Памятники и музеи достались Пречистенке. На ней чуть ли не каждый второй дом — произведение искусства, их творили лучшие архитекторы, там жили самые знаменитые генералы, князья, меценаты. У бывшего Пречистенского, ныне Гоголевского бульвара, примыкающего к улице, такой россыпи шедевров нет. На внутреннем проезде с четной нумерацией бывшие дворянские и купеческие гнезда Васильчиковых, Зубовых, фон Мекк, Алексеевых, Третьяковых...
В строй старинных зданий вклинилось всего два многоэтажных дома. Напротив картина иная. Перейдя с одной стороны бульвара на другую, кажется, попадаешь в другой город. Стеной высятся многоэтажные строения, появившиеся на рубеже XIX и ХХ веков. Ни одно — с 1-го по 33-е — не попало в памятники архитектуры Москвы. Но жильцов известных сохранилось в памяти много.
Жил у Пречистенских ворот боярин Борис Юшков, состоявший дядькой младших дочерей царя Алексея Михайловича и его сына Ивана, единокровного старшего брата Петра. Боярские каменные Красные палаты просматриваются за памятником Энгельсу. Ими позднее владел генерал-адмирал князь Михаил Голицын. Его сын Александр служил послом в Лондоне, но след в истории оставил не как дипломат, а как куратор построенной его стараниями “изящной больницы имя вашего рода носящей”. Так благодарил князя император Павел в письме из Петербурга в Москву, где в 1801 году открылась построенная Матвеем Казаковым Голицынская больница, переименованная при советской власти в Первую градскую больницу, чтобы забыли княжескую фамилию.
Больница служит с тех пор двести лет, коренным москвичам хорошо знакома. Колоссальную сумму, 880 тысяч рублей, доходы с двух вотчин и в придачу коллекцию картин западной живописи завещал Москве Дмитрий Голицын, служивший 30 лет (!) послом России в Вене. Его волю исполнил брат Александр. И этот князь собрал коллекцию европейского искусства. (Картинами отечественных художников тогда наши аристократы не интересовались.) Александр построил для картин галерею и завещал ее на вечное хранение больнице. “Думал я так: ежели оставить оное моим наследникам или близким воспитанникам моим, в таком случае вся коллекция раздроблена была бы на разные мелкие части”. Даритель хотел, чтобы картины были “полезны Отечеству и послужили бы к удовольствию публики”, чтобы стали доступны “российским художникам, которые не всегда имеют случай видеть хорошие оригинальные картины, с жадностью ищут оного”. Чего опасался Голицын, то и случилось. Картины ушли с молотка, и, как пишут, “большей частью заграницу”.
Оставила капитал “в пользу акушерского дела” страдавшая от бесплодия жена князя, Екатерина, дочь молдавского господаря Дмитрия Кантемира, по отцу потомков Тамерлана, по матери — византийских императоров. Кантемиру, принявшему российское подданство, Петр подарил подмосковное имение Черная Грязь. Екатерина II выкупила его, переименовала в Царицыно. Там произошло на наших глазах поразительное превращение руин Большого дворца в чертог, достойный творца, все того же Казакова, умершего в горе после пожара 1812 года.
Дочь Кантемира на проценты с капитала завещала каждые шесть лет отправлять за границу трех студентов Московского университета, непременно “природных русских”. Они учились в Страсбургском университете, на лучшей в Европе кафедре “повивального искусства”, и стали первыми русскими учеными-акушерами.
После Голицыных Красные палаты перешли Лопухиным. Им приписывают также крупную усадьбу, занимавшую современный квартал между Пречистенским бульваром и Нащокинским переулком. Как водилось у дворян, Петра Лопухина отец записал в лейб-гвардии Преображенский полк. В семь лет мальчик получил чин капрала, через три года — фурьера, потом каптенармуса. В 1765 году, когда усадьба перешла в руки его родителей, дорос до сержанта, а в шестнадцать лет явился в полк прапорщиком. В столице, поднимаясь вверх то на военной, то на гражданской ниве, служил обер-полицмейстером Петербурга. В Москву вернулся на десять лет генералом, гражданским губернатором. Когда его дочь Анна полюбилась императору Павлу, Лопухина срочно вызвали в столицу, пригласили на обед во дворец, обласкали, назначили генерал-прокурором. На его грудь посыпались ордена, царь подарил отцу фаворитки дом на Дворцовой набережной и бывшее имение Григория Потемкина. Но тянуло в Москву, и, подав в отставку, генерал вернулся домой. Но ненадолго. Вторично призвал в столицу взошедший на престол Александр I. Назначил генерал-прокурором, потом министром юстиции, главой Государственного совета и Комитета министров. Петр Лопухин вынес смертный приговор пятерым повешенным декабристам, остальных отправил в Сибирь и на Кавказ. А через год умер.
