Борис Химичев: “Я не верю в любовь”
Он переиграл всех представителей благородного сословия, хотя сам родился в деревне. Он — артист, а любому мужику в работе даст сто очков вперед. Был женат на первой актрисе страны, но старался держаться в тени. Актер Театра им. Моссовета Борис Химичев, несмотря на свои годы, красив, как лев зимой.
Самогонных дел мастер
— Это было так давно, что не знаю, правда ли это. Я ведь вырос в деревне, правда, с прекрасным названием Баламутовка. Поэтому я всю жизнь и баламутил. А какие могли быть интересы у деревенского мальчишки? Подработать в колхозе, чтобы помочь бабушке, которая меня воспитывала. Потом школа — я хорошо учился и успевал по точным предметам. Какие еще развлечения? Ну, кинопередвижка приезжала раз в три месяца. Вот поэтому я ничего другого и не предполагал, как поступить в университет. Что и сделал.
— Что с такой биографией умеет артист Химичев в отличие от коллег?
— Думаю, не все мои коллеги работали на комбайне. А я работал. Я возил воду к молотилке, окучивал кукурузу, картошку. К тому же я большой специалист в области производства самогона.
— Вот с этого момента, Борис Петрович, прошу поподробнее. На чем гнать — картофель или зерно?
— В основном, зерно и сахар, это наиболее приемлемые ингредиенты для горячительного напитка домашнего производства. Я познакомился с ним в семилетнем возрасте, когда это было очень рискованно, за это могли посадить. И мы с бабушкой в погребе, со всеми осторожностями...
— Так вы в семь лет уже продегустировали?
— Нет еще, я в семь лет участвовал в производстве. Ведь самогон в деревне уже в то время называли “жидким долларом”. Без “жидкого доллара” никуда: тебе не вспашут, не вскопают, не прибьют. Да и по сей день остается так же.
Чтобы костюмчик сидел
— Существует природа, какие-то физические данные. И вряд ли от тучного человека с огромной талией нужно требовать соответствовать фрачному костюму. Но, между прочим, это искусство — носить костюм, и в театральной школе мне эту науку преподавала княгиня Волконская. Это первое. А потом был “Мосфильм”. Там работал замечательный закройщик — маленький еврей, у которого все шили. И вот я был приглашен на свою первую кинопробу телефильма “Операция “Трест”, который снимал Сергей Колосов. Там мне сшили визитку. Помню, стою на примерке, как каланча, а вокруг меня ползает этот маленький человек. И я его спрашиваю: мол, как лучше носить визитку? А он мне говорит: “Молодой человек, у вас такая фигура! Я на нее так пошью! Вы только его не замечайте”. И я усвоил этот простой рецепт: если костюм хорошо сшит, стоит ли о нем говорить?
— Роль костюма в работе над ролью…
— О! Определяющая и решающая. Наверное, это доверие к мастерам грима и костюма сослужило мне добрую службу. В моем послужном списке есть рыцари, рецидивисты, князья, графы, генералы, священники. И это не результат моих исключительных возможностей или таланта. Это скорее судьба. Но тут легко споткнуться и стать на всю жизнь актером одной роли. Моя профессия — грустно признаваться — состоит из моды, времени. Того, какого героя требует общество. Поэтому я с радостью принимаю любые предложения. Если мне позвонил режиссер, значит, он как бы меня опережает своим предвидением, он во мне что-то видит.
— Но почему-то они все больше видят в вас красавцев, извините, с гниловатым нутром либо откровенных негодяев, например как в замечательной картине “Сыщик”.
— Роль удалась. Но почему негодяя? Я играю рецидивиста, точнее, человека, которому поздно менять профессию. И поэтому этот отрицательный тип вызывает понимание. А возьмите фильм “Отцы и дети”, где я играл Павла Петровича Кирсанова. Мой герой мечтает добиться взаимности от молодой женщины, которую полюбил, а она… Как вам такая ситуация?
Брак на две недели
— Давайте.
— Вот с годами представления об этой самой муке меняются?
— Не хочется быть банальным и отвечать фразами банальными. Видите ли… Я не верю в любовь. Я верю в поступки. Вот эти: “Я люблю! Люблю!” Черт его знает — метафора, что-то воздушное, что-то непонятное. А вот человек проснулся, взял жену на руки и поносил по квартире — это для меня любовь.
