“Наш дом — фантом. Его нет на карте и в жэковских списках. Он не принадлежит городу” — с такими словами жители дома №3 на 5-й Радиальной улице пришли в “МК” и рассказали свою печальную и беспрецедентную для Москвы историю.
Как особняк стал бараком
Этого дома действительно нет на карте, и найти его нелегко. Затерявшийся среди деревьев, за листвой невидимый, к нему даже подъездного пути нет — только тропа, похожая на лесную, покрытая нетронутым ковром опавшей красно-желтой листвы. Это место похоже на рай. О том, что дом находится в Москве, а не в деревне, напоминает лишь шум машин, доносящийся снаружи.
Передо мной длинное двухэтажное деревянное здание. Настолько старое, что даже не верится, что в нем живут люди.
— Здесь была дача председателя первой Государственной думы Сергея Муромцева, — говорит один из жильцов — отец пятерых детей Николай Болдырев и показывает мне старую акварель, написанную художником Тимофеевым, главным реставратором Алупкинского дворца. На ней особняк — мечта любого нового и старого русского, в шведском стиле, с башней.
После лихолетья 17-го года в доме была школа, потом его отдали под жилье учителям. В середине 60-х сделали капремонт — башенку снесли, а сам особняк превратили в барак. Спустя время исполком перевел здание из жилого в нежилой фонд и в 1990 году передал неизвестному коммерческому центру “Меркурий”, который через год списал его со своего баланса. С тех пор в городских списках оно не значится.
“А о нас забыли”
...Поднимаюсь по ступенькам на второй этаж и попадаю в длинный (как в старых коммуналках) коридор.
Квартира Болдыревых — три тесные комнатки — кажется раритетной. В ней все старое: мебель, обои, пол, потолки, самовары на полках, иконы, керосиновые лампы, старинный уличный фонарь... Чувствуется, что здесь прожило не одно поколение этой большой семьи.
В манеже сидит годовалый сын Николая, играет кубиками. На стенах рядом с картинами висят рисунки маленькой пятилетней Кати — дочери. Здесь любят детей, и от этого мне становится очень тепло.
— Это мой родной дом. В нем жила моя бабушка, родители, здесь вырос я и родились все пятеро моих детей, — говорит Николай Болдырев. — Конечно, у нас нет туалета, мусоропровода, ванной, даже воды (за ней мы ходим с ведрами на колонку), но нам этот дом дорог.
— Как получилось, что вы остались здесь жить? — спрашиваю.
— Случайно. Тридцать лет назад дом поставили под снос и жильцам предоставили квартиры. Выселение шло медленно. Кто-то сразу уехал, кто-то — позже, я и еще несколько жильцов задержались. Тяжело было расставаться. Мы думали, поживем, пока дом не снесут, и уедем. Но дом не сносили и нас не выгоняли.
Позже Академия медицинских наук СССР арендовала наше здание, чтобы использовать его в качестве биосферного полигона. Мне, студенту физтеха, предложили работу физика. Я согласился. Медики заняли несколько комнат и ничего не имели против того, что мы остаемся жить в своих квартирах. Через 5 лет институт съехал. А о нас забыли.
От Бунина до Ерофеева
Помимо Болдыревых в доме живет еще 6 семей. Все взрослые — с высшим образованием, два кандидата наук, все подростки — студенты и аспиранты, а дети — победители олимпиад. Восьмилетний Дима получил диплом на всероссийской конференции “Мы и биосфера”…
Член Союза писателей поэт Светлана Максимова — руководитель уникального “Театра поэтических мистерий”, существующего с 1994 года, сейчас при театре развивается проект “Мистерия первозданного звука” — репетиции регулярно проходят в этом доме.
Светлана Мельникова — создатель и директор реставрационного центра “Сельская церковь”, занимается благотворительной реставрацией брошенных деревенских церквей.
За годы совместной жизни плечом к плечу люди сдружились и стали почти одной семьей. “Мы живем в каком-то смысле коммуной, — говорят они. — Вместе красим дом, мостим дорожки, ремонтируем баню, устанавливаем столбы освещения, покупаем генератор и все необходимое”.
