Попавший в детдом ребенок становится вещью. Это не преувеличение. Отныне за него решают, что он хочет и что он будет, куда пойдет и где останется. Насилие происходит незаметно для внешнего мира. Но иногда ситуация выплескивается за стены детдома.
Пару лет назад закрывали небольшой детдом в Реутове, а детей переводили в другой — большой и благоустроенный — в Егорьевске. Все сопровождалось криками и слезами, часть детей сбежала из автобуса прямо в день переезда.
Психологи и волонтеры, работающие с детдомовцами, говорили, что так и будет. Что детей нельзя, как морковь, выдергивать, перевозить и втыкать туда, где будет удобно чиновникам. Однако именно так потом попытались сделать и в поселке Фруктовая Луховицкого района. В результате никого и не выдернули. Но ради выполнения в принципе важной и нужной программы по «закрытию детских домов» кое-где поиздевались над детьми порядком...
«Если нас вернут, нам будет некуда вернуться...»
— Идею фильма пишет один человек. Другие разрабатывают сюжет, монологи пишут третьи. Толпа народа сериал делает, — говорит Милена.
Она сценарист. Мы сидим на детской площадке и обсуждаем последние российские телесериалы: штампы и ляпы. Я говорю, что больше всего люблю истории про выпускницу детдома, которая попадает репетитором по английскому и/или этикету к разведенному банкиру. И вот они собачатся-собачатся, а потом она всех спасает на совете директоров, и они женятся.
Милена говорит, что вся эта чушь, как ни странно, тяжелый коллективный труд. На что я отвечаю, что настоящие, непридуманные истории бывают куда оригинальнее. Особенно про детдома:
— Вот, например, из недавнего. Совершенно головокружительная история, которая возвращается ко мне уже второй год. Как-то я писала про маленький приют в поселке Фруктовая. Все его население составляли девять подростков от 10 до 15 лет. И обслуживали этот приют исключительно семьи из Фруктовой. То есть почти у каждого воспитанника в поселке жил брат, отчим или мать. Только жить с ними ребенку было нельзя. Или пьют по-черному. Или живут в 4-метровой комнате общаги. Или бабушке старенькой по возрасту не дают опеку оформить. В общем — осколки семьи.
Но зато свои осколки.
И тут детям сказали: «Все, собирайтесь, переезжаем в прекрасное место — Туголесский Бор». Я специально посчитала — от Фруктовой это 130 километров. А это значит, что детей там никто больше не навестит, никогда. Потому что не поедет никто в такую даль, просто денег не будет на билет.
И вот когда дети узнали, что их увозят, они начали бороться. Сначала написали видеообращение Медведеву. А двоих подростков из приюта уже усыновляли, но потом вернули обратно. То есть у всех воспитанников перед глазами был такой страшненький пример. И они на видеообращении сидят такие смирные за столом, и один из подростков с листочка читает: «Не закрывайте наш детдом. Если нас усыновят и потом откажутся, нам будет некуда возвращаться...»
Одним из таких возвращенцев был Андрей М. В возрасте трех лет его забрали у пьющей матери и подыскали опекуншу. А через 11 лет эта опекунша вернула его в опеку! 11 лет! Он первые месяцы в приюте сам не свой был, молчал. Думали, как бы не повесился. Вот как парню жить, если мама — а он ее матерью всегда считал — взяла его и, как тряпку, выкинула: «Мне такой мальчик не нужен!» Как он к себе относился? «Я — ноль. Я настолько отвратительный, что от меня даже мать отвернулась...»
Я потом Андрея спрашивала: «Почему она это сделала?», и он уклончиво ответил, что «хулиганил немного, нервы у опекунши не выдержали». Я видела потом его характеристику: «курит с 6 лет, увлечен компьютерными играми, оставался на второй год, состоит на учете в наркодиспансере с диагнозом «токсикомания»...».
— Подожди! — перебивает меня Милена. — А опекунша его здесь ни при чем?! Плохой ребенок попался? Она ему была матерью 11 лет! Он не сам таким стал! А вообще какая-то ответственность существует за то, что она его 11 лет не воспитывала, а потом вернула в детдом?
