Это будет колонка о жизни наоборот. О многих действиях шиворот-навыворот. От точки перехода греха простительного в грех непростительный. Например, грех палача и предателя и — Бог велик! — о переходе слабости в святость. Как голос мертвеца, что схоронен, Запел бы внове, Услышь мой резкий и фальшивый стон, Подруга в алькове. Дай, чтоб вошел и в слух, и в душу звон Лютни ленивы: Лишь для тебя мной этот гимн сложен, Жестокий и льстивый. Про золото спою я, про оникс Глаз беспорочных, Про Лету груди и про черный Стикс Волос полуночных. Как голос мертвеца, что схоронен, Запел бы внове, Услышь мой резкий и фальшивый стон, Подруга в алькове. Я восхвалю как должно аромат Сладостной плоти, Чьи запахи всегда меня томят В бессонной дремоте. В конце про губы алые спою Хрипло и глухо, Про нежность истерзавшую твою, Мой ангел и шлюха. F F F Основной тон дребезжания — диссонанс. Музыканты говорят, что диссонансы во множестве употреблял Шопен. Кто бы мог подумать. Это скорее романтика. Благозвучие непривычное. ххх Русский поэт Павел Антокольский так и писал о Босхе. Я завещаю правнукам записки, Где высказана будет без опаски Вся правда об Иерониме Босхе. Художник этот в давние года Не бедствовал, был весел, благодушен, Хотя и знал, что может быть повешен На площадях перед любой из башен. В знак приближенья Страшного суда. Здесь ровным счетом восемь стихов. Тут все рифмы намеренно неточны. За исключением конца четверостиший. Эти торчат как дурни. F F F Равно как один диссонанс портит всю картину чудовищного навязчивого благозвучия — так в среде этого самого благозвучия диссонанс звучит как глоток свободы. Больше того, как пароль! Резкий, как свист. F F F Баллада о сволочи Я говорю об Ольге Мишаковой. Чрезмерно хитрой, Слишком бестолковой. Явившейся сюда издалека. Она в тридцатых землю рыла носом. А если проще, по ее доносам Сажали комсомольское ЦК. И вот в эпоху пятьдесят шестого Ее уволили. Но Мишакова, Дверь в кабинет толкнув худым плечом, Садилась в кресло старое. Сидела. Не требовала, не искала дела, Ни с кем не говоря и ни о чем. Тогда у Ольги отобрали пропуск. И в тот же гордый и родимый корпус Уже вахтер ее не пропускал. Она, как прежде, приходила в девять И продолжала эту службу делать, Как Богом позабытый истукан. Столп соляной был никому не нужен. Поговорили, вспомнили о муже. В три дня перевели его в Рязань. Она оставит чертову привычку, Она в четыре шла на электричку — Дорога не дорога, рань не рань. Меж тем в тридцатых и в пятидесятых Средь комсомольских доблестных вожатых, По-видимому, не было святых. Служили парни, делали карьеру, Случалось, даже подличали в меру Еще на поворотах не крутых. И только эта Мишакова Ольга, Слепая, как торпеда и иголка, Вонзиться в мозг мой шла издалека. И если Бог глядел в Москву пустую, То, может быть, и замечал святую, Единственную в области ЦК. Я жил бездарно, вздорно и не строго. Не знал, за что мне славословить Бога, А мог бы, если б лучше был знаком С историей и всей, и этой бабы, За то благодарить его хотя бы, Что никаким я не был вожаком. F F F Что-то очень важное я хотел Написать, порвать и помнить впредь Способ существования белковых тел — Что пришел процвесть и умереть. F F F Теперь мы переходим к степному волку. Это исповедь об одиночестве. Когда-то я втолковывал эти стихи одному итальянцу. Более всего нас с ним поразило, что слово "степь" по-настоящему не переводится. Скажем, steppe. Но одиночество понятно в Риме не меньше, чем в Москве. Волк И нет свободы. Волк в степи Просто на самой большой цепи. И когда, уйдя в свою степь, Он садится выть на луну, На что он жалуется? На цепь или на ее длину? И в заключение вечный призыв. Вячеслав Петрович Кищенко! Вы позвонили мне, кажется, только один раз. Я знаю, у вас есть только рабочий телефон, а домашнего почему-то нет. Но у меня-то телефон неизменен. Живу я в Марьине, к нам и метро провели. Позвоните мне в понедельник, 30 августа, я вас очень прошу.