Рядом с Лопухиными перед войной 1812 года жила княгиня Софья Волконская, чья усадьба находилась на месте современного дома по Гоголевскому бульвару, 3. Она вышла замуж за неразлучного друга Александра I, князя Петра Волконского, сопровождала мужа в свите царя во время заграничного похода русской армии, добивавшей Наполеона. Умирая в Таганроге, император поручил Волконским заботу о вдове. При Николае I жизнь княгини при дворе не сложилась, она не могла простить царю жестокого приговора брату-декабристу. Добилась свидания с Сергеем Волконским в Сибири лишь спустя 20 лет. После встречи с ним, показавшимся ветхозаветным пророком, Лев Толстой задумал написать роман “Декабристы”.
Сопровождала в заграничном походе императора и Зинаида Волконская, “царица муз и красоты”. В нее безнадежно влюблялись. Княгиня завораживала редкой окраски голосом — контральто, пела с триумфом в Лондоне и Париже. Ее портреты писали художники. В стихах прославил Пушкин:
Среди рассеянной Москвы
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона…
Слепому и парализованному гвардейскому офицеру Ивану Козлову, который не отчаялся и в 42 года, по признанию Пушкина, “песни дивные запел”, казалось, что княгиню не только слышит, но и видит:
Звезда любви над ней горит,
И стан охвачен пеленою.
Она, эфирная, летит,
Чуть озаренная луною..
В своем доме Зинаида Волконская устроила трогательное прощание с женами декабристов, последовавшими за мужьями в Сибирь. То был незабываемый поступок, воспетый позднее Некрасовым в поэме “Русские женщины”. “Царица муз и красоты” попала под тайный надзор полиции. Жить в николаевской России не захотела, вернулась в Италию, где родилась в семье русского посланника. Приняла католичество. Княгиню Римская церковь причислила к лику блаженных. Русским в Риме показывают маленькую церковь у фонтана Треви, где похоронены Зинаида Волконская, ее муж и сын.
Судьба княжеских усадеб типична. Их прибрало к рукам набравшее силу московское купечество. Булочник Кирилл Филиппов в собственном доме на Пречистенском бульваре, 3, жил, выпекал и продавал хлеб. Доход позволил надстроить дом третьим этажом. Пекарня и хлебный магазин надолго пережили обездоленного после революции хозяина. Запах свежего хлеба радовал прохожих на бульваре до недавнего передела недвижимости. Нет пока у бывшего купеческого владения единственного хозяина. Внизу — двери ресторанов и магазина. Кто арендует верхние этажи — загадка. Войдя в ворота дома, попадаешь в просторный двор, огороженный стенами. Асфальт попирают колеса машин. Невеселая картина ничейной собственности. Владения 3 и 5 разделяет долгий Гагаринский переулок, носящий имя князя Богдана Гагарина, владевшего здесь усадьбой, перешедшей его наследникам. Ничего особенного этот князь не свершил, но другие Гагарины, его дальние и ближние родственники, вписали свои имена в летопись империи как стольники, воеводы, губернаторы, сенаторы, генералы. Московский комендант Матвей Гагарин устроил празднование по случаю победы в Полтавской битве, порадовал царя, у которого был в фаворе. Один из обедов задал в своем доме. Но в “Полтаве” в числе “птенцов гнезда Петрова” не помянут. Петр казнил бывшего соратника, которому доверил Сибирь, за казнокрадство, “злоупотребление властью и сокрытие пособников”.
На легендарной трагической актрисе Екатерине Семеновой, незаконной дочери учителя и крепостной девушки, женился князь Иван Гагарин. То был ценитель искусств, один из основателей Общества поощрения художников, при дворе шталмейстер, на гражданской службе действительный тайный советник. Он же известный франкмасон, “вольный каменщик”. После его смерти актриса умерла, разбитая параличом. Гагарины в более близкое нам время проявили себя художниками, учеными, инженерами. Вице-президентом Императорской академии художеств, фактически ее руководителем долгое время был Григорий Гагарин. Первый директор Политехнического института — Андрей Гагарин. (Когда ракета вознесла Юрия Гагарина, возникла выдумка, что первый в мире космонавт — потомок князей.)
Перед революцией дом Гагариных украшал Тверскую (его взорвали, когда “реконструировали” улицу). Бывший дворец Гагариных на Поварской занимает Институт мировой литературы с уникальным архивом рукописей и документов. В его зале в феврале 1991 года я доложил о найденных в Москве рукописях “Тихого Дона”.
В переулке после пожара 1812 года в зелени садов жили в усадьбах московские дворяне, к тому времени не такие богатые, но знатные. Александр Герцен, обитавший в одной из таких усадеб, писал: “Вообще в Москве жизнь больше деревенская, чем городская, только господские дома близко друг от друга”. Снимал квартиру в Гагаринском переулке лучший московский друг Пушкина — Павел Воинович Нащокин. Он снимал квартиры в разных домах. Тот, что в переулке, Пушкин с трудом отыскал по адресу “у Пречистенских ворот в доме Ильинской”.