— По-вашему, брак — это поступок?
— Поступок.
— Значит, в своей жизни вы совершили как минимум пять поступков — пять раз женились. Орден вам!
— Если соблюдать рамки приличий, то я могу признаться, что какой-то период я боялся браков, просто боялся.
— Конечно, ну а потом как понеслось…
— И разрывы происходили потому, что, я думаю, на подсознательном уровне я в чем-то себе не доверял, а в чем-то не доверял партнерше.
— Внесите ясность, пожалуйста: когда мужчина часто женится — это от честности и порядочности по отношению к даме или он просто в вечном поиске?
— Что значит часто? Мой первый брак длился два месяца. Второй — десять лет. Пять лет — брачный период, а пять — мы как бы существовали в разводе, не решаясь окончательно порвать отношения. Третий брак продолжался полтора года, а четвертый — две недели. А вот пятый брак у меня длится двадцать лет. Значит, наверное, я использовал прежний опыт, ошибки, раз двадцать лет держусь.
— 14 дней — рекорд. Вы меня потрясаете.
— Я не собирался ставить рекорда. Вот вы спросили про безумный поступок — ну вот эти 14 дней как безумие. Но вряд ли это меня украшает.
— “Должен ли актер жениться на актрисе?” — спрашивал журнал позапрошлого века. А теперь этот же вопрос задаю вам я.
— Я ничего против не имею, я ищу сам ответ на этот вопрос. Мне кажется, если профессия носит характер соперничества, то это трудно. Вот я недавно читал интервью женщины-боксера. Она рассказала, что муж стал ревновать ее к успеху, к победам на ринге, и в результате они развелись.
Доронина из любовницы стала женой
— Замечательная женщина! Талантливая! Но давайте порассуждаем: у нас причина развода, думаю, была в соперничестве. Она — маститая актриса, а я только начинал. Спасибо, что тогда мы редко куда вместе ходили. Благодаря ей я пристрастился к чтению, у нее потрясающая библиотека, и она сама читает запоем. Вот как ей удержаться при ее славе не быть лидером? А мне (я только делал первые шаги) тоже важно чего-то добиться. И вот, представьте, мы появлялись в светском обществе. Все — к ней: к нам приехала, к нам приехала. А меня представляют как мужа. Надо сказать, меня не очень это задевало, но мне не хватало, чтобы она в этот момент взяла меня за руку. Это ранит? Ранит.
— Вы вместе играли на сцене?
— Наш роман с этого и начался — в спектакле “Виват, королева, виват!”, где я играл графа Лестера — ее любовника.
— И сценический роман…
— Обязательно. В нашей профессии нельзя не влюбиться в партнершу. Как можно объясняться в любви и не чувствовать в объекте ничего?
— А если партнерша неприятна?
— Так не бывает. Тогда зачем играть?
— И Татьяна Васильевна — уже в то время знаменитая, популярная актриса — ответила взаимностью вам?
— Вы провоцируете меня. А кто мне не ответит взаимностью? За этой шуткой я и спрятался.
— То, что вы были мужем премьерши, вам помогало или мешало в театре?
— В театре все мешает и все помогает. И это касалось в том числе и моих отношений с Гончаровым — главным режиссером театра, великим мастером.
— Но Татьяна Васильевна вспоминает о вас как о самом нежном, заботливом и хозяйственном супруге.
— Я не муж, я золото. Я умею все. Вы лучше спросите, как я отношусь к актерству. Сейчас — трудно, мне жалко, что ушло время, когда я мало знал, понимал в профессии, но летел в театр, на сцену: надо.
Сейчас я отношусь к актерству более скептически, иронично и даже снисходительно. И все-таки я настаиваю на том, что если человек состоит из стремления к успеху, карьеры, то жена должна сидеть дома и заниматься детьми. Это самый надежный брак.
Маска Бондарчука
— В моей жизни практически не было отказов со стороны режиссеров — могу этим похвастаться. Правда, было пару раз, когда мне предпочли других актеров. Вот, например, в фильме “Бег” я пробовался на роль Голубкова, но играл Баталов. А в “Живом трупе”, куда я пробовался на роль Каренина, роль досталась Басилашвили.
— Сильно огорчались?
