачках пьяный мужик: с трехдневной щетиной, весь какой–то заплесневелый. Я подумала: “И я столько лет любила этого замшелого пня?..” Развернулась и ушла.
С этой минуты как отрезало, освободилась наконец от Петра. Стала на других мужчин внимание обращать. А вскоре с Василием сошлась. Умница был большой, широкой души человек. Только счастье наше было недолгим, у Васи обнаружили опухоль мозга, у меня в бердянских песках появилась родная могила.
“На память о неволе”
Не знала Людмила, что в деревне Костычи под Николаевом в это же время хоронили ее маму — Раису Драч.
Перед смертью старушка начала бредить: то одну, то другую внучку называть Людмилой. В одну из минут просветления она вытащила из–под обложки фотоальбома пожелтевшую карточку, склеенную из кусочков. С фотографии улыбалась молодая Раиса, ее мама и маленькая светловолосая девочка.
— Этот снимок мама не выпускала из рук до самой смерти, — делится с нами ее младшая дочь Татьяна. — Все твердила о страшном грехе, что она виновата перед людьми и Богом. Просила у нас у всех прощения.
За что — Татьяна не знала. Она была “последышем”, рожденная Раисой и Алексеем в 1962 году. Завесу тайны приоткрыла после похорон старшая из сестер, мамина тезка — Раиса, всю жизнь прожившая в Донбассе.
Она рассказала родным, как девчонкой ездила к маме в лагерь политзаключенных. Только повзрослев, она осознала, что лагерь был не простой, экспериментальный. Заключенных женщин и мужчин согнали в одну зону не случайно: они должны были в послевоенные годы “пополнять численность населения страны”.
Раиса–старшая долго прятала от домашних еще один пожелтевший снимок. С карточки улыбался чернобровый импозантный мужчина. На обороте чернилами было выведено: “На память о неволе. Дмитрий”.
— Мы уверены, что это был Людмилин и Наташин отец, — подводит итог Раиса-младшая. — Я часто теперь задаюсь вопросом, что для Дмитрия и для мамы были годы, проведенные на зоне? Рождались ли их “сталинские дети” по любви или по разнарядке? Ясно одно: после амнистии и расформирования лагеря они вместе не остались. Каждый пошел своей дорогой.
Всю жизнь Раиса Драч хранила рождение дочери в секрете. Научилась плакать без слез, с неподвижным лицом. Никому не рассказывала о своем “сталинском грехе”, о “лагере по воспроизводству людей”.
* * *