Ты счастлив: ты свой домик малый,
Обычай мудрости храня,
От злых забот и лени вялой
Застраховал, как от огня.
Этот двухэтажный дом под номером 4 в переулке не такой малый, на уличном фасаде я насчитал 22 окна. Павел Воинович, как писал его современник, “затратил десятки тысяч рублей, чтобы соорудить двухаршинную игрушку — нащокинский домик”. В миниатюрных комнатах расставил мебель, на стенах повесил картины, на столе установил серебряный самовар с чайником, датированные 1831—1834 годами. Все как было при Пушкине. Жене он подробно описал эту игрушку: “…Что за подсвечники, что за сервиз! Он заказал фортепиано, на котором можно будет играть пауку”. Домик, переходя из рук в руки, в конце концов из Москвы попал в питерский музей поэта.
До недавних лет Гагаринский переулок назывался улицей Рылеева. За что? Поэт, повешенный в числе пяти декабристов, посещал в переулке дом полковника барона Владимира Штейнгеля, адъютанта и правителя канцелярии московского генерал-губернатора. После пожара 1812 года барон ведал застройкой всей Москвы. И свой дом возвел на пепелище. Жил с красавицей женой, детьми. Барон лишился всего после восстания декабристов. Суд приговорил барона к 20 годам каторги. “Записки несчастного” попали в руки Льва Толстого.
Дивный маленький деревянный дом в стиле ампир с колоннадой и антресолями ни у кого не поднялась рука сломать. Когда его нанимал штаб-ротмистр Николай Тургенев, здесь год жила его сестра с тремя сыновьями — Николаем, Иваном и Сергеем. Один из них стал великим русским писателем. Другие классики русской литературы — Лев Толстой, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Бунин — посещали особняк.
Особняк под уличным номером 15, после того как его покинули жильцы, передали Академии художеств СССР. В комнатах разместилось отделение архитектуры. Я встретился неожиданно здесь с академиком — секретарем отделения Михаилом Посохиным. Высотный дом на Кудринской площади, Дворец съездов, Новый Арбат, Крытый стадион, Совет экономической взаимопомощи, ныне мэрия, Министерство обороны, Генеральный штаб, Академия Генерального штаба — везде он первый в списке авторов. Кто столько успел построить и сломать в городе, как Михаил Посохин? Главный архитектор Москвы дружил с премьером Косыгиным, ценившим его талант. Михаил Васильевич приглашался в дом главы правительства СССР, где мог решить вопрос быстрее, чем в Московском горкоме партии. Уход Косыгина с политической арены предопределил отставку Посохина со всех постов.
Такими масштабными домами, как Генеральный штаб, намеревался Посохин застроить центр, включая Арбат. На правах хозяина лишенный власти, никуда не спешивший академик показал мне секрет особняка — высокое зеркало в раме, служившее дверью потайной комнаты. В ней барон, состоявший в тайном обществе декабристов, мог, никем не подслушанный, разговаривать с гостями, тем же Кондратием Рылеевым.
При нашей встрече обычно сухой и закрытый человек, у которого я брал интервью в бытность его главным архитектором Москвы, вдруг разговорился и признался, что низкие потолки, совмещенные узлы, крохотные передние и маленькие кухни пришлось проектировать под давлением Хрущева.
— Почему вы сломали особняк на Собачьей площадке, где останавливался Ленин на пути в Сибирь? — спросил я. — Там рядом и дом был, где жил Пушкин, особняк Хомяковых, бывший музей сороковых годов XIX века…
— За них никто не просил. Институт марксизма-ленинизма дал справку, что Ленин недолго здесь жил…
Мне предложили написать совместно с Посохиным книгу о Москве. Но когда он, не раздумывая, согласился, издательство без объяснения причин отказалось от задуманного. Впавшему в опалу народному архитектору СССР больше в СССР ходу нигде не давали. Сиди тихо в домике, как в камере. Там, угасая, опальный академик провел семь лет, ничего не построив, и умер на радость обществу “Память”.
На Гоголевском бульваре устоял дом с белыми резными колонками. Они такие, как у фасада Большого Кремлевского дворца, построенного “архитектором Ея Величества профессором Тоном”. Николай I желал видеть храмы и дворцы в “русском стиле”. Волю российского царя лучше всех исполнил немец по происхождению сын ювелира Константин Тон. Пока без малого полвека длилось сооружение храма, архитектор приезжал в Москву, где сооружал самые важные здания, такие как Большой дворец в Кремле, Петербургский вокзал Николаевской железной дороги, Малый театр. Останавливался Тон в доме 5, на углу бульвара и переулка. Резные колонки, как на фасаде Большого дворца, появились на радость ему, столь важной персоне, приближенной к императору. Но дом построил другой автор. О нем — дальше.
