Вчера Москва прощалась с Борисом Хмельницким. Одним из первых, еще до начала официальной церемонии прощания с артистом, сказать последнее “прости” другу и коллеге пришел спешивший на съемки Вениамин Смехов. Актер вспомнил, как за месяц до смерти Борис Алексеевич позвонил ему. В Театре на Таганке готовились к вечеру памяти Высоцкого, а Хмельницкий уже сильно болел. “Я прийти не смогу, только никому не говори, что я болен”, — попросил он Смехова.
— Сейчас, у гроба, у меня ощущение, что Борис, привыкший, чтобы его видели сильным, здоровым и полным энергии, шепчет мне: “Только никому не говори, что я умер”, — признался Вениамин Борисович “МК”.
Юрий Беляев, снимавшийся с Хмельницким в “Тарасе Бульбе” (последняя работа Хмельницкого в кино), вспомнил, как перед съемками они на пару брали уроки верховой езды. Однажды, придя в манеж, Беляев узнал, что накануне Хмельницкий упал с лошади и ударился. Каково же было удивление многих, когда на следующий день актер снова был в седле! Он улыбался и еще многих подбадривал.
Однокурсник Хмельницкого по “Щуке” Евгений Стеблов:
— У Бориса был так называемый общественный темперамент. Он жил больше для других, чем для себя. И впрягался во все, если считал, что без него там не обойтись. Это было еще одно его призвание — жить для других.
А Всеволод Шиловский рассказал, что незадолго до смерти Хмельницкий выучил… японский язык!
— Боря снимался в моем сериале “Полиция Хоккайдо”, — говорит Шиловский. — Для убедительности выучил японский и продолжал его совершенствовать. Незадолго до смерти подходил ко мне и спрашивал, когда начнется озвучание.
С именем Хмельницкого часто связывают имя Владимира Высоцкого. Хмельницкий многое сделал, чтобы увековечить память своего друга.
— Наша семья бесконечно благодарна дяде Боре за память об отце, — говорит Никита Высоцкий. — Он стал родным нам человеком, а папе был настоящим другом. Мало кто знает, что музыку к знаменитой “Лирической” (“Здесь лапы у елей дрожат на весу”) отец с Хмельницким написали вдвоем. Меня всегда поражала его молодость и кипучая деятельность, которую он развивал везде, где бы ни появлялся. Казалось, что дядя Боря не устает. Тем нелепее эта смерть для всех, кто его хорошо знал.
— Иногда он бывал парадоксален в своих поступках, но всегда честен и искренен, — продолжает, едва сдерживая слезы, Александр Панкратов-Черный. — Его многие спрашивали, почему памятник Высоцкому установлен у Петровских ворот. Он отвечал: “А помните, у Володи есть стихотворение “И никто никогда не поставит мне памятник где-то там, у Петровских ворот”. Пусть Володя хоть однажды ошибется”. Я не могу сказать Боре “прощай” — язык не поворачивается. Это значит попрощаться с такими человеческими понятиями, как нежность, доброта, любовь, честность, гражданственность, человеколюбие. Как-то я заметил, что во время концертов он всегда садится либо на ступеньки, либо на край сцены. Объяснил он это тем, что не хочет возвышаться над зрителями, но предпочитает быть вровень с ними.
Боря очень любил снег. И сегодня, в день его похорон, пошел снег. Это символично.