Чтобы провести свет, электричество протянули от гаража одного из жильцов, а чтобы перебоев не было, купили генератор и много свечей на всякий случай.
Отопление в доме печное. Для него на зиму машинами завозят уголь и дрова…
— А вы видели наш музей? — в комнату вошел 20-летний сын Николая Кирилл. Парень пошел по стопам отца, он тоже физик. — Не смотрите, что дом старый. Он... живой. У него есть свое дыхание...
Меня ведут в любительский музей, посвященный выдающимся людям, которые в разное время здесь бывали и жили. На стенах — фотографии. Здесь Иван Бунин познакомился со своей женой Верой Николаевной — племянницей Муромцева, гостили Венедикт Ерофеев, написавший “Москву—Петушки”, и скульптор Вячеслав Клыков, бывал главный редактор “Форбс” Пол Хлебников, художники Константин Васильев, Игорь Ворошилов и многие другие.
Сегодня в музее проходят встречи ветеранов, студенческие семинары, вечера общения, публичные чтения современной литературы, взрослые устраивают показы кукольных спектаклей для детей из многодетных семей, режиссер Иван Максимов ведет коллективные просмотры и обсуждения современной российской анимации…
— Если у нас этот дом отберут, то я даже не знаю, как буду жить, — неожиданно разоткровенничался Кирилл. — Горько и обидно становится при мысли, что этот дом могут у нас отнять, причем по злой иронии судьбы в Год семьи. Для нас, для меня лично это гораздо больше, чем просто жилище, — это образ жизни, это образ родины, если хотите. Этот клочок земли — сгусток российской истории… И все воспоминания о детстве тоже связаны с этим домом, а ведь с этих воспоминаний и начинается чувство родины. У нас сверчок жил, представляете? Мы, маленькие, его боялись, а потом привыкли, и он стал членом нашей семьи. Соловьи весной прилетают и поют в зарослях жасмина.
Соломинка в кодексе
В Гражданском кодексе есть статья №234 о приобретательной давности, в которой сказано: “Лицо — гражданин или юридическое лицо, — не являющееся собственником имущества, но добросовестно, открыто и непрерывно владеющее как своим собственным недвижимым имуществом в течение 15 лет либо иным имуществом в течение 5 лет, приобретает право собственности на это имущество”.
Заметьте, статья предельно четкая и ясная. В ней нет двузначного “имеет право”, а однозначно сказано: “приобретает”. Когда жильцы нашли ее в кодексе, то схватились за нее как утопающий за соломинку. Это был их случай.
— После того как “Меркурий” отказался от дома, мы ходили к участковому и спрашивали, кому принадлежит дом. Он сказал: никому, — продолжает рассказ Николай Болдырев. — Потом в 1991 году нам прислали из исполкома бумагу, подтверждающую, что здание снято с баланса и никому не принадлежит. О существовании статьи ГК мы узнали в 2007-м, к этому году в доме я прожил 49 лет (всю жизнь) и почти 16 лет с тех пор, как он был списан с баланса. Мы взяли выписку из ЕГРП, убедились, что здание по-прежнему в реестре не значится и никому не принадлежит, и только тогда мы пошли в суд — оформлять свое законное право собственности.
Однако доказать факт открытого, добросовестного и непрерывного владения домом старожилам оказалось совсем не просто.
— Первый суд мы проиграли со свистом, почти за час, — вспоминает супруга Николая Александра. — Пришлось подать апелляцию в Мосгорсуд. Он вернул дело на новое рассмотрение.
Второе заседание шло дольше. Суд выслушал свидетелей, но их показания не убедили, потому что все эти люди были знакомыми и друзьями жильцов дома.
— А вы кого бы привели в суд? Посторонних? Кто, кроме друзей и знакомых, может приходить к вам в дом в течение 25 лет и подтвердить, что вы живете на одном месте? — вспоминая то судебное разбирательство, обитатели “дома-фантома” недоумевают. Несправедливость — вот чувство, которое не покидает нас после этого во всех смыслах неправедного суда, когда на очевидные доказательства судья, как Станиславский, говорит: не верю, неубедительно…
“Государство не знало”
Если бы они были рейдерами, они бы заранее предусмотрели все и подготовили необходимые документы для “захвата” здания. И, без сомнений, заполучили бы его (рейдерам это, как правило, всегда удается). Но жильцы — обыкновенные люди. Они не сохранили за все эти годы ни все счета за телефон, ни чеки за купленный уголь и дрова. Телефонные счета (их набралось максимум за 3—5 лет) суд счел разовыми. А товарные и кассовые чеки на краску, стройматериалы и 8 тонн угля, по мнению судей, не понятно, кем и с какой целью приобретались.