— Я бы сейчас больше расстроился, произойди такое. А в то время я понимал: ну что ты, моська, лаешь на слона?.. Я был начинающим, а они имели свой творческий авторитет. А знаете, у кого я начинал сниматься? У Бондарчука. Я был великовозрастный студент, когда он приступал к “Войне и миру”. Меня пригласили в массовку. Я — молодой, высокий. На меня надели красивый мундир, и из желания выслужиться перед Бондарчуком (мол, какую шикарную массовку подобрали) меня поставили как можно ближе к камере. Очевидно, я так старался, надувался, пыхтел, что Бондарчук потребовал передвинуть меня во второй ряд, потом в четвертый, в пятый. Кончилось тем, что меня вообще вывели из массовки. Вот таким был мой кинодебют.
А спустя какое-то время мне позвонили из группы Бондарчука (он готовился снимать “Бориса Годунова”) и сказали: “Сергей Федорович предлагает вам роль Мосальского”. Я пришел на пробы, загримировали меня — приклеили такую окладистую бороду. Вошел Бондарчук, посмотрел и сказал, наклонившись ко мне: “Может, самого попробовать?” Я был уже ученый артист и знал, что Бориса будет играть сам Сергей Федорович. Но какой я был нахал, если сказал ему: “Я знаю одного артиста, утвержденного на роль Бориса. Я не хотел бы его травмировать”. После этого я стал бывать у него в семье.
— Бондарчук за кадром — какой он?
— Я видел его в домашней обстановке. Абсолютно другого, без парада. Видел, как он шалит, лезет на антресоли за бутылкой какого-то коньяка... Все мы ведем как бы двойную жизнь.
По тонкому льду
— Хотелось бы задать вам нескромный вопрос.
— А вы не боитесь нескромного ответа?
— На это и рассчитываю. Как вам в 70 лет удается так замечательно выглядеть, сохранять форму? Вы как лев зимой — та же стать, красота, благородная внешность, несмотря на неблагородное происхождение.
— Надо любить себя. Эгоизм, думаете? Минуточку! А кто еще полюбит так меня, как я сам себя?
— И как же Борис Петрович любит Бориса Петровича?
— Обожаю. С утра к зеркалу подхожу: “Здравствуй, Боря. Все замечательно”. Это первый прием. А второй — внимание к себе: делать зарядку, тягать гантели… А еще я увлекаюсь голодовкой. Перед Великим постом две недели голодаю. А после — все на воде, например овсяная каша. Ем ее и чувствую себя английским лордом. Это безумие у меня длится вот уже 30 лет. В свое время начитался литературы на этот счет и поверил. При этом, когда голодаю, не прекращаю свою обычную жизнь, ничего не меняю. Но состояние какое-то просветленное, что-то такое происходит с тобой, и на все начинаешь смотреть по-другому. “Люди, ну чего вам не хватает? Чего вы беситесь?” — думаешь.
— А в Бога верите?
— Я не могу верить в Бога. Надо верить с детства, а когда ты вырос по-другому, и тебя потом кто-то привел в церковь, и ты демонстративно крестишься — это фарисейство. Я не верю потому, что я не верю.
И когда стоял у Стены Плача в Иерусалиме, то писал записочку и даже встал соседу на спину, чтобы постараться ее положить как можно выше. И вот вернулся в Москву, и все, о чем просил, состоялось. Но в церковь люблю зайти, когда нет службы, когда я там могу быть один.
— Подаете милостыню?
— Нет. Это принципиально. Голодного я могу накормить, а вот бросить монетку что-то мне мешает. И не потому, что мы знаем все про мафиозность этого дела, — мне просто как-то подавать неловко. Поделиться хлебом — пожалуйста. А 20 копеек бросить — вроде мало, 20 рублей — жалко.
— Актерская профессия — греховная?
— Нет, не считаю. Вот теперь, кажется, церковь насчитала дополнительные грехи. Так что можно считать, что греховная.
— Так ни разу не пожалели, что оставили поприще математика?
— Ни разу. Но сомнения были. Я в отличие от более талантливых моих собратьев чем дальше, тем больше имею ощущение, что я иду по тонкому льду. Но при этом я доволен, не сижу без работы и не чувствую себя невостребованным. Иду по льду — он трещит, прогибается, но я же не провалился. Караван идет.