— По-моему, нет. Но подожди, про нее потом... Понятно, что после видеообращения Медведеву детям пообещали, что из Фруктовой их не увезут. Но втихаря приют вели к закрытию. И прошлой весной сказали: «Всё. Летом закрываем». Так дети узнали, что они все-таки уедут на другой конец области и, возможно, больше не увидят своих родственников. И решили пойти с ними попрощаться.
Со стороны это выглядело как побег, но они именно пошли прощаться. Денег на автобус не было, и они отправились пешком, по обочине, чтобы увидеть своих родителей и бабушек в последний раз.
14-летняя Аня пошла к отчиму. Больше у нее никого не было. А у Сережи приближался день рождения, и он очень хотел увидеть маму. Ему же было всего 10 лет... Обоих вернули с дороги. У Ани случился нервный срыв, ее привязали к кровати, а потом увезли в психиатрическую больницу. Она попыталась вскрыть себе вены. Анин отчим мне потом с горечью сказал, что, когда дети жили с ним, они себе вены не резали...
— Господи! — Милена слушает меня с круглыми глазами. — Бедные дети! Это точно кино.
— Это только половина истории, подожди! Короче, к маю прошлого года обстановка накалилась: детей не выпускали в гости к родне, точных сроков закрытия не говорили. Но закрывать решили точно. А там был волонтер — Андрей Ванеев, он пытался сделать так, чтобы детей раздали по кровным семьям, раз уж решили приют закрыть. Чтобы соцслужбы помогли родителям решить те проблемы, которые не дают им забрать детей домой. Если работы нет — с работой помочь. Жилье маленькое — дом найти. Ну и так далее.
И что интересно — так потом и получилось! Всем потрепали нервы, а потом спешно отдали родственникам. Родни не было только у Андрея М...
Я дважды писала об этом приюте, и один материал заканчивался так (я спрашиваю Андрея): «А чего бы ты хотел — уехать в другой детдом, остаться в этом или?..»
Он ответил мгновенно, не задумываясь ни на долю секунды:
— Чтобы в семью забрали! Очень хочу...
Ему 14. Вы себе представить не можете, как по-детски это звучало...»
Вот эти слова, оказывается, и зацепили педагога из Дмитровского района Анну Михайловну Орлову.
«Завтра до обеда детдом закрываем!»
И спустя почти год она дозвонилась до меня и спросила: «Это такой журналистский прием был?» Да какие уж тут приемы...
«Я всю заметку читала спокойно, — сказала Анна Михайловна, — а последние слова так тронули. Вроде 14 лет, а говорит, как ребенок... Он и оказался ребенком, на которого столько свалилось: родная мама оставила, потом приемная бросила. ...И ведь про меня ему потом тоже сказали, что я от него отказалась!»
Анна, прочитав мой материал, не знала ничего, кроме примерного адреса приюта. Она сама вышла на отдел Луховицкой опеки, где познакомилась с ее начальником Вячеславом Жигалиным. Который, по ее словам, неоднократно уверил ее, что вернуть Андрея к прежней опекунше невозможно, потому что она отказалась... от троих опекаемых детей! Наконец Анне Михайловне разрешили познакомиться с Андреем.
Он сразу спросил ее: есть ли еще дети в семье — свои или усыновленные? И очень обрадовался, когда та сказала, что нет. Андрею хотелось раз в жизни быть единственным.
И они стали встречаться насколько это возможно часто. Все-таки между Дмитровом и Фруктовой — 200 км. Но созванивались ежедневно. Анна Михайловна предупредила Андрея, что она учитель. Что балбесничать она ему не даст, будет подтягивать все лето по школьной программе. И дальше не слезет с него, а со временем постарается снять с наркоучета. Андрей спросил: «А можно мне мопед?» — «Мопед — нет. Но я запишу тебя в мотошколу на вождение». Мне это очень понравилось...
И 24 мая 2013 года Андрей подписал согласие на то, чтобы Анна Орлова взяла его под опеку. А Анна Михайловна — что согласна опекать мальчика. Она начала собирать необходимые для опеки документы и записалась в Школу приемных родителей.
Но два процесса шли встречно — пока Анна Михайловна оформляла опеку, приют двигался к ликвидации. И он к финишу пришел первый.
На сбор документов и прохождение школы Анне Орловой понадобилось два месяца и 12 дней. И 5 августа она позвонила в Луховицкий отдел опеки сказать, что все документы отданы в опеку и 7-го у нее на руках будет заключение.