Дотошные граждане записали заседание суда на диктофон. И сделали свою копию протокола. Юридической силы у такого протокола нет, зато он подтверждает, что люди не врут.
— Вот вы только послушайте, — просят меня правдоискатели. — Наш адвокат спрашивает: “Как государство заботилось об этом здании? В течение 25 лет в него кто-нибудь приходил?” Ответчик (представитель Департамента имущества Москвы. — Е.П.) говорит: “Я не могу ответить на этот вопрос”. Адвокат: “Должны быть бухгалтерские документы. Они у вас есть?” Ответчик: “Я не могу ответить на этот вопрос”. Адвокат: “А какие-нибудь документы, подтверждающие, что дом проводился по балансу и что на его содержание тратились деньги, у вас есть?” Ответчик: “Я не знаю”. Адвокат: “Люди 15 лет владели спорным имуществом. Им было предоставлено право пользования...” Ответчик: “Государство не знало”.
Департамент имущества представил в суд всего один документ — выписку из реестра без даты и номера, подтверждающую право собственности города на этот дом. У нас с вами такой документ наверняка бы не приняли, но из рук представителя города суд и принял, и жильцам на его основании отказал.
Префект округа, не дожидаясь решения суда, распорядился отдать участок под стоянку уборочной техники, временно, сроком на один год. То, что это решение подразумевает выселение 7 семей с детьми и вырубку сотен вековых лип и сосен, никого не волнует.
Граждане подали кассацию (недавно им сообщили, что ее потеряли), а город — встречный иск в суд о выселении “многочегохотящих” жильцов.
Юпитеру можно все
С точки зрения города этот случай — элементарный самозахват. Однажды людям уже предоставили квартиры — скатертью им туда и дорога. Говорите, прошло больше 20 лет? Семьи не те, выросли? Город это, мягко говоря, уже не заботит. Но кому, как не московским властям, знать, что наличие московской прописки и реальное жилье, в котором можно жить, — разные вещи.
Ну а то, что Департамент имущества не знал о существовании вблизи музея-заповедника дачи Муромцева — это тоже пустяк. Причем легко поправимый. Сейчас город беспрепятственно оформляет на него свое право собственности, хотя решение суда не вступило еще в законную силу.
Поскольку то, что нельзя быку, можно Юпитеру. А он, город, Юпитер. У него — власть. Жильцы в этом уже убедились. На днях они снова пришли в управление Федеральной регистрационной службы по Москве и еще раз получили выписку из ЕГРП. В ней говорится, что дом пока никому не принадлежит, но право собственности на него уже оформляется. Догадываетесь, кто его оформляет?
Потому что все, что находится на территории города, принадлежит городу. Это аксиома. А если кто-то из жителей ее забыл, то им об этом напомнят.
Спорное здание занимает площадь 300 кв. метров. Смекнули, сколько может стоит дом такой площади в зеленом районе Москвы? А если здесь построить особняк, сколько тогда он будет стоить?
Если бы на здание претендовал какой-нибудь олигарх, возможно, с ним можно было бы о чем-нибудь договориться. Но на него претендуют граждане, живущие на зарплаты. О чем с ними говорить? Фактически Москомимущество, организация, существующая на налоги москвичей, борется с теми, чьи интересы должна защищать.
Скоро состоится еще одно заседание суда. Как вы думаете, в какую сторону качнутся весы Фемиды?
МЕЖДУ ТЕМ
Нашей судебной практике известен всего один случай применения статьи 234. Случай имел место в 1991 году и является скорее исключением, чем правилом. Специалисты говорят: делу удалось проскочить под шумок, когда только вышла статья ГК и никто еще не успел в ней сориентироваться.