А вот что произошло дальше, никто не понял.
По словам Анны Орловой, 6 августа начальник опеки Жигалин согласовал с ней день и время — 8.00 утра 8 августа, когда она может приехать и забрать Андрея. Анна начала готовиться. Но на следующий день, 7 августа, ей позвонила сотрудница опеки и сообщила, что Андрей только что... передан в профессиональную приемную семью и чтобы она не приезжала, потому что приют уже закрыт. Но «профессиональной приемной семьей» оказалась та, которая уже от Андрея отказывалась.
— А почему они так сделали?! — Милена не успевает за поворотами сюжета.
— А сложно сказать. Орлова не поняла и написала письмо в Минобразования Московской области. Вот, слушай:
«Оформление Андрея в семью бывших опекунов провели молниеносно — за 4 часа. Нарушением закона начальник Луховицкой опеки Жигалин это не считает: «Очень просто. Пришел человек, написал заявление. И мы отдали ребенка ему. Все. Мы же заинтересованы в том, чтобы побыстрее передать ребенка...» И как мантра: «С согласия... Решение он принимал сам...» Начальник Луховицкого о/о проигнорировал то обстоятельство, что на тот момент в луховицкой опеке существовало уже два согласия от 24 мая: согласие Андрея пойти ко мне под опеку и мое — на оформление Андрея в опеку. И я своего не отзывала!
А «самостоятельность» Андрея в принятии решения продавливалась в течение целых суток. С полудня 6 августа подростка убеждали, что я отказалась от него, что у меня не готовы документы, что-то не получается, не успеваю... И ультиматум: «Делай выбор!», «Завтра до обеда детдом закрываем!», «Или вообще другая семья, или твоя опекунша бывшая». Андрей, сбитый с толку, был доведен за сутки до стрессового состояния...»
По словам Анны Михайловны, Андрея обрабатывали до ночи. И утром он подписал все, что требовали взрослые. А ей мальчик звонить не стал — не хотел слышать, почему она от него отказалась. Сложно понять — откуда взялась эта версия. И год спустя восстановить истину — кто кому чего сказал — очень сложно.
— А ты этих спросила, из опеки?
— Ну разумеется. Я позвонила этому Жигалину. Он мне говорит: «Помню я эту Орлову. Сначала она мне понравилась, но потом мы поняли, что она не успевает оформить документы. Я ей 28 раз звонил, а потом позвонил в ее опеку. Там мне сказали, что Орлова документы не сдала. Ну и что нам было делать?..»
Я позвонила в опеку, которая оформляла документы Орловой. Ее сотрудник Наталья Каминская не очень хотела со мной говорить по телефону, но сказала, что все документы были собраны в срок.
Тогда я снова позвонила Орловой: «Так сделали вы документы в срок или нет?! Кому верить?» Она возмутилась: «Это я задержалась с документами? Значит, той женщине за 4 часа все оформили, а я — задержалась?!» И прислала мне по факсу заключение опеки. Действительно, 7 августа 2013 года оно было готово...
— Слушай, а что она теперь хочет? Чтобы ей Андрея передали?
— А ты знаешь, нет. Это как в притче про Соломона, который судил двух матерей, и родная мать сказала, что пусть сын лучше будет жить у другой женщины, чем его сейчас поделят мечом. Анна Михайловна позвонила мне не затем, чтобы требовать от чиновников выдать ей ребенка. Наоборот, она сказала, что раз уж так получилось, пусть Андрей живет у женщины, которую он всю жизнь считал матерью. Что еще раз выдергивать из семьи его нельзя. Единственное, чего она хочет, чтобы он знал: она от него не отказывалась. Никогда.
Я же позвонила потом и Андрею. Ничего, говорит, живем мы с прежней опекуншей нормально в городе З. А как ты ее все эти годы называл? Мамой. А чего бы ты хотел — остаться с ней или уехать к Анне Михайловне? Я бы, говорит, хотел остаться в З. Тут все с детства знакомо, друзья...
Мне кажется, мы с Анной Михайловной вообще единственные люди, которые интересуются его мнением.
Сейчас не вспомню, но кто-то из чиновников мне сказал: «Раз эта Орлова так хочет усыновить, пусть кого-нибудь другого возьмет. Чего ж она?..» А я как-то сразу поняла, что больше она в опеку — ни ногой.
